Аркадий Северный, Советский Союз!

24 Feb 2012

"НОВЫЕ СЕРИИ"

"Товарищи! Петь и пить – для меня это синонимы".
А. Северный, 7 ноября 1975 г.

Аркадий объявился только к осени. Звонком к своему новому знакомцу – Дмитрию Михайловичу Калятину: "Дима, забери меня отсюда!" Вот как вспоминала об этом жена Дмитрия Михайловича Софья Григорьевна: "…В один прекрасный день я пришла домой, а там Аркадий. И Дима говорит: "Софа, разреши Аркадию пожить у нас. Я сейчас – говорит, – забрал его из компании одной, чуть ли не воровской". И Аркадий стал жить у нас. Сначала они писались под гитару". Тогда, наверное, никто из них не мог и предположить, что Северный останется в этом доме на проспекте Огнева почти на два года. Весёлый и общительный, он быстро завоёвывает полное доверие хозяев. Аркадию доверяют ключи, дети от него в восторге. И пусть ненадолго и в чужой семье, но он обретает душевное равновесие. Устраивается снабженцем в радиомастерскую по ремонту магнитофонов. Зарплата, конечно, не ахти, но всегда есть возможность "левака" заработать, было бы желание! Так что можно и себе что-то прикупить, да и в дом принести – не быть же полным иждивенцем у Калятиных. К тому же и дочка подрастает, надо и ей гостинец какой-то передать, благо Наташа в детский сад ходит, в котором тёща работает. Да и почему – передать? Не грех и самому заявиться после получки: "Смотри, мол, доча, – папка на работу устроился, скоро всё у нас хорошо будет! Вот и бабушка подтвердит…"

Наверное, поначалу всё оно так и было. Несколько осенних и зимних месяцев. И поётся в это время очень легко. Первый концерт под гитару записали с Димой 23 сентября, а дальше ещё и ещё: до сих пор толком никто и не знает – сколько их всего было. Дело ещё и в том, что сам Дмитрий Михайлович неоднократно перекомпоновывал записи, склеивая куски из разных концертов. Безусловно, он имел на это полное право, так как был в своём роде "импресарио" этих записей, но историкам теперь остаётся только хвататься за голову… Впрочем, общее впечатление, которое производят эти "калятинские" концерты, от разницы в компоновках никак не зависит. Калятин не ставил себе такую задачу, как Фукс, – сделать какой-то романтический образ "старого блатаря" или "одессита"; и Северный пел у Калятина просто то, что нравилось им обоим. В основном, это оказывается лирика – и притом, не всегда блатная.

Конечно, нельзя сказать, что лирика – это нечто совершенно новое в творчестве Аркадия. Ему приходилось и раньше исполнять песни из столь любимого народом жанра "жестокого романса" – и старинного и современного. Мы уже говорили о его своеобразной манере исполнения таких песен… Но в концерте у Калятина неожиданно звучит нечто совершенно иное:

Милая, не бойся, я не груб,
Я не стал развратником вдали.
Дай коснуться запылавших губ,
Дай прижаться к девичьей груди…

Аркадию удаётся удивительно точно, и без тени пошлости, найти нужный тон для исполнения этой лирически нежной и очень откровенной песни. И это при том, что о каких-то манерах или традициях исполнения таких песен, разумеется, и слуху не было в нашей абсолютно асексуальной советской эстраде! Да и КСП очень редко замахивался на такую тематику… Но Аркадию и не нужны образцы и каноны, он просто поёт так, как чувствует… "Для него женщина любая – это предмет искусства был. Страшная любовь и уважение к женщине…" – ведь именно так характеризовала Аркадия С. Г. Калятина.

И это – действительно новый, ещё неизвестный слушателям Аркадий Северный; именно здесь и начинает складываться его новый, лирический имидж. Сравнивать его с "блатным" или "одесским" просто некорректно – они сосуществуют, и только доказывают многогранность таланта Аркадия.

Впрочем, без блата, разумеется, тоже не обходилось! Вот как вспоминал об этом сам Калятин: "Мне песни давал один приятель, Щеглов Иосиф. Он работал в гостинице "Октябрьская", крутился возле уголовников, они ему тексты пачками приносили. Он их переписывал корявым почерком на шикарной бумаге и давал мне. А я уже на машинке перепечатывал. Но Аркаша и по машинописному тексту всегда врал, а по рукописному – тем более. На одной записи он говорит: "В следующий раз пиши поотчётливее". Это в адрес Щеглова".

Но не забывает Северный и о своём первом импресарио – Рудольфе Фуксе. На ноябрьские праздники Аркадий приходит к нему домой и даёт концерт в честь дня рождения дочки хозяина – последний домашний, записанный Фуксом. Сценария для него заранее не писалось, всё делалось экспромтом, и поэтому Северный чередовал песни и анекдоты. Он делал и раньше что-то подобное для своего друга Рудика. Но самым интересным в этом концерте оказалось "инструментальное" сопровождение. Хоть концерт и сугубо домашний, но Рудольфу и Аркадию, после уже неоднократных оркестровых успехов, одна гитара, видимо, кажется "несолидной". А чем усложнить её? Когда-то в джазе было модным экспериментировать игрой на "нетрадиционных" инструментах – бутылках, кастрюльках, диванных пружинах, стиральных досках, иногда – и на живой козе… Вот и здесь местами идёт примерно такое же по эксцентричности сопровождение на игрушечной органоле и прочих "подручных средствах", – недаром подборку песен из этого концерта некоторые в будущем обзовут "Детские игрушки". На гитаре в этой день играли и сам Фукс, и Аркадий. Единственным более-менее профессиональным музыкантом был Александр Филиппов, игравший в самодеятельном ансамбле института "Ленпроект" – "Сакс и струны". А ножом по стаканам, по словам Фукса, стучали все по очереди. В общем, как нам кажется, именно этому "сводному гоп-оркестру" очень бы подошло смешное имя "Четыре брата и лопата"! Но Рудольф Израилевич уже застолбил его для джаза Александра Резника…

Гитара – гитарой, однако и Калятин, вдохновлённый успехом первого концерта Северного с "Братьями Жемчужными", решает сделать что-то аналогичное. Но то ли по финансовым соображениям, то ли по какой-то другой причине организует запись… в Ленинградской области. Калятины постоянно из года в год снимают дачу в Сестрорецке, а не так уж далеко от них – в Разливе, – живёт коллекционер и друг Дмитрия Михайловича, некий Андрей Андреевич (фамилию его, по прошествии стольких лет, установить так и не удалось). У него и решили записывать Северного, пригласив на запись и Сергея Ивановича Маклакова; а на аккомпанемент Аркадию – каких-то местных музыкантов из знакомых. Инструментальный состав удалось собрать более чем скромный, зато ансамбль окрестили звучно: "Альбиносы". И студия была совсем не фешенебельная: "Холод собачий, не топлено, вся стена инеем покрыта, у музыкантов пальцы сводит. Пока согрелись, пока настроили аппаратуру… И всё равно иногда фальшивили. Аркаше тогда "Альбиносы" дали спеть только пять-шесть песен, он обиделся и потом говорил, что ему "надоели все эти скрипки, все эти жидовские штучки…" И потом надеялся только на свою гитару", – так рассказывал потом Калятин об этом концерте. Северный, правда, спел не пять-шесть песен, а в два раза больше, но, тем не менее, это получился далеко не "сольник" Аркадия Северного. Музыканты "не дали спеть", или у организаторов концерта были какие-то свои соображения – мы уже не узнаем. По крайней мере, третий организатор – Виктор Иванович Кингисепп, – в своё время говорил, что "без Северного там слушать было бы просто не х.." – и это, собственно, недалеко от истины.

Проект "Альбиносы" оказывается похороненным в самом начале, и Дима с Аркадием продолжают свои гитарные посиделки, особо не обременяя себя ни репертуаром песен, ни качеством их исполнения. Гитара и магнитофон всегда под рукой. Появилось настроение соответствующее – сели да и записали десяток песен "в новой обработочке на стерео". А если что, то и продать можно: не беда – новую запишем! Это у нас вроде как репетиция, потом сделаем как надо, с ансамблем каким-нибудь! Тем более что Северный готов петь хоть круглые сутки и в любом состоянии. После первых "Одесских" концертов и записи с "Жемчужными" к нему уже пришла первая слава. И хотя его не знают в лицо, зато узнают по первым же пропетым нотам, привечают в любой компании, и сразу же: "Аркаша, спой!". И он поёт. Поёт всем, кто только не попросит. Иногда эти "концерты" затягиваются до утра, иногда и на несколько дней. Есть и такому свидетельства. Сейчас уже почти невозможно восстановить точную хронологию этих "выступлений". Да, впрочем, это и не так уж важно: на такой богемно-бродяжный образ жизни, – вернее, её прожигания, – Аркадия заносило частенько…

Рассказывает Д. М. Калятин: "Помню, познакомился я в Сестрорецке с одним шофером из рыбколхоза, он как узнал, что Северный – мой друг, стал просить: устрой, чтоб он к нам на базу приехал! … Доставили прямо в рыбколхоз. А там уж всё под парами, баркас раскочегаренный, рядом с ним две моторки на привязи… Вышли в море, расставили сети. Пришвартовались на отлогом бережку, достали припасы, стали керосинить. Не по-чёрному, конечно, так, по граммулечке, потому что рано утром вставать, за рыбой идти. Легли. Меня в одну лодку определили, а Аркашу – в другую. И вот часика в четыре утра, уже рассветик такой маленький забрезжил, он проснулся, взял в руки гитару и запел. И что тут было! Там ведь лес, акустика, звуки несутся вольно, а рядом туристический лагерь располагался – палаток штук двести, наверное. Ночь была душная, спалось, видимо, плоховато, вот все эти туристы как поползли к нам!.. А Аркаша как им выдал по полной программе! Пожалуй, это был единственный его концерт на такой широкой аудитории. А потом он с рыбаками загудел примерно на неделю, и они ему с собой мешок рыбы дали. Как он её повёз в лесопильный цех¹, где он её там сушил – не знаю, но только он её целый год помаленьку подъедал…"

Нечто подобное вспоминал и Владимир Тихомиров. Только в его случае таксист, обалдевший оттого, что везёт самого Северного, развернул машину и погнал прямо в свой 8-й таксопарк, в котором Аркадий опять же "завис" на две недели. И, наконец, Юрий Кукин приводил историю, как Северный после какого-то совместного домашнего концерта поехал провожать его аж в пролетарский город Колпино, где они уже продолжили "выступление" в одной местной пивной. Видимо, по улице Ленина, 53 – тогда пивная в Колпино была действительно только одна. Дело кончилось тем, что Юрий Алексеевич каким-то непонятным образом всё-таки наутро попал домой, а Аркадий Дмитриевич так и остался в Колпино. Эта встреча отзовётся чуть позже в одном из концертов у Калятина: "Тут Кукин сочинил одну песенку. Мы тут с ним чуть-чуть это… выступили. Ну, я и решил её спеть, но на свой манер".

