Показать сообщение отдельно
  #3  
Старый 13.09.2009, 10:54
Аватар для haim1961
haim1961 haim1961 вне форума
Администратор
Ветеран форума
 
Регистрация: 29.01.2008
Адрес: Израиль.г Нетания
Сообщений: 2,170
По умолчанию

Иван Александрович вел фальшивые истории болезни, не жалея ночного отдыха и труда, сочинял ежедневные записи, заказывал анализы и обследования...

Как-то мне довелось прочесть письмо, адресованное ему группой воров - с пересылки, где они просили положить в больницу своих соратников, нуждающихся, по их мнению, в отдыхе. И перечисленные в списке блатари постепенно были положены в больницу.

Иван Александрович не боялся блатарей. Он был старым колымчанином, видал виды, угрозами бы блатари ничего не добились. Но дружеское похлопывание по плечу, блатарские комплименты, которые Иван Александрович принимал за чистую монету, его слава среди блатного мира, слава - в сущности которой он не разбирался и не хотел разбираться - вот что приобщило его к блатному миру. Иван Александрович, как и многие другие, был загипнотизирован всевластием блатарей, и его воля стала их волей.


Неизмерим, необозрим тот вред, который принесло обществу многолетнее цацканье с ворами, вреднейшим элементом общества, не перестающим отравлять своим зловонным дыханием нашу молодежь.

Возникшая из чисто умозрительных посылок теория "перековки" привела к десяткам и сотням тысяч лишних смертей в местах заключения, к многолетнему кошмару, который создали в лагерях люди, недостойные названия человека.


Блатной язык меняется время от времени. Смена словаря-шифра - не процесс совершенствования, а средство самосохранения. Блатному миру известно, что уголовный розыск изучает их язык. Человек, вошедший в "кодло" и вздумавший изъясняться "блатной музыкой" двадцатых годов, когда говорили "на стреме", "на цинку", вызовет подозрение у блатарей в тридцатых годах, привыкших к выражениям "на вассере" и т. д.


Мы плохо и неверно разбираемся в разнице между ворами и хулиганами. Слов нет, обе эти социальные группы - антиобщественны, обе враждебны обществу. Но взвесить истинную опасность каждой группы, оценить ее по достоинству мы способны крайне редко. Бесспорно, что мы больше боимся хулигана, чем вора. В быту мы общаемся с ворами очень редко, всякий раз эти встречи происходят либо в отделении милиции, либо в уголовном розыске, где мы выступаем в роли потерпевших или свидетелей. Гораздо грознее хулиган - пьяное страшилище, "чубаровец", возникающий на бульваре, или в клубе, или в коридоре коммунальной квартиры. Традиционность русского молодечества - пьянки в "храмовые" праздники, пьяные драки, приставания к женщинам, грязная ругань - все это хорошо нам известно и кажется нам гораздо страшнее того таинственного воровского мира, о котором мы имеем - по вине художественной литературы - крайне смутное понятие. Подлинную цену хулиганов и воров знают только работники уголовного розыска; но из примера творчества Льва Шейнина можно видеть, что знание не всегда используется правильным образом.

Мы не знаем, что такое вор, что такое уркаган, что такое блатарь, вор-рецидивист. Укравшего белье с веревки на даче и напившегося тут же в станционном буфете мы считаем видным "скокарем".

Мы не догадываемся, что человек может воровать, не будучи вором, членом "преступного мира". Мы не понимаем, что человек может убивать и воровать и не быть блатарем. Конечно, блатарь ворует. Он этим живет. Но не всякий вор - блатарь, и понять эту разницу категорически необходимо. "Преступный мир" существует рядом с чужими кражами, рядом с хулиганством.

Правда, для "потерпевшего" все равно, кто украл у него из квартиры серебряные ложки или костюм наваринского пламени с дымом - вор-блатарь, вор-профессионал, но не блатарь, или квартирный сосед, никогда кражами не занимавшийся. Пусть, дескать, в этом разбирается уголовный розыск.

Хулиганов мы боимся больше, чем воров. Ясно, что никакие "народные дружины" не справятся с ворами, о которых мы, к сожалению, имеем вовсе превратное понятие. Подчас думают, что где-то в глубоком подполье под чужими именами скрываются и живут таинственные блатари. Они грабят только магазины и кассы. Белья с веревки эти каскарильи не унесут, этим "благородным жуликам" обыватель рад даже помочь - он иногда прячет их от милиции - то ли из романтических побуждений, то ли "за боюсь" - из страха, что чаще.

Хулиган страшнее. Хулиган ежедневен, общедоступен, близок. Он страшен. Спасения от него и ищем мы в милиции и в народных дружинах.

Между тем хулиган, всякий хулиган стоит еще на грани человеческого. Вор-блатарь стоит вне человеческой морали.

Любой убийца, любой хулиган - ничто по сравнению с вором. Вор тоже убийца и хулиган плюс еще нечто такое, чему почти нет имени на человеческом языке.

Работники мест заключения или уголовного розыска не очень любят делиться своими важными воспоминаниями. У нас есть тысячи дешевых детективов, романов. У нас нет ни одной серьезной и добросовестной книги о преступном мире, написанной работником, чьей обязанностью была борьба с этим миром.

Это ведь постоянная социальная группа, которую правильней было бы назвать антисоциальной. Она вносит отраву в жизнь наших детей, она борется с нашим обществом и одерживает подчас успехи потому, что к ней относятся с доверием и наивностью, а она борется с обществом совсем другим оружием - оружием подлости, лжи, коварства, обмана - и живет, обманывая одного начальника за другим. Чем выше по чину начальник, тем легче его обмануть.

