Пиня Рублевич: «Березы под Парижем… и дальше»

   Имя этого автора и исполнителя практически неизвестно в России, которую он так нежно любит и которой посвящает свои самые трогательные песни. Пиня Рублевич (Андрей Рублев) уехал давно, во времена так называемой "третьей" волны эмиграции, уехал от быта и неустроенности, уехал потому, что Софье Власьевне (Советской Власти) не понравились его песни. Рублевич не скрывает того, что отбывал срок именно за творчество, хотя и "пришили" экономическую статью, но обиды не осталось ни на кого. Певец иногда усмехается и говорит, что, может быть, Парижа с Берлином никогда не увидел, если бы свои три года на "Белом лебеде" не "трубил". Почему-то в середине 1970-х кому-то не понравились романсы Рублевича на стихи Есенина, который как-то всегда находился в опале, пусть негласной, но поэтом был неудобным. Что ни говори, а "Пегас блатной" (так на фене зовут Сергея Есенина) был, есть и остается одним из самых шансонных поэтов, легендарных, почти мифических, в судьбе которых так много сплелось горестного и трагического.

   Жизнь Рублевича характерна для многих "неудобных" людей, родившихся в России ХХ-го века: семья рижских интеллигентов, несколько зажиточная, высылка из Риги, когда туда вошли Советские войска перед второй Мировой… война и эвакуация, репрессированный отец. Рублевич сейчас не очень помнит каких-то моментов детства, а вот поездки на свидания к отцу - до мельчайших подробностей. Сам Пиня, как его называют друзья и поклонники, отучился в консерватории, подрабатывал в ресторанах города Горького - джаз, ночные беседы о Э. Фицджеральд и Д. Эллингтоне, первые записи на квартирах и… срок на полную катушку. Оставаться в той стране Рублевич не захотел и эмигрировал, потом были дороги, гастроли и города: Рим, Париж, Берлин, Брюссель и Амстердам…. Благо, что мир большой и всегда найдет маленькая сцена и фортепьяно, на котором можно аккомпанировать себе или кто-то может талантливо помочь это сделать.
   И когда льется этот голос, такой звонкий и молодой, немного грустный или необычайно задорный, со своими, очень характерными для этого певца, интонация, замираешь и слушаешь, слушаешь. Кому-то это напомнит Вадима Козина, кому-то - Александра Вертинского, кому-то… Ассоциаций и аналогий, кажется, что много, но одно точно - сейчас в России, да и вне ее пределов, так уже никто не поет. Может быть, так же обаятелен и своеобразен когда-то был, да и остается в записях, Алеша Димитриевич, но Рублевич другой. Иногда кажется, что камерность концертов и записей Пини, а они часто под один рояль, несколько бедновата в своем звучании, но как Владимир Высоцкий более традиционен в своих гитарных концертах без помпезных и пафосных оркестров, так и Рублевич - но в этом что-то есть…
   Он скромен и обаятелен, старается никого не судить и не обсуждать, но всегда придерживается той точки зрения, что все, что делаешь, надо делать хорошо, чтобы потом не было стыдно. Он может отказаться от концерта и записи только потом, что ему показалось (!), что он сегодня, мол, слегка не в голосе, ничего не поделаешь - порода и воспитание. Когда его пытаешься вызвать на откровенный разговор о коллегах по сцене и цеху, Рублевич только смущенно улыбается и внимательно смотрит своими голубыми глазами, как будто говорит:
   - А сами-то вы как думаете?!
   Он со всеми на "вы", это не поза, просто он так воспитан и привык жить уже долгую и непростую жизнь, которой говорит, что очень доволен: есть новые песни и есть новые авторы. Поэтому, когда ему жалуются, что с репертуаром тяжко и петь нечего, Пиня отмахивается, как от навязчивой мухи:
   - Ой, не надо, есть….
   - Но вы-то где берете? - спрашивают.
   Пиня смеется: "Не всем так повезло, но попробуйте поискать, талантливых авторов в России - море". А ведь и в правду, при его камерности и строгости репертуара, он находит новые песни и новые романсы, которые написаны в классической манере, которые пропитаны тем ароматом жизни русских в любом городе, что остались где-то вдали от России. Тот необычный и невыразимый аромат и галантность, что век назад в исполнении Александра Вертинского казались кратковременной модой, а остались навсегда. Да, он легко может "забацать" "Фонарики ночные" Глеба Горбовского или "Воркута-Ленинград" Бориса Шурмака или, как он сам говорит, "девяносто шесть куплетов "Мурки"", но…. Когда его руки опускаются в клавиши и звучит какой-нибудь романс, то такое ощущение, что все вернулось, что на дворе не ХХI-й век, а все еще начало ХХ-го. Салоны, декаданс и декаденты, еще нет революции и, что греха таить, кокаин в маленькой пудренице. Рублевич не делает разницы между волнами эмиграции и сроком нахождения в ней, но всегда сетует на разобщенность людей внутри этих самых волн: "Мы же все равно тут все русские…".
 

Под Парижем белые березы
Снятся мне уже пятнадцать лет,
Их, дрожащих, омывают грозы,
Но назад дороги уже нет.
          Глаза закрою снова вижу -
          Стоят березы под Парижем,
          Шумят березы под Парижем
          И разговоры их я слышу.

А в Париже все березы в кадках
И кабацкий полуночный сплин,
На чужбине горькой жить несладко,
Тут накормлен ты, но не любим.
          Глаза закрою снова вижу -
          В слезах березы под Парижем,
          Стоят березы под Парижем
          И тихий ветер их колышет.