Конечно, все эти гульки добром кончиться не могли. И Северного, от греха подальше, в начале 1976 года уговаривают подлечиться в Психоневрологическом институте им. В. М. Бехтерева. Вероятно, по знакомству; потому что простых алкоголиков направляли обычно в наркологический диспансер, а "Бехтеревка" была своего рода элитной клиникой, где лечились от запоев многие известные питерские артисты… Вот, что вспоминал об этом лечении Д. М. Калятин: "…Аркадий дисциплину понимал по-своему. Он быстро вошёл в контакт с врачами. Причём лечение делилось на три этапа, больные жили поочерёдно в трёх зонах. Сначала изолируют, отвращают от водки, потом потихоньку налаживают контакт с больным, и на третьем этапе доверяют ему, приобщают к какой-то работе. Аркаша первые две фазы прошёл довольно быстро и вскоре уже спокойно ходил по территории, конверты клеил, канцелярской писаниной занимался, копии снимал с историй болезни…"

Однако, друзья Аркадия тоже позаботились, чтобы ему не пришлось скучать во время "вынужденного отдыха". Лечение лечением, а концерты-то писать надо? Дмитрий Михайлович вспоминал далее: "…Как-то Сергей Иванович Маклаков мне звонит: "Будем завтра делать концерт, нужно найти машину перевезти Аркадия", – "Куда?" – "В Институт гриппа на Петроградской. В проходную спустят список пофамильно, вас пропустят. За тобой – тачка". Я быстро договариваюсь с приятелем, который на чёрной "Волге" возил тогдашнего нашего профсоюзного босса товарища Коржова. Он за мною в субботу утром заезжает, и мы направляемся прямо в больницу им. Бехтерева. Ну, а номера-то "ЛЕБовские", блатные, нам тут же ворота открывают, и мы въезжаем на территорию. Аркаша (его уже предупредили) выходит к нам в накинутом на плечи больничном халате, быстро ныряет в тачку. На проходной слова сказать не успели – мы уже выехали. … Во время и после записи, когда разливали, Аркаша ни грамма не выпил: "Всё, я не пью, лечусь".

Этот рассказ про спецоперацию по доставке Аркадия на концерт, проведённую прямо-таки в духе Отто Скорцени, может, на первый взгляд, показаться маловероятным. Однако его подверждают и другие участники тех событий: и Рудольф Фукс, и Виктор Ильин, – коллекционер, стараниями которого, собственно, и была организована "аренда" помещения в институте Гриппа. Единственное, что Дмитрий Михайлович перепутал в своём рассказе, – это сам концерт. У Калятина история с похищением отнесена к записи "Третьего одесского концерта", который на самом деле записывался значительно позднее, и в другом месте. А в институте Гриппа столь экстравагантным образом был записан концерт "Памяти Вертинского".

Однако, несмотря на то, что было приложено столько сил и изобретательности, чтобы привезти Аркадия на запись, его участие в этом концерте оказалось, увы, мизерным. Впрочем, это можно объяснить творческой тактикой организаторов (которых на сей раз было аж четверо – вместе с Фуксом, Маклаковым и Ильиным к работе подключился Евгений Драпкин): слишком уж специфичен исполнительский стиль Северного для эстетики Вертинского. А задумывалось сделать действительно "юбилейное мероприятие"! Правда, 85 лет со дня рождения Александра Николаевича Вертинского стукнуло ещё в 1974 году, но ведь никаких официальных празднеств в Союзе не проводилось даже по поводу его 80-летнего юбилея. Что ни говори – осталось его творчество чуждым советской идеологии! А нашим "контрреволюционерам от музыки" хотелось устроить что-нибудь, действительно достойное великого шансонье и родоначальника русской авторской песни. И, разумеется, тут, как на настоящем концерте, должен быть ведущий. Вот и решили, что "вернувшийся с БАМа" Аркадий Северный будет выступать не с пением, а с конферансом! Впрочем, это не новый жанр для Аркадия, "вёл" же он когда-то свои собственные гитарные концерты. Так и задумывалось это действо. Фукс для него уже и начальную песню написал "Гимн менестрелей" со словами "наш дедушка – Вертинский", но… или не особо ломали голову над сценарием, или у Северного не всё получалось… А могли и удалить что-то при компоновке окончательной версии. Как бы то ни было, никакого особого конферанса Аркадию Северному здесь, к сожалению, продемонстрировать не довелось.

И всё интересное, что мелькает в его немногочисленных репликах на этом концерте, тоже никак не укладывается в заданную стилистику. По-видимому, Аркадий уже заигрался в одессита настолько, что и не замечает, как говорит "по-одесски" там, где это, в общем-то, и не требуется. "…Известно, что он не любил аплодисментов. Так давайте же мы их не будем хлопать и шуметь после каждой вещи…" – говорит Аркадий совершенно естественно, и без тени иронии. Это, конечно, мелочь, и она, скорее всего, прошла мимо внимания устроителей концерта… А ведь тут разворачивался просто великолепный сюжет! Александр Вертинский, рафинированный эстет, чьё лицо почти всегда было скрыто маской Пьеро… И вот устроен концерт его песен. А ведёт его – Аркадий Звездин. Причём тоже под маской, но наоборот – "старого блатного одессита". Как в лучших традициях советского цирка – "Белый" и "Рыжий" клоуны.

Разумеется, всё это только наша фантазия. Но надо заметить, что одна из интереснейших сторон творчества Аркадия Северного – это как раз вот такие "сюжетные ходы", такие "приколы", провоцирующие буйную фантазию простых советских слушателей. Приколы, которых и в задумке не было ни у организаторов концертов, ни у самого Аркадия. Они возникают спонтанно, и даже неосознанно, а потом воспринимаются и интерпретируются в народе совершенно по-разному! Такова уж была советская жизнь, которая заставляла во всём искать вторые и третьи смыслы… Чего только не слышал наш народ в записях Аркадия Северного!

А теперь предоставим слово одному из основных действующих лиц этого концерта – Евгению Драпкину:

"Концерт "Памяти Вертинского" для меня особенно памятен по многим причинам. Во-первых, этот концерт был задуман для меня и я его сам готовил. Маклаков и Рудик записали мне несколько часов Вертинского, и я сам отбирал песни, которые мне подходили и которые, как я считал, заинтересуют публику. Несколько песен взял себе Женя Фёдоров, про Аркашу я не говорю, – это вообще не его репертуар, он почти и не пел, только вёл концерт. Я написал ноты музыкантам, и я с ними перед записью всё прорепетировал, поэтому оркестр на записи звучит довольно слаженно, и я бы сказал, профессиональней, по сравнению с другими концертами, ну а скрипки… Даже сейчас, хотя прошло уже много времени, когда я прослушал эту плёнку, то в очередной раз был поражён, как эти ребята, Рафаил и Женя, которые вообще только перед записью познакомились, слаженно и прекрасным звуком проиграли весь концерт, как будто до этого много лет вместе проработали".

Мы же оставляем этот концерт и вместе с непьющим Аркадием возвращаемся на улицу Огнева, где 26 марта 1976 года Софья Григорьевна Калятина отмечает день своего рождения. И в самый разгар празднества Северному вдруг приходит в голову идея записать дуэт с самой именинницей. Вот как она сама вспоминала об этом: "Песни записали без всякой подготовки. Мы за столом сидели и стали петь. И тут Аркадий говорит: "Ну-ка, Димка, быстро магнитофон давай!" Никаких подготовок. Меня на стул, Аркашку на стул. Гитара. И "У Геркулесовых столбов" мы поём, первую песню. Ну, раз первый раз получилось, он говорит: "Давай попробуем ещё". Написали слова на бумажку, и Дима так и записал песен пять: "Сладка ягода", "Сигарета", ещё что-то…" Несмотря на экспромт, запись получилась на удивление удачной. Коллекционеры её оценили сразу, даже самому Аркадию писали из Одессы: "пришли эту плёнку, где ты поёшь с этой бабой". И, судя по всему, эта запись оказалась одной из последних, если не самой последней из гитарных, сделанных Калятиным…

То ли Северный почувствовал себя совсем уже "полноправным" членом семьи, то ли наоборот… но постепенно всё у него опять идёт наперекосяк. На прежней работе поставлен крест, и хотя время от времени, он ещё будет пробовать куда-либо устроиться с помощью знакомых, но всё это ненадолго и временно. Причём, настолько коротки были эти периоды, что и не отложилось ни у кого толком в памяти – где и кем Аркадий успел "поработать".² Вот и вспоминают то лесопильный цех какой-то, а то и отдел снабжения где-то аж в Чудове Новгородской области… Уж не на спичечной ли фабрике? Но, впрочем, названия эти ничего не меняют – Северному уже везде работать неинтересно и скучно. Чего уж там интересного, если с гитарой в руках ты – король, а со счетами и накладными – простой советский винтик под дураком-начальником… Но и у Калятиных не особо весело. У Димы и самого из-за этих постоянных возлияний уже возникают проблемы с женой. Тем более что причину проблем он мало-помалу начинает видеть… в Аркадии. Может, тот и сам подал какой-то повод, но, как бы то ни было, отношения между "закадычными друзьями" постепенно ухудшаются. Северный попадает в какое-то совершенно двусмысленное положение, осложняющееся тем, что деваться ему просто некуда, причём, в самом прямом смысле. Ни квартиры, ни семьи. И он начинает снова искать выход из заколдованного круга в алкоголе и, как ни парадоксально, совместно с Калятиным. А почему бы и нет? Выпили – и снова друзья, как и прежде… А Софа? А что – Софа? На развод подаёт? Ну и что? Разберёмся как-нибудь и без неё…

