Певица Надежда Плевицкая (продолжение)

 

     С какой тревогой я садилась в поезд, который увозил наш хор в Курск. Помню, среди ночи, в вагоне, я проснулась. Поезд стоял. Издали наплывал бархатный звон, и я сразу узнала родные колокола: мы приехали в Курск в три часа, на рассвете, когда там к ранней гудят колокола. Побежать бы по полям, через лесок, мимо деревенского храма, прямо в нашу избу, где ещё отдыхает от трудов своих мать, обнять бы родную, шепнуть «мама, я здесь», заглянуть в знакомые  уголки и помолиться у креста, на отцовой могиле.
     Рано утром мы переезжали через город в «Европейскую гостиницу»  и по дороге я вспомнила,  что моя сестра Дуня обзывала эту гостиницу «непристойным местом». Как-то раз, когда я была ещё в монастыре, шли мы с Дуней по главной улице и встретили двух дам, очень ярко и нарядно  одетых. На мой вопрос, кто они, сестра с презрением ответила, что это арфянки из «Европейской гостиницы», и даже плюнула. Понятно, как велико было моё опасение, чтобы кто не увидел, как я буду входить в «непристойное место». Но переезд прошел благополучно. Разместили нас, учениц, в большой комнате, а рядом устроились семейства артистов и сами хозяева хора. Более шумный народ поселился от нас далеко, в другом конце коридора.

     Я кроме репетиций — никуда, а над голосом работала усердно. Уже мне пророчили, что из меня выйдет хорошая капеллистка.

     Но ненадолго хватило терпения отбывать добровольный арест и сидеть безвыходно дома. Как преступника тянет к месту преступления, так и меня тянуло погулять по Московской  улице да заглянуть в монастырский  двор... По  мудрым  советам  подружки  Нади,  я  надела  для этой прогулки шляпку с большими полями и густую вуаль, одолжив  и то и другое у наших певиц. Когда я так нарядилась и посмотрела в зеркало, то собой осталась довольна: узнать меня трудно, я сама не узнала в зеркале Дёжку. Шляпу я надела впервые и она особенно меняла моё лицо.

     Мельком взглянув на меня, ...слегка задев локтем, прошла она. И вот, словно что вспомнив, повернула, забежала вперед, заглянула мне под шляпку и побледнела.

     — А-а, барышня, пожалуйте-ка домой.

     Схватила меня за руку, повела за собой. Я растерялась, сестра Дунечка дрожала, она думала, что ведёт за собой погибшее создание в шляпке. Я понимала, как мне будет трудно убедить сестру, что вовсе не такая я скверная и что хотя «Европейская гостиница» — место не очень пристойное, но и там есть уголок чистоты.

     Дуня привела меня в кухню, сорвала с меня шляпку, бросила об пол, строго крикнула:

     — Сиди!

     И быстро ушла в мастерскую, к хозяину. Я сообразила, что она хочет взять  отпуск, чтобы немедленно отправиться со мною в деревню, и решила действовать. Подняла с полу эту несчастную певичкину шляпку и бросилась  из кухни на двор. Выбежала на улицу, крикнула извозчика, сунула ему рубль:

     — Гони, что есть духу в «Европейскую».

     Извозчик, верно, не удивился, что ему так щедро заплатили, раз «барышня» из «Европейской».

 

     Привела я мать в комнату Александры Владимировны. Там у образов горела лампада. Бабушка в белом чепце сидела в кресле тихо, играя с внучкой. Мать этого никак не ждала. Она помолилась на образа, огляделась:

     — О, да тут и старушка, Божий  дар, и лампадочка, знать не совсем Бога забыли.

     — Да что с ней поделаешь? Все равно убежит. Вишь, какая она востроглазая. Вот пойду с батюшкой да с наставницами посоветуюсь. Уж очень большой грех быть ахтеркой, но, видно, с  Богом-то  и везде можно жить. А ты, Дёжка, что скажешь, можно тут жить и душу не загубить?

     Я сказала, что прошу оставить  меня здесь, а сохранить себя можно везде, это зависит от самого человека.

     Милую Александру Владимировну… украли, ну да, просто украли. Только много позже выяснилось, что её украл богач перс и увез на своей яхте в Баку. Лев Борисович  Липкин, горячо любивший жену, едва не кончил самоубийством, да мы вовремя досмотрели. Об Александре Владимировне не было ни слуху ни духу, и без неё мы перебрались в Киев.