Так сыграй, Алеша, на гитаре
И печали все умчались чтоб,
Тот романс любимый наш и старый…

          "… Как хороши, как свежи были розы
          Моей страной мне брошенные в гроб…".

   

  
   Он показал мне те березы, точнее, одинокую березку, стоит она не за городом, а в простой кадке, у небольшого парижского бистро на Монмартре, тоненькая такая. Забрать бы ее, увезти куда-нибудь в Подмосковье ближнее или дальнее, высадить на солнечной опушке и будет себе там стоять, гнуться под российскими ветрами и мерзнуть в мороз. Сантименты смешные скажите, может быть, романсы Рублевича лиричны и красивы, они идут от сердца и из души, такой русской. Он хорошо знает русскую литературу и поэзию, цитирует по памяти большие куски, при этом кокетливо жалуется на память, что, мол, уже что-то забывает и путает.
   Иногда Пиня отправляется гулять по городу, просто смотреть на людей и думать, говорит, что пишет спонтанно и неожиданно, на заказ никогда не смог бы, мол, это уже не творчество, а поденщина. Одно дело, спеть на заказ или по просьбе: "Бывает, что чувствуешь, что отказать нельзя, что-то болит у человека и ему надо услышать эту песню, душу ею полечить". А потом, говорит Рублевич, иногда надо уметь абстрагироваться от внешнего, от суетного и мимолетного, есть работа, есть творчество, оно радует и помогает жить.
   Пиня уже не станет ни "золотым", ни "серебряным" голосом России, потому, как и обратно не вернется (тут он категоричен и ничто пока не может заставить изменить решение), да и года не те. Рублевич говорит: "Поздно уже, да и не надо мне этого. Да, запишу еще что-нибудь, если даст Бог сил, но суетиться из-за званий не буду". Прослушав запись одного из "заслуженно-новомодных" голосов российской эстрады, усмехнулся:
   - Жидковат…. И что, это покупают и слушают?!
   И когда ему объясняешь, что продать грамотно можно все, согласно кивает: "Вот поэтому и хороши были худсоветы времен СССРа - худого не пропускали". Если на что и сетует, так это на отсутствие культуры у исполнителей, мол, канализацией иногда попахивает, а надо бы расти и над собой, и слушателя за собой тянуть.
   Когда его спрашивают, когда же будет издаваться не только в Германии и Франции (скоро, говорят, и Штаты его услышат), но и в России, горестно пожимает плечами. Мол, не нужен, увы, это оказалось так, сам предлагал разным звукозаписывающим фирмам последний свой диск "Березы под Парижем", говорят, что не шансонный формат. Говорит, что "подождем еще, а пока будем работать и писаться дальше" и пишется, что планирует, ищет новые песни, созвучные его настроению и мировосприятию. На новом концертном диске Пини Рублевича "Письмо с Севера", который был записан и выпущен в Германии зимой 2004 года, звучит совершенно новый романс "Вспоминайте обо мне…". Романс посвящен непосредственно исполнителю, романс новый, его еще никто не слышал:
 

					   
          Вспоминайте обо мне на чужбине,
          Я в Париже пою в ресторане
          Свои песни, что полны ностальгии
          И домой я спешу утром ранним.

          Вспоминаю рассвет Красной Пресни
          И Москву-реку с темной водою
          … Я пою вам кабацкие песни,
          Эх, девчата, подтяните со мною.

          Да про белую скромную розу,
          И про красную - яркую, наглую…
          Что назло всем цвела да в морозы,
          Что украсила жизнь мою шалую.

          И родною нам стала чужбина,
          И теперь уж разницы нету,
          Где нам жить: в Берлине, Харбине…
          Нью-Йорке, Брюсселе, Париже…
          Разнесло нас по белому свету.

   Он поет его, это романс, "оттуда" - из живота, из души и всего, что есть за ней. Говорит, что тут все просто - кабацкий романс должен петь кабацкий музыкант, пусть слово "кабацкий" и простовато для уха. Хорошо, говорит Пиня, "ресторанный", но шарм пропадает, стиль и дух, купцы-то в кабаки к цыганам ездили погулять, пошуметь. О том потом легенды складывали и из уст в уста передавали…. Как ни крути, так это место и называется, должно называться, в том есть логика и закон жанра, который певец вроде как не признает, но подсознательно следует. Какая разница, где тот кабак стоит и на каком языке вас сегодня обслужили, вы ж все равно "Визой" расплатитесь - время тоже не стоит на месте, на чай дают по-другому.
   Возможно, кто-то в задних рядах готовит каверзный вопрос, мол, что это так автор здесь распинается, так много говорит о малоизвестном пока певце. Какая корысть и смысл, спросите вы? Отвечу: будет всем неудобно и стыдно, когда будет поздно, потом пустятся в поиски и реставрации записей, в воспоминания и прочую мишуру. Задним-то умом все крепки и умны, только вот смысл-то в том, когда уже поздно будет?!
   Новый диск Пини Рублевича вышел в Германии, этот концерт записали друзья в Берлине, там разные песни - о зоне, о любви, о людях, которые нам всем дороги. "Письмо с Севера" на первый взгляд несколько разношерстный, но очень тонкий и добрый, фольклор, романсы городские и салонные. Так же, состоялась премьера - песни на стихи Николая Николаевича Ивановского, того самого, что написал "Постой, паровоз"…. Встретились на этом диске два бывших зека, им есть о чем поговорить и перекурить, они поймут друг друга без слов, ведь стихи о любви, даже "оттуда" - они все равно о любви.