И уже не особо волнует Аркадия даже то, что в одном из ресторанов он лишается паспорта: не то потерял, не то вытащили… Это гораздо больше волнует Софью Григорьевну – она уже говорила с тёщей Аркадия о размене квартиры, который теперь невозможен из-за отсутствия паспорта. Да что размен! В Советском Союзе человек без паспорта был прямым кандидатом на нары. Само по себе отсутствие "молоткастого и серпастого" уже каралось; но надо сказать, что на грани срока Аркадий ходил, даже имея паспорт. Тут и непонятное дело с пропиской, а ведь бомж – это уже срок, или, по крайней мере, "на сто первый километрик ухиляли чувачка"; а ещё и "тунеядство"… В 1976 году были ещё старые, зелёные паспорта, в которых ставились штампики о месте работы; так что "тунеядцем" он всё равно оказывался. И захоти только менты… Им даже не пришлось бы особо "потрудиться и подыскать ряд статей", как пел позднее сам Аркадий. Однако, надо сказать, что о каких-то серьёзных трениях Аркадия с правоохранительными органами в это время ничего достоверного не известно. То ли хранил его Господь Бог, то ли всесоюзная слава, – ведь в органах тоже люди… Но вряд ли, конечно, сам Аркадий задумывается об этом. Он просто продолжает свою бесшабашную жизнь подпольного артиста, – без работы и без паспорта.

Да и зачем ему эта "житейская проза", если её так легко утопить в вине… Впрочем, не только в вине, конечно. Иначе был бы он обычным алкоголиком, которых у нас миллионы… А для Аркадия и помимо банальной выпивки ещё есть куда "уйти" из жестокой и серой действительности – в песни. Николай Браун рассказывал, что Аркадий когда-то в молодости говорил ему, что в этой жизни совсем мало просвета, и что для него он только в песнях. Буквально все, слышавшие Северного "живьём", вспоминают, что Аркадий пел не только голосом, но и сердцем… Владимир Мазурин рассказывал Михаилу Шелегу: "Как он пел! Как он выкладывался! Иногда даже слёзы на глазах появлялись. В такие моменты думалось: ну почему мы так живём? Почему должны прятаться? Ведь вот она – русская душа, во всей её полноте, открытая и больная, светлая и радостная…"³ И не только пел… Владимир Ефимов вспоминал, как однажды в 1976 году Аркадию удалось каким-то чудом, при попустительстве администрации, выступить в ресторане вокзала "Новый Петергоф": "Там даже так и объявили: "Выступает Аркадий Северный!" И пел он под дикий вой восторженной публики. Только пел мало, у него не было с собой текстов, а на память он знал немного. Но те песни, которые помнил наизусть, он сделал изумительно! Когда он пел "Как-то по проспекту", бешеная экспрессия была не только в голосе, но и в мимике, жестах… он держался, как настоящий артист!" Впрочем, почему – "как"? Ведь Северный, по сути, был самым настоящим Артистом, с большой буквы. А то, что не было у него в трудовой книжке соответствующей записи – так это уже совсем другой вопрос…

И вот, пока Аркадий пытается с помощью вина решить все свои проблемы, Сергей Иванович Маклаков решает, наконец, и сам организовать его концерт с "Братьями Жемчужными". Тем более, что появились уже иногородние эмиссары с просьбой привезти Северного в Одессу. А им и отказать нельзя, да и соглашаться особо не хочется. Можно и самому, конечно, поехать вместе с Аркадием, но как быть с работой? Да и от супруги добро трудно будет получить. Она и в Питере-то никогда не одобряла их посиделок с Северным, а тут – вдвоём в другой город… И "что-то получилось так, что у нас получился град с дождём, потом пошёл снег, отняли у нас билеты…" Короче, проще будет в Питере записать, а одесситам песню какую-нибудь посвятить, чтобы им не так обидно было. Ну, не получилось в этом году! Вот в следующем – ждите. А пока: "Давай, Коля, сделаем что-нибудь! Собирай ребят".

И вот, в апреле 1976 года выходит в свет очередной концерт "Братьев Жемчужных", известный среди коллекционеров, как "Седьмой" или "Поговори со мною, мама", – в честь одного из самых оригинальных "номеров" концерта. И по праву – Аркадий сотворил с этой вполне приличной эстрадной песней такое, что пересказать невозможно. Надо только слушать… Впрочем, и остальные песни этого концерта Аркадий выдаёт с тем же совершенно "отвязным" драйвом, независимо от их стилистики. А репертуар там состряпан довольно-таки пёстро… Маклакова, в отличие от Фукса, особо не волнуют музыкально-литературные изыски. Весело получилось? – уже неплохо! А от рюмки выпитой или от песни спетой веселье – какая, впрочем, и разница-то! Это ж вам не конкурс "Алло, мы ищем таланты" на Центральном телевидении.

Концерт этот примечателен также и тем, что послужил поводом для ещё одной записи… Вот что вспоминает об этом Владимир Ефимов: "Копии этого концерта быстро разошлись. И когда одна из них попала к Фуксу, он зашёл ко мне и с грустью сказал: "Старик, Маклак нас обскакал. Он записал Аркадия с ансамблем на квадро." После этого я раздобыл статью, как сделать магнитофон высшего класса, и я его таки сделал". Конечно, в том, что "конкурирующая фирма" Фукса почти моментально узнаёт об этой записи, ничего удивительного нет. Гораздо более примечательным представляется нам тот момент, что вопрос о "лидерстве" у питерских деятелей подпольной звукозаписи, как видите, целиком находился тогда в области технического обеспечения! О преимуществе того или иного репертуара речь, по-видимому, вообще не шла, – поскольку ещё не использованные резервы советской неподцензурной песни казались тогда воистину бесконечными… То же самое можно сказать и о музыкальном сопровождении. Произведённые записи наглядно показали, что с профессионалами из питерских ресторанов можно делать самую разнообразную и интересную музыку. Ну, а Северный – он всегда Северный. Так что Фуксу нужно было решить только технический вопрос, для того, чтобы теперь уже в свою очередь "обскакать" Маклакова. И как только Ефимов с этим вопросом справляется, Фукс готов делать новую запись.

Состоялась она также весной 1976 года, и в уже известном нам актовом зале "Ленпроекта". Разумеется, Фукс не удерживается от того, чтобы посвятить её "конкурентам": "Посвящается Сергею Ивановичу, Дмитрию Михайловичу, Володе Мазурину…" Кстати, эта часть вступления сохранилась лишь в незначительном числе имеющих ныне хождение фонограмм. Кто, когда, и с какой целью её вытер – остаётся только гадать… Зато другая часть всем прекрасно известна, ведь именно она дала имя этому концерту – "Памяти Кости-аккордеониста". Того самого Кости, при участии которого была произведена первая запись с Сашей Резником, и который трагически погиб менее чем через год после неё…

Музыканты на это мероприятие приглашаются в основном те же, что были на "Первом одесском", однако Владимир Васильев решает, что концепцию "одесского джаза" надо творчески развивать, и приглашает в состав ансамбля ещё один смычковый инструмент – виолончель. А кроме того, Рудольфу Фуксу приходит в голову идея сделать из этой записи настоящий концерт! Для чего в зал приглашается несколько десятков человек "публики" (своей, разумеется); а Аркадия обряжают в тельняшку и канотье и снабжают бутафорским пистолетом. "Натуральный бандит"! А как же иначе? Ведь мы снова-таки в "Одессе"…

И именно про неё звучит первая песня, написанная Фуксом специально для этого концерта:

Никто не спорь со мной, я человек упрямый,
Такого города на свете не сыскать,
Недаром все его зовут "Одессой-мамой",
А слово "мама" надо понимать!

А после этого начинается и впрямь почти театральное действо. "В этом концерте меня сопровождает мой любимый ансамбль под названием "Четыре брата и лопата". Следующая песня как раз и посвящается музыкантам, сопровождающих меня в данном путешествии по старой Одессе…" Разумеется, у ансамбля, уже не в первый раз аккомпанирующего Аркадию Северному, должно быть имя!⁴ Вот Рудольф Фукс и присваивает ему это звонкое прозвище, взятое из одесского фольклора – не то из анекдота, не то просто из какой-то идиомы. А дальше оказывается, что эти "четыре брата" – герои знаменитой одесской песни про свадьбу в доме Шнеерсона – Насума, Лёва, Хаим, Абраша… А лопата… впрочем, все, безусловно, помнят это, ставшее уже классическим и крылатым объяснение Аркадия. "Лопата таки, вероятно, это я. Потому что перелопатил все одесские песни!"

В общем, это действительно самое что ни на есть "путешествие по старой Одессе". Каковым, собственно, и задумывался этот концерт…

Владимир Ефимов вспоминал, как они с Рудольфом составляли программу этого "путешествия" – подбирали песни, старались выстроить их в какой-то логической последовательности, сочиняли пояснительные реплики, пытаясь как-то связать песни и сделать концерт цельным произведением… И хотя сценарным, как памятные "Музыкальные фельетоны", этот концерт не стал, но "путешествие", тем не менее, получилось. Несмотря на то, что подавляющее большинство исполняемых здесь песен уже пелось Аркадием ранее под гитару, но в таком стильном музыкальном сопровождении, под этот знаменитый "одесский джаз", они действительно прозвучали очень колоритно.

И вот – концерт закончен, и Северный произносит свои прощальные слова: "Ждите меня таки в гости в Одессе, а Косте… Царство ему Небесное! Пусть ему земля будет пухом! Спасибо за внимание! До новых встреч, дорогие товарищи!"

Но в Одессе Северного на этот раз так и не дождались, потому как… Фукс и Северный решают продолжить "делать Одессу" в Питере.

У них уже готова программа ещё одного концерта, который состоялся в начале лета опять же в "Ленпроекте". А вот ансамбль, играющий в этом концерте, оказался не совсем обычным! Ефимов на этот раз в организации записи не участвовал и поэтому пришлось пригласить уже тесно сыгранный коллектив "фуксовских" "Жемчужных" – Архангельского, Маслова и Фёдорова… Но оказалось, что на этот раз им предстоит сыграть в другой роли, и выступить под другим именем. Поскольку Фукс решает продолжить свой выдающийся проект, и сделать очередной, третий по счёту, "одесский концерт", то и ансамбль, разумеется, должен носить уже заявленное ранее название "Четыре брата и лопата" и никакое другое! Но какой же "одесский концерт" и "Четыре брата" без колоритнейшего пианиста Александра Резника?! И, конечно, за клавиши приглашают именно его.

Усилия организаторов и музыкантов не пропадают напрасно, и "Третий одесский" оказывается очень своеобразным концертом. В первую очередь уже тем, что он хоть и "одесский", но по репертуару очень мало похож на предыдущие концерты этой серии. Одесской, да и вообще блатной классики здесь совершенно нет: концерт по крайней мере на три четверти состоит из песен, написанных Фуксом (причём, в черновом сценарии этого концерта, сохранившемся у Рудольфа Израилевича, оригинальных песен было запланировано раза в два больше!). В том, что у Фукса хорошо получаются стилизации под блат, или за Одессу-маму, можно было убедиться уже не один раз, – а в этом концерте его талант разворачивается во всю мощь:

Вернулся-таки я в Одессу,
Иду-таки подобно бесу,
И пяточки о камешки чешу,
Подмёточки таки сопрели,
Колёса таки еле-еле
На пятках моих держатся, но я спешу…

А следом – ещё целый "залп" замечательных песен: "Милости просим", "Дядя Ваня", "Скокарь", "Я родился на границе", "Сидели мы с керюхой"… впрочем, пришлось бы перечислять все песни этого концерта! Они моментально становятся народными, подхватываются и исполняются в самых разных концах Союза. Конечно же, этому в большой степени способствует и мастерское исполнение Аркадия. И музыка… Ведь это "Четыре брата", и, разумеется, это опять он – классный одесский джаз! С неповторимым колоритом и шармом, и тем же самым "эффектом присутствия" в старой Одессе… Под такое дело песни были просто обречены на успех. Да и в технике игры новые коллеги Резника не подкачали, и в этом концерте вновь звучат сложные и красивые аранжировки, на высоком уровне сыгранности – не "из-под волос", как говорят джазмены. И, как уже стало традицией у "Четырёх братьев", после каждого куплета идут довольно большие проигрыши. Музыканты действительно постарались, чтобы советские люди могли послушать эту музыку, которую в СССР никто тогда не играл…

Да и сам Рудольф Фукс очень высоко оценивал этот концерт, и, по воспоминаниям современников, говорил: "Я сам на себя удивляюсь – что мы сделали!". Мы же не рискнём присваивать этому концерту какие-либо "превосходные" эпитеты, но, тем не менее, признаем, что он вошёл в число лучших образцов классики советской неподцензурной песни.

Однако, надо сказать, что далеко не во всех затеях Фукса Северному удавалось принять полноценное участие… И если "зигзаг" с концертом памяти Вертинского ещё объясним творческими экспериментами, то в концерте "На проспекте 25-го Октября" Аркадий "пролетает" совсем по иной, банальной и печальной, причине… А ведь задумано опять было совсем неплохо – "нэпманский" концерт, из тех самых песенок, про которые когда-то сам Северный говорил: "Что-то мы уклонились от блатной лирики в сторону салонно-мещанских романсов…". Фукс пишет художественное вступление, сочиняет несколько песен, собирает вместе с Виктором Кингисеппом музыкантов, – а это тоже оказывается непростым делом. После гибели в автокатастрофе Леонида Вруцевича от записей в "Ленпроекте" пришлось отказаться, и решили записывать дома у Драпкина, на Среднем проспекте Васильевского Острова. К музыкальному сопровождению Фукс подходит творчески: несмотря на то, что у Драпкина дома стоит пианино, его решают не использовать. Фоно прекрасно шло в музыке "одесских концертов", а здесь-то нас приглашают в Питер времён НЭПа! Должен же он отличаться от Одессы… Но электрооргáну в "двадцатые годы", по своей сути, делать нечего, поэтому приходится теперь Владимиру Лаврову играть на аккордеоне. Драпкину же остаётся только взять в руки гитару. Но вот музыканты всё-таки собраны, можно начинать… а где же Аркадий?

"…А Аркадия нет и нет. Время идёт, и пришлось мне самому начинать. Хотя первую песню "В этот вечер на проспекте" должен был петь Аркадий. Вскоре и он явился… Вообще никакой. Положили его спать, так там и в концерте говорится: "Аркадию Северному, который спит за шкафом…" – вспоминает о событиях того вечера сам Рудольф Фукс. В итоге Аркадий спел одну-единственную песню – "Блины", растянув её до невозможности, совсем не в соответствии с режиссёрскими задумками. И, видимо, в результате подобных казусов Фукс в какой-то момент убеждается, что на тот уровень, который был достигнут в "одесских концертах", выйти не получается, а делать хуже – не имеет смысла; и решает пока отложить записи с Северным до лучших времён… Увы, для Рудольфа и Аркадия такие времена уже не наступят. Эта страница творчества Северного закрывается – великолепно задуманная и исполненная одесско-блатная легенда навечно останется в золотом фонде классики жанра, но продолжена больше не будет…

И здесь мы вынуждены прервать ход нашего повествования и извиниться перед читателями за следующее отступление. К сожалению, нам так и не удалось восстановить полностью хронологию – даже не жизни Аркадия Дмитриевича Северного – а хотя бы основных её событий… Столько лет прошло! "Иных уж нет, а те далече"… Люди, которые близко знали Аркадия и часто общались с ним, зачастую уже не только не помнят конкретных дат, а подчас сомневаются, происходило ли вообще на самом деле то или иное событие. Поэтому просим простить нас за то, что в этом и других местах вам будут попадаться фразы наподобие "примерно в это время". А мы, в свою очередь обещаем постараться сделать так, чтобы этих "неопределённых времён" было как можно меньше.

Итак, примерно в это же время "Братья Жемчужные" лишаются своего лидера: Николай Резанов уезжает из Питера на заработки в Сочи, играть в ресторане "Кавказский аул". Для Сергея Ивановича это ощутимая потеря: ведь Николай выступал не только гитаристом и аранжировщиком, но и, в какой-то мере, организатором – именно он почти всегда собирал музыкантов в ансамбль. Но Аркадий всегда готов петь для друга Серёги, и новый концерт не заставляет себя ждать. За дело берётся басист "Жемчужных" Слава Маслов. В результате в ансамбль подписывают какого-то гитариста, никогда не участвовавшего в составе "Братьев" ни до, ни после этой записи, а также загадочного солиста с явно "зековскими" вокальными манерами, ни имя, ни происхождение которого никто уже вспомнить не может… И вот на квартире самого Маслова новый состав ансамбля записывает вместе с Северным очередной концерт "Проститутка Буреломова".

Название этот концерт получил опять-таки по первой песне. И, таким образом, у нас возникла возможность сказать несколько слов об её авторе – Александре Лобановском. Это имя многие годы было под запретом, хотя его песни звучали по всей стране. Автор "Баллады о свечах" и "Сенокоса" прошёл стандартный для неофициального сочинителя путь: заключение, работа грузчиком и смотрителем кладбища, пение в ресторанах Воркуты… Его тексты постоянно пелись многими исполнителями тех лет: Крестовским, Беляевым и, само собой разумеется, Северным и "Братьями Жемчужными". "Солнечный бард" прославился в основном лирикой, а также песнями, как он их сам характеризует, "сексуально-эротического" плана. Темы для которых он, по собственному признанию, находил во взаимоотношениях со своими многочисленными жёнами и подругами. "Буреломова" как раз этому пример:

Осенний вечер в коже хромовой
"Взгрустнулось что-то" – шепчет в бороду,
А проститутка Буреломова,
Прищурив глаз, идёт по городу…

Но название "Проститутка Буреломова" концерт получил уже позже, кто-то из коллекционеров обозвал так для ясности. А сами организаторы его никак не назвали, хотя начало построили довольно-таки художественно. Почти как у Фукса. Причём с одним очень крутым, но очень скрытым намёком! Который поняли даже не все питерские, а в других городах – и подавно… Речь идёт о бывшем особняке графа Растопчина по улице Восстания, дом сорок пять. Мы не знаем, остались ли там от былого великолепия мраморная лестница и белый концертный рояль, о которых говорил Аркадий, потому что Бог миловал нас от посещения этого здания. Ибо в то время там находилась… кожно-венерологическая больница! Вот так Северный и товарищи подшутили над современниками и над потомками. А заодно и над Сашей Лобановским.

Но в итоге концерт получился довольно странный… Во втором отделении "Буреломовой" Северный непонятным образом куда-то исчезает, и музыканты добивают ленту сами, обычным фольклорным блатом. Что же там случилось? Сергей Иванович Маклаков вспоминал, что на одной из записей появился Д. М. Калятин, и сорвал её, разругавшись с Аркадием до драки. И было это, по словам Маклакова, именно на квартире у Маслова. Но вполне возможно, что к этой записи можно отнести и воспоминания Софьи Калятиной: "Был какой-то концерт, я не пускала туда его. Потом поехала за ним. Захожу: в одной комнате записывают Аркадия, а, время от времени, кто-то выбегает в другую, отламывает кусок капусты, и дальше. Тогда произошёл скандал, потому что я сказала: "Аркадий, уходи отсюда". – Они мне: "Какое ты имеешь право?" – А я им: "Какое вы имеете право, он еле на ногах стоит, а вы его капустой кормите!" Аркадий встал и пошёл. В общем, скандал! Как же – сорвала концерт, не дала денег заработать им. Что это были за ребята – не знаю, но что не Маклаков, не Раменский – точно. Какие-то совершенно незнакомые мне".

Впрочем, надо признать, что всё это, наверное, уже не столь интересные подробности из жизни Северного, на которых следовало бы подробно останавливаться. Ну, а срыв концерта, какая бы причина ему не была, особо и не огорчил организаторов. Ведь, судя по всему, столь дефицитную в те годы ленту совершенно не жалели. Начиная с первой половины 1976 года, качество записей под маркой "Братья Жемчужные" начинает всё более и более подменяться количеством. Дело доходит до того, что некоторые записи совершенно сознательно уничтожаются или не получают распространения по причине того, что их качество никого уже не устраивает. Ни звукооператоров, ни самих музыкантов и исполнителей… По самым разным причинам – как объективного, так и субъективного свойства. И вот, для того, чтобы читатель лучше понял и прочувствовал ту атмосферу, в которой делались эти записи, мы попросили поделиться своими воспоминаниями некоторых музыкантов, игравших в то время. Сейчас, по прошествии стольких лет, это, конечно, видится несколько по-другому. Но, тем не менее – Евгений Драпкин:

"Подготовки к записям обычно никакой не было. … Приезжали мы обычно с утра, не к шести часам, конечно, а часам к 10-11. Коля Резанов или Маслов тут же издавали клич: "Похмеляй оркестр!" Сразу появлялись заранее припасённые бутылки портвейна, и пока артисты не принимали по паре стаканов, никакого разговора о музыке быть не могло. Ну, а к концу концерта никто уже вообще лыка не вязал, включая и тех, кому пить-то и не положено было, то есть наших так называемых звукорежиссёров. … Я в то время много записывался с нашим институтским хором на радио, телевидении, и на пластинки, так что я хорошо знал, что такое студийная запись, и что на студии должно происходить. На записях "Жемчужных" ничего подобного и в помине не было! … А самая большая проблема была тогда, когда Рудик приносил свои собственные песни, или просто стихи, и приходилось тут же, на лету, подбирать на них мелодии, аккомпанемент и т. д. Что из этого получалось, слышно на записях – кто в лес, кто по дрова. Недавно я переслушал "Четвёртый концерт "Братьев Жемчужных"… Если первая часть там ещё хоть на что-то похожа, то во второй… Чем дальше от начала, тем страшнее, портвейн уже должен был литься из ушей, чтоб так петь и играть. Мне искренне стыдно за то, что мы там вытворяли. Но, с другой стороны, ещё больше должны стыдиться устроители концерта – Маклаков и Фукс. Вместо того, чтобы подготовить запись заранее, они притащили ящик портвейна, – результаты, как говориться, налицо. Когда мы просто играли наш репертуар из "Корюшки", так это ещё не особенно было заметно, но вот когда играли новые для нас песни Рудольфа, когда и мелодии-то не было, и её приходилось на ходу придумывать, – вот тогда, конечно, вся эта пьянь вылезала наружу. Я обычно в этих сочинительствах на ходу участия не принимал, мне как-то стыдно было позориться. Тем не менее, это происходило каждый раз, хотя я много говорил Рудику, что к записям надо подходить более серьёзно, и всегда предлагал свою помощь. Единственный раз, когда она была принята – это на концерте "Памяти Вертинского", так его и слушать приятно".

Владимир Лавров:

"…Надо сказать, что настоящих репетиций мы не делали. Черновой прогон – в лучшем случае, а то и без него. Проигрыши мы решили играть, ориентируясь на Аркадия. Он пропоёт пару куплетов, потом даёт кому-то отмашку… На записях иногда слышно, как он говорит, кому делать проходочку. Это была даже не импровизация, а просто вариации. После двух-трёх куплетов уже ясно было, в какой стилистике делать проигрыш. Правда, помню, Славка заглядывал мне через плечо, смотрел в какой гармонии я буду играть. Хотя вся эта музыка, городской романс, делается по стандарту – два запева, два припева, музыкальный отыгрыш, третий куплет, и кода. Гармоническая основа тоже одинаковая: тоника, доминанта, потом тоника, субдоминанта и доминантой давится. В лучшем случае – шестая ступень… Ладно, не буду пугать вас музыкальной терминологией. В общем, так мы обходились без нот и цифровок. Я говорил гитаристу: "Повернись грифом ко мне"; вижу аккорд, и уже ясно – в какой гармонии играть. Но просто аккомпанировать было неинтересно, я всегда хотел добавить что-то своё, проявить индивидуальность. Нравилось мне, к примеру, использовать эффект виброфона. Да это и слышно на записях. Может быть, и с перебором… Шпарю на оргáне, прямо как человек-оркестр, другим музыкантам ничего и не вставить.

Хоть я и не увлекался блатом, но нельзя сказать, что исполнял эту музыку неохотно, только чтоб отработать. Но, конечно, не так, как Резанов, или Славка Маслов! Они искренне увлекались этой музыкой, у Славки аж глаза загорались, когда он играл и пел. Резанов тоже пел с азартом, но, что интересно, аккомпанемент при этом делал без особых вариаций. Было видно, что всё это у него уже сто раз отыграно и обкатано. Мы вели себя более вульгарно…"

И, наконец, сам Николай Резанов:

"Оркестровок не было классных, потому что мы этим и не занимались. Всё игралось сразу, спонтанно. Мне, наоборот, всегда было стыдно как-то за это музыку, потому что всё это делалось "из-под волос", там много всяких огрехов. Сели и сыграли. Но, всё-таки, дух там какой-то есть, что-то получилось".

Что было – то было…

А Северного вся эта концертная суета вполне устраивает. Тем более, что примерно в это же время он оставляет последние попытки устроиться на работу: "без работы – и плевать, на песнях больше заработаю!" Хотя на самом деле – не больше, а меньше почти всегда получалось. Больше водки – вовсе не означает, что больше денег. А иногда и вообще денег не давали. Да дело-то и не в деньгах, по правде сказать, а в самой атмосфере, и главное – "я пою, и всем это нравится!" А что будет завтра… не всё ль равно?

Теперь, конечно, мы можем только гадать: сознавал ли тогда Аркадий Северный, что он окончательно выбирает для себя тернистый путь подпольщика? С одной стороны, конечно, должен был сознавать… Сознавать хотя бы то, что кроме подполья петь-то ему больше просто негде! Совершенно ясно, что советская партийная "культура" не выпустила бы его не только на большую эстраду, но даже и на самодеятельную. И не за репертуар даже, а за одну только манеру исполнения. Слишком оригинальных у нас никогда не любили… Да он бы, наверное, и сам туда не пошёл! Ведь хочешь, не хочешь, – пришлось бы петь советские песни. Многие люди, знавшие Аркадия, вспоминают, что он резко отрицательно относился к таким, "краснопёрым" песням – как он сам их называл. И вряд ли бы захотелось ему той двойной жизни, которая в СССР становилась тогда уже почти что нормой, – когда "официально" поёшь, говоришь или пишешь в лучшем случае только то, что можно, а в худшем – то, что нужно. А потом, на кухне, вполголоса – то, что хочется… Но, может быть, Аркадий вовсе и не думал о таких высоких материях. Однако, как бы то ни было, но факт остаётся фактом: всю свою творческую жизнь он связал (вынужден был связать?) с музыкальным подпольем. А уж насколько ему удалось реализовать в нём свой талант – это вопрос весьма сложный и неоднозначный. Там, конечно, не было никакой цензуры, но были свои прелести и заморочки. Сейчас мы не будем на этом останавливаться, но в ходе дальнейшего повествования обратимся к этой теме ещё не раз…

А пока Аркадий Северный просто продолжает делать то, что нравится и ему и окружающим, – петь… Но "петь" и "пить" синонимы отнюдь не для всех, и 8 июля Софья Калятина официально оформляет развод со своим мужем. Причина банальная – постоянные пьянки. Дмитрий Михайлович и раньше любил это дело, а после появления нового "жильца", ведущего к тому же "богемный" образ жизни, всё это постоянно происходит на глазах жены. Кто ж выдержит такое? Софья Григорьевна практически переселяется на дачу в Сестрорецк, а Дима с Аркадием остаются в Питере.

Тем временем, концертная деятельность продолжается. Вскоре после "Буреломовой" ещё одну запись организуют Сергей Иванович Маклаков и его товарищ Владимир Мазурин – радиоинженер, принимавший участие почти во всех записях Аркадия с "Братьями Жемчужными", начиная с самой первой в апреле 1975 года. Но на сей раз это не концерт, а "Творческий вечер популярного ленинградского песенника Аркадия Cеверного"! Правда, чем же он, собственно, отличался от обычного концерта – знают только организаторы. Состав на этот раз собрался традиционный, без масловских экспериментов, да и без самого Маслова… Северный поёт здесь свои обычные, старые песенки; и "Вечер" этот, пожалуй, более примечателен тем, что Александр Кавлелашвили выступил вдруг от имени уже изгнанного из страны врага народа – Галича! Что это значило в те времена – объяснять не нужно… И ещё: на этом концерте впервые прозвучало имя одной таинственной личности – Тамара-Джан (иногда, правда, её называли и Тамара-Ханум). Дошедшие до нас сведения о ней весьма противоречивы, однако все сходятся в том, что это была, выражаясь современным языком, очень крутая деловая женщина. Об её возможностях достаточно ярко говорит хотя бы тот факт, что один из концертов Северного она снимала на видео! К сожалению, обнаружить эту запись до сих пор не удалось… Но ещё интереснее, пожалуй, то, что именно Тамаре-Джан принадлежит первая "историческая оценка" творчества Аркадия Северного! Разумеется, талант Аркадия был очевиден для всех окружающих (иначе б и не записывали…), и Тамара-Джан говорила об этом, по словам Софьи Калятиной, может быть, только чуть восторженнее других: "Мы все перед тобой земные ничтожества, а ты войдёшь в историю…" Но однажды она сказала той же Калятиной то, о чём в семидесятых ни у кого и мыслей не было: "Увидишь, о Северном ещё будут писать книги!" Так оно впоследствии и произошло… Что для многих (да и для нас самих) было весьма неожиданно…

А через некоторое время после "Творческого вечера" за организацию новой записи берётся коллекционер, хорошо знакомый и с Маклаковым, и с другими деятелями "подпольной звукозаписи" – Николай Гаврилович Рышков. "Великий косарь" – так называли его за способность моментально делать большие деньги на записях. Он ещё с первых плёнок Северного понял, насколько перспективно и ценно сотрудничество с Аркадием. Именно он и организует в августе запись "Юбилейного концерта" ансамбля "Братья Жемчужные". Аркадий Северный в очередной раз "только что вернулся с БАМа", и "Жемчужные" делают с ним этот концерт… Но почему "Юбилейный"? – об этом до сих пор строят различные версии. Начиная с самой прямолинейной – что, мол, название было придумано просто "от балды". Тем же, кто не был удовлетворен таким объяснением, оставалось только считать концерты, начиная от того памятного декабря 1974 года… и "Юбилейный" действительно оказывался где-то в районе десятого. Правда, при очень больших допущениях и вольностях в расчётах. Но, может, разгадка лежит совсем не там, а… рядом с домом, где жил Николай Гаврилович?! В соседнем здании на Свердловской набережной, где находился универмаг "Юбилей"? Может, именно тогда произошла у Аркадия и Рышкова весёлая история, связанная с этим универмагом, и описанная в книге Михаила Шелега:

"Рыжков⁵ с Мазуриным взяли Северного под руки и силком повели в универмаг "Юбилей", что на Охте.

– Девочки, – обратился Рыжков к продавщицам, выкладывая на прилавок деньги, – вы видите этого молодого человека? Его нужно одеть! Начиная с ботинок и заканчивая шляпой. А мы пока пойдём покурим к Неве.

Через полчаса из универмага вышел Аркадий, одетый во всё новенькое: костюмчик, туфли, сорочка, галстук, и на голове – чёрная шляпа! В руках он держал свёрток – там была старая одежда.

– Надо бы её в химчистку отнести, – улыбаясь, сказал Северный.

– Сама доплывёт! – отвечал Рыжков и, выхватив свёрток, выбросил его в Неву".⁶

Случай, действительно, запоминающийся. Да и ближайший к дому Рышкова винный отдел находился именно в этом универмаге… Ну, так почему бы концерту, записанному в перерыве между походами в "Юбилей", не присвоить имя "Юбилейный"! Нам кажется, что в этой версии есть, по крайней мере, хоть какая-то логика…

Но, как бы там ни было, название оказалось вполне подходящим для этого концерта. Ансамблем "братьев Жемчужных", действительно, был уже пройден большой творческий путь, и "юбилейное мероприятие" проводится на достойном уровне…

О-ё-ёй! Да мы ребята все "Жемчужные"!
О-ё-ёй! Для вас сыграем и споём!
Мы живём одной семейкой нашей дружною,
А ну, давай! Давай-ка скуку разовьём!

Хоть бей меня, хоть лей в меня,
Мы будем петь для вас!
Хоть режь меня, хоть ешь меня,
Пришёл теперь наш час!

Алик Кавлелашвили опять сидит за роялем, и на этот раз "Братьям" удаётся сделать достаточно интересную музыку. Это вновь стилизация под ресторанный джаз, но совсем уж старинный и камерный… И это несмотря на то, что здесь спето немало современных песен. Кроме того, "Братья" изобразили в некоторых песнях модный когда-то "джаз-гол" – то есть вокальный джаз, с игрой на губах, как у Утёсова в "Весёлых ребятах", или у популярного в 40-х годах ансамбля Владимира Канделаки. В этом деле поучаствовал и сам Н. Г. Рышков, а, кроме того, он даже спел целую песню – "Пёс". Ну, и как положено в добром кабачке, к концу концерта "скрипач таки у нас сегодня, как всегда, напился", а Аркадий – "ещё не совсем, но тоже – скоро". И поэтому они делают очень весёлую пьяную композицию из частушек и прочего… Что примечательно, в ней впервые у "Братьев Жемчужных" появляется женский вокал, причём именно той самой Тамары – то ли Джан, то ли Ханум. Заявленной, правда, при этом "двоюродной сестрой Алёши Димитриевича"! Разумеется, это из ряда всё тех же мистификаций Северного. Но если с "личными встречами" Аркадия и Алёши, о которых мы уже писали выше, всё понятно, то другие, не столь очевидные, "сказания" всё-таки до сих пор некоторыми воспринимаются всерьёз. Например, о связях Аркадия с советскими родственниками клана Димитриевичей, каковыми называли себя довольно многие из поющих цыган. На это мы можем только заметить, что об участии цыганских музыкантов в концертах "Жемчужных" 70-х годов нам ничего не известно. Цыганским у ансамбля было только имя, а про "этнический состав" есть свидетельство Н. С. Резанова: "У нас цыган не было никогда… Больше евреев было".

Почти одновременно с Рышковым организует записи Северного на своей квартире и Калятин: "Новая серия с ансамблем "Светофор". В прошлом году он уже пытался создавать "Новые серии" из гитарных концертов певца. Теперь он, наконец, затевает то же самое с музыкантами. Однако серьёзными связями в музыкальном мире Питера Калятин, по-видимому, не обладал, поэтому ансамбль он собирает из тех, кто есть "под рукой". В одном из этих концертов принимает участие скрипач Женя Фёдоров, – уже известный нам один из "Братьев Жемчужных". Пианистом, по словам самого Калятина, был директор концертного зала "Юбилейный"⁷, что лично нам кажется довольно сомнительным фактом. А Иосиф Щеглов нашёл контрабасиста, своего приятеля. "…Он пока свой контрабас из такси вытаскивал – чуть не надорвался. Я спрашиваю у Щеглова: "Иосиф, ты где такого кадра откопал?" Он мне: "Это мой лучший друг". В общем, этот лучший друг ни разу в ноты не попал, а как выпил – вообще забросил свою бандуру", – так рассказывал потом сам Дмитрий Михайлович.

Тем не менее, у Калятина получается достаточно интересное мероприятие: ему хочется действительно сделать свой проект и своего Северного. Ведь ещё в тех гитарных "калятинских" концертах сложилась новая, лирическая традиция творчества Аркадия. Отчего ж не продолжить её в оригинальном оркестровом проекте? Правда, никаких "находок" в музыкальном сопровождении этих концертов нет: оно оказалось незамысловатым, а в одном из концертов Северный поёт под аккомпанемент практически одного только пианино. Оценивать это можно по разному: сегодня в этой изящной простоте видится своего рода шарм, тогда же оно могло показаться и примитивным уже избалованному техническими наворотами слушателю. Гораздо более интересным выглядит репертуар. Как и следовало ожидать, он сделан полностью в соответствии со вкусами и наклонностями Дмитрия Михайловича. И в общей лирической направленности, и в деталях. Калятину очень нравились песни на стихи Есенина в исполнении Аркадия. И вот в концерте со "Светофором" звучит немало есенинщины. Причём, это в основном песни на народные мелодии, а не "эстрадный" Есенин, которого можно было часто услышать в концертных залах филармоний.

Что ж, прошло всего чуть больше года с тех пор, как Северный "вышел на большую эстраду", то есть, стал записываться под оркестр… И вот уже сделано столь много интересных и разнообразных концертов! Выражаясь газетными штампами тех времён, здесь можно было бы говорить о "значительном явлении в культурной жизни советского народа"… хотя, конечно, ни одна советская газета о Северном не писала ни строки. Даже ругательной – к концу 70-х годов идеологическая гвардия товарища Суслова предпочитала в большинстве случаев замалчивание, а не ругань. И была, безусловно, права: в нашем "разболтавшемся" народе уже сложилось мнение, что коммунисты ругают только хорошее. Впрочем, речь сейчас не об этом.

Каким же "явлением" оказался Аркадий Северный? Он уже давно вышел за рамки староодесского или блатного образа и стал… Но кем же он, собственно, стал – сказать так же трудно, как и квалифицировать сам Жанр! Ведь благодаря нашей советской действительности в категорию "запрещённой" или "незалитованной" песни, как мы уже говорили, сливались произведения самых разных жанров. И у Аркадия, а также у всех его "импресарио" был только один чёткий критерий отбора – "то, что не поют по радио". Сам Аркадий, с его беззаветной любовью к пению, готов петь всё, что угодно, кроме тех самых "краснопёрых" советских песен. А импресарио подбирают для него песни, руководствуясь своим вкусом… но чаще – просто наличием "материала". А тому, что получалось в результате, можно дать только субъективные оценки. Вы вполне можете определить сами: в чём наиболее удачен был артист "неофициальной эстрады" и мастер уличной песни – Аркадий Северный.

И, конечно, такая, постоянно растущая известность Северного всё больше и больше вызывает у коллекционеров из самых разных городов желание заполучить его к себе "на гастроли", о чём мы уже писали выше. И хотя теперь достаточно точно известно, что в 1976 году Северный ещё так никуда и не выбрался с гастрольными "турами", но рассказы о такого рода приглашениях, имевших место и в это время, тоже достаточно интересны. Например, Владимир Лавров вспоминал о таком эпизоде: "Единственная встреча с Аркадием вне записей была у нас только однажды. Аркадий заехал ко мне домой, на Лужскую, 4. Причём, заехал с утра, часов в восемь. Он был не один, привёл с собой какого-то товарища, все руки в наколках; представил его так: "Этот шкет со мной". Пришёл он, конечно, с водочкой, что тем утром оказалось весьма кстати. Однако, сам пил мало, больше мне подливал. А приехал Аркадий за тем, чтоб уговорить меня ехать в Воркуту! Он сказал, что сам собирается туда на заработки, ему, мол, предложили огромные бабки…" При этом надо заметить, что сам Лавров нисколько не сомневался в реальности такого приглашения Аркадия Северного в один из славных городов Советского Заполярья. Там, по словам Лаврова, в то время работали многие известные питерские музыканты, в том числе и знакомые Аркадия – Вячеслав Волосков и братья Мансветовы. Но вот насколько серьёзно сам Аркадий отнёсся к такому предложению, мы можем только гадать… По крайней мере, уговорить Лаврова Аркадию не удалось, и по этой, или какой-то другой причине, "оправдать свою гордую фамилию – Северный" воркутинскими гастролями ему не довелось…

Но вернёмся к Дмитрию Михайловичу и Аркадию Дмитриевичу. После "Светофора" у них наступает период вынужденного безделья. Записываться не с кем: искать и организовывать концерт с каким-то новым ансамблем просто в лом, а возвращаться к гитарным записям как-то и неинтересно уже… К тому же и личные отношения у них совсем уже портятся. И, в какой-то момент, Аркадий бросает сотоварища и едет в Сестрорецк к Софье Григорьевне. Вот как она сама рассказывала об этом:

"Мы уже были с Димой разведены, и я уехала на дачу в Сестрорецк. А Аркадий остался. И вот однажды он приезжает и говорит: "Софа, я не могу больше там быть. Я просто погибну, он (Д. М. Калятин – И. Е., Д. П.) спаивает меня. Можно я хоть несколько дней здесь у тебя побуду?" Я согласилась. Он переночевал. На следующий день приезжаю с работы. Сидим с Аркадием на диване, я вот так, прислонившись к нему, – смотрим телевизор. Вдруг врывается Димка, и драться на Аркашку. Завязывается драка. Прибегает хозяйка, и начинаются объяснения… "В общем, – говорю – Аркашка, поднимайся, и поехали домой". Выходим, а там Димины приятели и Димка им говорит: "Как вам нравится? Захожу в комнату, а они в кроватке". Я подошла к нему и как дам по морде: "Ты что, скотина! Ты что делаешь?!" Приехали сюда, уже были ребята мои: Серёжка, невестка. А Димка приехал за нами следом. Я говорю: "Что тебе надо? Я не собираюсь за него замуж, я просто с тобой таким жить не хочу". Аркадий как-то говорил с ребятами: "Мама всё равно с папой не хочет жить, что, если я женюсь на ней?" Мои ребята сначала согласились. А потом Серёжка мне: "Не хотим, чтобы ты сходилась с Аркадием". Нет, ну а зачем мне было сходиться? Одно на другое менять…"

Скорее всего, что и эта поездка в Сестрорецк, и объяснения с Калятиными – события одного порядка. Аркадий предпринимает отчаянные попытки избавиться от своей болезни, вырваться из болота бесконечных пьянок, в которое всё больше и больше втягивается. Несмотря на то, что Северный постоянно окружён людьми, на самом деле он глубоко одинок и страдает от своего одиночества. Нет ни работы, ни семьи. Дочь Наташа для него практически недоступна… Надо что-то менять в своей жизни, но как? Создать новую семью? Так ему ясно дали понять, что этого не будет. Остаётся одна надежда – на новое лечение.

Сейчас трудно сказать, к кому первому приходит эта идея. Вполне возможно, что и к самому Аркадию. Но сразу же возникает проблема – где? В Питере, похоже, личность его уже хорошо известна во всех наркологических заведениях, а тут ещё алименты и отсутствие прописки… Так что если "легально" обратиться в какую-нибудь клинику, то можно получить ещё и кучу дополнительных неприятностей. Значит, надо искать по знакомым. И такой знакомый находится – майор авиации Георгий Сергеевич Ивановский. В своё время он помог Маклакову приобрести жутко дефицитный магнитофон "Sony", а Сергей Иванович тогда же познакомил его с творчеством Аркадия Северного. У Ивановского в Москве огромные связи, и это как раз то, что нужно. Маклаков обращается к нему с просьбой помочь. И Георгий Сергеевич, конечно же, соглашается.

Мы же хотим напомнить читателю, что сейчас речь идёт о начале осени 1976 года. И специально акцентируем на этом внимание, так как до настоящего времени было доподлинно известно только одно: Северный лечился в Москве осенью 1977 года и не пил после этого около года. Но факты и воспоминания многих участников этих событий настолько противоречивы, что напрашивается вывод о том, что Северный проходил лечение несколько раз. И первый раз – осенью 1976 года. Намёки на это содержатся и в фонограмме концерта "Из серии "А", записанного, судя по всему, зимой этого года: "Очень в Москве меня почему-то полюбили…" и "А тут недавно был в Москве…" Конечно, серьёзно относиться ко всему тому, что говорил Северный на концертах о своих поездках, нельзя. Тогда получится, что с БАМа он вообще не вылезал, а после "Серии А" собрался аж на зарубежные гастроли! Вероятно, по израильской визе, – судя по подготовленной для "зарубежной программы" песне "Хава нагила", и по пунктам "гастрольной поездки". Ведь Вена и Рим – обычные этапы большого пути еврейской эмиграции. Оттуда большая часть направлялась в Штаты, меньшая – в Эрец Израэль, а наш оригинал – Аркадий Звездин, – стало быть, намеревался вернуться в Питер… Впрочем, мы отвлеклись, ведь речь шла не о европейских столицах, а о Москве. Примечательно то, что Северный о пребывании своём в Москве до этого концерта не упоминал никогда. И, вполне возможно, появление этого географического названия именно в данный период не случайно.

Воспоминания участников отправки Северного в Москву очень смутны и противоречивы. Как это ни парадоксально, но ни Маклаков, у которого были координаты Ивановского; ни Калятин, поехавший провожать Аркадия, до вокзала так и не добрались, причём по одной и той же достаточно банальной причине. И Северный добирался туда то ли в одиночку, то ли с помощью Валентины Маклаковой и Софьи Калятиной, которые принимали в этом деле весьма деятельное участие. А встречал его в Москве на Ленинградском вокзале сын Г. С. Ивановского – Борис. Вот что он вспоминает об этом:

"Утром я ждал его на перроне с ночного поезда. Вышел из вагона худющий человек, сильно помятый, небритый, опухший – сразу видно, что после длительного запоя. Мы познакомились, он с хода говорит: "Пойдём в буфет, надо похмелиться". Мы зашли в буфет, у него с собой денег не было, и он попросил купить ему стакан портвейна за 42 копейки. Мне это показалось странным, ведь человек лечиться приехал, и вдруг портвейн. Но я купил ему это вино, он залпом выпил и говорит: "Возьми ещё". После второго стакана он почувствовал себя лучше, настроение поднялось, и мы поехали в больницу – нас там уже ждали. Видимо, у Аркадия серьёзного настроя на лечение не было, потому что с врачом он повёл себя довольно развязно. Зная о своей популярности в определённых кругах и чувствуя себя "звездой", он решил на этом сыграть. Врачу заявляет: "Так, меня обеспечьте пока тремя литрами спирта". Причём – на полном серьёзе. Но врач повёл себя правильно, на поводу не пошёл, никаких скидок не сделал. Впоследствии Аркадия там "подшили". Я позже несколько раз навещал его в больнице, передачи приносил и видел, что весь этот "блатной", "звёздный" налёт с него сошёл. Он оказался в общении умным, интеллигентным человеком, довольно проницательным. Я уже не помню тем наших бесед, но обо всём он говорил очень грамотно, взвешенно. С ним интересно было общаться. Вот уж о чём бы не подумал, слушая его записи – я никогда не был их поклонником". Далее Борис Ивановский говорит буквально следующее: "После лечения, как говорил отец, он (А. Северный – И. Е., Д. П.) довольно долго не пил".

Скорее всего, эти последние слова надо относить уже ко второй поездке Аркадия в Москву, которая будет в следующем, 1977 году. Вероятно, что по прошествии стольких лет, у Бориса воспоминания об этих приездах Северного просто "наложились" друг на друга. Таковы уж особенности человеческой памяти. А вот Софья Калятина вспоминала, что после лечения Аркадий не пил совсем немного – буквально пару месяцев. Это ближе к истине: в конце декабря у Северного опять обострение. Однако перед этим он буквально на одном дыхании записывает вышеупомянутый концерт "Из серии А".

С каким ансамблем была эта запись? – как ни странно, дать однозначный ответ затруднительно… Имя ансамбля в концерте никак не озвучено; впрочем, у "Жемчужных" такое уже бывало. Согласно мнению большинства коллекционеров, Северного здесь сопровождают именно "Братья Жемчужные", что и логично – музыканты тут, в общем-то, те же, что играли в "Братьях"… Но столь же логичным представляется, что этот ансамбль собран как продолжение "светофоровского" проекта Д. М. Калятина. "Итак, началась наша новая серия концертов", – говорит Северный точно так же, как говорил в "Светофоре", и поёт в этом концерте лирику, очень похожую на ту, что он делал со "Светофором", в том числе – ту же есенинщину на народные мелодии. Впрочем, это легко объяснить: ведь одним из организаторов концерта был Калятин… Из всего этого становится ясным, почему этот концерт иногда всё-таки проходил как "Светофоровский", и почему так писал Михаил Шелег.⁸ Впрочем, у авторов книги, которую вы сейчас читаете, нет задачи давать здесь "каноническое" определение для имени ансамбля, сопровождавшего Северного в этом концерте, – это дело дальнейших изысканий.

А про сам концерт хотелось бы только сказать, что лирика тут действительно шла практически чёсом, и даже блатной тематики почти не было. Только классическая "На Колыме" – так ведь и та про любовь:

В любви и ласке время незаметно шло,
Настал тот день, и кончился Ваш срок.
Я провожал Вас тогда на пристань,
Мелькнул Ваш беленький платок…

Но как можно жить без шутки? Шуточных песен тут немного, зато получился неожиданный фарс из песни "Не знаю, как мне быть". Теперь нам, конечно, интересно слушать, что сотворил Аркадий с этой песней, как он смешно импровизировал на ходу, совершенно не зная слов, или просто всё перепутав. Но думали ли тогда организаторы концерта о том, что такие приколы будут кем-то оценены, – мы уже не узнаем… По крайней мере, в окончательной фонограмме песня была оставлена как будто специально для будущих исследователей. Михаил Шелег тоже приводил⁹ именно её, как пример самой вольной из импровизаций Аркадия; а вышла ли эта импровизация удачной, или наоборот, – мы, точно так же как Шелег, предоставляем читателю решать самому.

И есть ещё одно немаловажное обстоятельство, связанное с этим концертом. По воспоминаниям Сергея Ивановича Маклакова, на записи присутствовал малоизвестный ещё в ту пору ленинградский коллекционер Виктор Набока, который давно мечтал познакомиться с Северным; и вот, наконец, "напросился" на эту запись… Знакомство состоялось, и имело весьма интересное продолжение, но об этом мы расскажем позже.

Концерт "Из серии А" оказался последним, в котором принимала участие большая группа музыкантов из "Братьев Жемчужных", и не только в этом году. Вновь они соберутся вместе только в конце 1977 года. Основная причина – отсутствие ряда ведущих музыкантов. Николай Резанов, как мы уже писали, на заработках в Сочи. Туда же на постоянное место жительства уезжает Анатолий Архангельский. Нет и Алика Кавлелашвили, он идёт работать преподавателем в один из питерских детдомов. А Геннадий Яновский – и вовсе за границей, – играет в ансамбле группы советских войск в ГДР. И, наконец, Евгений Драпкин не играет с "Жемчужными", потому что в организации концертов больше не участвует Фукс.

Но ещё раньше прекращают свою деятельность в составе "Братьев Жемчужных" Вячеслав Маслов и Владимир Лавров, причём по очень непростой причине… Вот что вспоминает Владимир Михайлович: "Онажды Славка прибегает испуганный и говорит: "Всё, доигрались мы. Наши записи "Жемчужных" передавали по "Голосу". Я ему говорю: "Ну и что?" – "Как что? Теперь жди, на Каляева вызовут". При чём тут Каляева я даже не понял. На Каляева был городской вытрезвитель, а Большой дом, управление КГБ, хоть и выходил туда одним крылом, но всю жизнь числился по Литейному. Славка так растерялся, что попутал…"

Однако здесь мы вынуждены ненадолго прервать монолог Владимира Лаврова, так как его слова нуждаются в некоторых пояснениях. Во-первых, дело в том, что Славка ничего не попутал. Адрес управления КГБ действительно был Литейный, 4. И все простые ленинградцы знали именно этот адрес. Однако тем, кого "приглашали" в это малопочтенное заведение, приходилось являться именно на Каляева. Бюро пропусков в Большой дом находилось как раз в том крыле. Поэтому говорить "вызовут на Каляева" мог только тот, кого туда уже таскали по какому-либо поводу. А во-вторых… Время всё-таки берёт своё, и кое-что перепутал сам Лавров. Улица Каляева была знаменита не вытрезвителем, а Спецприёмником для административно-задержанных за мелкое хулиганство. Что ж поделать – трудно упомнить все подобные заведения, куда лучше бы не попадать простому советскому человеку, много их было… Равно как и ситуаций, которые "тянут тюрьмой". Об этом как раз и вспоминал далее Владимир Лавров: "Я бы и не дёргался особенно, но у меня ведь были проблемы с дипломом, от распределения я скрывался. Комитета я действительно не боялся, но попадать в "Ленконцерте" в "чёрный список" для музыканта было очень плохо. Это значило, что ни в один ансамбль легально уже не возьмут… А ведь на каждого музыканта была ещё одна зацепка. Всех нас можно было сажать по очень "удобной" статье 88, часть 1. Каждому из нас приходилось хотя бы раз просто держать в руках валюту, а для той статьи этого было достаточно. Правда, для этого органам надо было взять человека с поличным, но если бы захотели, то и прихватили бы… Поэтому я предпочёл уехать в Москву на гастроли с ансамблем В. Копильченко. Больше я в записях "Жемчужных" не участвовал".

Мы, конечно, не знаем, насколько этот случай мог повлиять на дальнейшую судьбу "Братьев Жемчужных", но, как бы то ни было, "временный распад" ансамбля стал свершившимся фактом. Очередной период творчества Северного подходит к своему завершению. Начиная с декабря 1976 года ансамбли, с которыми он записывается, постоянно меняются. К тому же, таких коллективов становится всё больше и больше: жанр оркестрованного "блатняка" или "неофициальной эстрады", раньше существовавший в распылённом виде по ресторанам СССР, со второй половины 70-х годов начинает прочно занимать своё место в магнитиздате. Но Аркадий Северный – по-прежнему признанный корифей этого жанра. И несмотря на смены стилей и манер исполнения, он всё равно остаётся самим собой; всегда такой же неподражаемый и всеми узнаваемый.

Последняя запись в этом году была сделана перед самым Новым годом – 26 декабря. С совсем уже новым для Аркадия ансамблем – "Крёстные отцы", собранным Владимиром Мазуриным. Как вспоминает сам Владимир Александрович, решение создать новый коллектив возникло у него потому, что "Братья Жемчужные" к этому времени уже фактически распались, да и вообще хотелось поэкспериментировать с каким-то новым аккомпанементом. И вот Мазурин приглашает для этого музыкантов из ансамбля, в котором играет его хороший знакомый – трубач Василий Матвеев. Этот ансамбль работал в ресторане "Витязь" города Пушкин, – что не так уж и далеко от Купчино, где живёт Мазурин. На своей квартире он и производит пробную запись ансамбля, вполне его удовлетворяющую. После этого начинается подготовка концерта "Крёстных отцов" с Аркадием Северным. В этом пока ещё принимает участие и Маклаков. Судя по всему, это последняя попытка Сергея Ивановича сделать что-то более-менее похожее на первые записи с Северным. А в результате он лишь убеждается, что Аркадий уже не в состоянии "держать марку". Следующий раз они встретятся с ним почти через год… Но мы забегаем вперёд. Что же случилось с этим концертом? Вот что вспоминает сам Маклаков:

"Помню, когда мы делали концерт с "Крёстными отцами", я должен был привезти Аркашу. Звоню ему, а его нет. Он просто забыл, где должен быть. Я начинаю искать его по всем телефонам. Выясняется, что он сидит у Коли Рышкова, пьёт. Мы на машину – и в Купчино. На первую половину опоздали. Он даже на записи об этом говорит".

Но, по-видимому, опоздание ещё не сильно нарушило планы организаторов. Хотя музыканты уже записали почти половину концерта самостоятельно, но так, по словам Мазурина, и задумывалось: часть концерта поёт Аркадий, часть – солисты ансамбля. А когда Северный начинает говорить о своём опоздании… Тут уже пошли настоящие чудеса! "В Ленинграде начался-таки туман, и поэтому я успел только к окончанию концерта… И всё же мы с магаданцами решили исполнить под конец старые, забытые наши вещи…" И потом продолжает в том же духе: "И вот когда приземлился наш самолёт, и меня встречали с цветами…" То есть, дорогим слушателям уже должно было стать понятно, что Аркадий Северный "прилетел на гастроли в Магадан". По словам Владимира Мазурина, вся эта красивая мистификация была задумана заранее. Во-первых, для "романтизьму", во-вторых – чтоб заморочить других коллекционеров. "Мы с магаданцами" – говорит Северный… но ведь "Магаданцы" – это уже достаточно хорошо известное имя ансамбля Анатолия Мезенцева, делавшего записи ресторанных песен много раньше! К тому же и музыка, которую делают в этом концерте, чем-то похожа на музыку тех "Магаданцев", – если, конечно, исключить неблагозвучную партию трубы с сурдиной. Впрочем, схожести удивляться не приходится – это стиль ресторанного ВИА, а он достаточно стандартен. Да ещё и тут и там использованы органолы со сходным звучанием, немногим выше, чем у советской системы "Юность", а она… "Юность" и есть. В общем, мистификация удалась на славу! Сказки в то время легко рождались и легко воспринимались, и очень скоро эта запись действительно пошла гулять по стране под лейблом "Магаданцы"! Несмотря на то, что Северный в конце концерта всё-таки называет ансамбль – "Крёстные отцы". Но в конце это как-то уже не воспринимается. Видимо, его состояние в этот день оставляло желать лучшего, и мало ли что там мог сказать Аркадий – ведь на протяжении всего концерта он постоянно путает слова и в песнях, и разговоре… Кто знает, – может, он и в начале просто перепутал, с каким ансамблем поёт? Но как бы то ни было, концерт ушёл в народ, и, надо сказать, стал достаточно популярен. Вот и хранятся теперь по разным коллекциям концерты разной длины, разного состава и под разными названиями…

¹ "Лесопильный цех" – по воспоминаниям Д. М. Калятина, одно из мест непродолжительной трудовой деятельности Аркадия.

² Нам удалось найти только одно документальное свидетельство о том, где работал А. Северный в описываемый период. Это ответ начальника УВД Красногвардейского райисполкома Ленинграда на судебное определение Нарсуда того же района, в котором помимо прочего говорится, что "гражданин Звездин А. Д. работает на заводе "Пирометр". Документ датирован 10 февраля 1976 г.

³ М. Шелег "Аркадий Северный. Две грани одной жизни". М., Издательство "ННН", 1997, с. 83.

⁴ При записи "Первого Одесского концерта" в январе 1975 года Владимир Ефимов предложил дать этому, тогда ещё безымянному ансамблю имя "Бандиты", но такое название не было поддержано ни Фуксом, ни Аркадием, ни музыкантами, и в историю не вошло. Оно всплыло только через двадцать лет в книге Михаила Шелега (М. Шелег "Аркадий Северный. Две грани одной жизни". М., Издательство "ННН", 1997, с. 78.), на основании рассказа того же В. Ефимова.

⁵ Написание фамилии Николая Гавриловича приводится здесь в соответствии с исходным текстом М. В. Шелега. Однако оно не является правильным – согласно сохранившимся документам, правильное написание – Рышков.

⁶ М. Шелег "Аркадий Северный. Две грани одной жизни". М., Издательство "ННН", 1997, с. 89-90.

⁷ Не совсем понятно, какой "концертный зал" имел в виду Д. М. Калятин. Самым известным концертным залом в то время был "Октябрьский", а "Юбилейный" – это, вообще-то, Дворец Спорта. Хотя концерты в нём тоже время от времени проводились.

⁸ М. Шелег "Аркадий Северный. Две грани одной жизни". М., Издательство "ННН", 1997, с. 90.

⁹ М. Шелег "Аркадий Северный. Две грани одной жизни". М., Издательство "ННН", 1997, с. 84-85.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

Аркадий Северный, Советский Союз! - Глава пятая.