Сами блатари относятся к хулиганам резко отрицательно. "Да это не вор, это - просто хулиган", "это хулиганский поступок, недостойный вора" - такие фразы непередаваемой фонетики в ходу среди "преступного мира". Эти примеры воровского ханжества встречаются на каждом шагу. Блатарь хочет отделить себя от хулиганов, поставить себя гораздо выше и настойчиво требует, чтобы обыватели различали воров и хулиганов.

В этом направлении ведется и воспитание молодого блатаря. Вор не должен быть хулиганом, образ "вора-джентльмена" - это и свидетельство прослушанных "романов", и официальный символ веры блатарей. Есть в этом образе "вора-джентльмена" и некая тоска души блатаря по недостижимому идеалу. Поэтому-то "изящество", "светскость" манер в большой цене среди воровского подполья. Именно оттуда в блатарский лексикон попали и закрепились там слова: "преступный мир", "вращался", "он с ним кушает" - все это звучит и не высокопарно, не иронически. Это - термины определенного значения, ходовые выражения языка.

В воровских "сурах" говорится, что вор не должен быть хулиганом.

Скромно одетый, с букетом в петлице,
В сером английском пальто,
Ровно в семь тридцать покинул столицу,
Даже не глянул в окно.

Это - классический идеал, классический портрет медвежатника-блатаря, "вора-джентльмена", Каскарильи из кинофильма "Процесс о трех миллионах".

Хулиганство - это слишком невинное, слишком целомудренное дело для вора. Вор развлекается по-другому. Убить кого-нибудь, распороть ему брюхо, выпустить кишки и кишками этими удавить другую жертву - вот это - по-воровски, и такие случаи были. Бригадиров в лагерях убивали немало, но перепилить шею живого человека поперечной двуручной пилой - на такую мрачную изобретательность мог быть способен только блатарский, не человеческий мозг.

Самое мерзкое хулиганство выглядит по сравнению с рядовым развлечением блатаря - невинной детской шуткой.

Блатари могут гулять, и пить, и хулиганить где-нибудь в своем "кодле", в "шалмане" - гулять без дебоша, показывая пределы своей удали только своим же товарищам и благоговеющим неофитам, чье приобщение к воровскому ордену - вопрос дней.

Хулиганство, случайное воровство - это периферия блатного мира, это та пограничная область, где общество встречается со своим антиподом.

Вербовка молодых или новых воров редко идет из хулиганской среды. Разве что хулиган бросает свои дебоши и, запятнанный тюрьмой, переходит в ряды блатного мира, где он большой роли в идеологии, в формировании законов этого мира никогда играть не будет.

Кадровые воры - это потомственные воры или те, кто с мальчиков прошел весь курс уголовной науки, бегал за водкой, за папиросами для старших, стоял на "страже", или на "вассере", лазал в форточку, чтоб отпереть дверь грабителям, укрепляя свой дух в тюрьме, потом уже пошел на "дело" самостоятельно.

Блатной мир враждебен власти, и притом всякой власти. Это блатари, "мыслящие" блатари, понимают хорошо. Героическое время "староротских" и "каторжанчиков" отнюдь не представляется им овеянным славой. "Староротский" - это кличка арестанта из царских арестантских рот. "Каторжанчик" - это тот, кто был на царской каторге - на Сахалине, на Колесухе. На Колыме принято называть центральные губернии "материком", хотя Чукотка ведь не остров, а полуостров. Этот "материк" вошел и в литературу, и в газетный язык, и в деловую официальную переписку. Это слово-образ рождено тоже в блатном мире - морское сообщение, пароходная линия Владивосток - Магадан, высадка на пустынных скалах - была очень похожей на сахалинские картины прошлого. Так укрепилось название "материка" за Владивостоком, хотя островом Колыму никто никогда не называл.

Блатной мир - мир настоящего, реального настоящего. "Ворье" превосходно понимает, что какой-нибудь легендарный Горбачевский, попавший в песню: "Гром прогремел, что Горбачевский погорел", не больший герой, чем Ванька Чибис с соседнего прииска.

Никакая "заграница" не прельщает умудренных опытом блатарей, те воры, которые побывали там в вой- ну, не хвалят "заграницу", особенно Германию - из-за чрезвычайных строгостей наказания за кражи и убийства. Немного легче дышать ворью во Франции, но и там "перековочные теории" не имеют успеха, и ворам приходится туго. Относительно благоприятными блатарям кажутся наши условия, где так много далеко идущего доверия и неистребимых многократных "перековок".


К числу "творимых легенд" блатного мира относится и похвальба блатарей - утверждение, что "хороший урка" избегает тюрьмы, проклинает ее. Что тюрьма
лишь печальная неизбежность профессии вора. Это - тоже кокетство, рисовка. Это - лживо, как все, что исходит из уст блатного.

Скокарь Юзик (то есть поляк) Загорский, жеманясь и ломаясь, хвастливо говорил, что провел в тюрьме лишь восемь лет из двадцати воровского стажа. Юзик уверял, что не пил и не гулял после удачной добычи. Он, видите ли, посещал оперу, куда имел абонемент, и только тогда, когда деньги кончались, вновь брался за кражи. Все как в песне:

Там, на концерте, в саду познакомился
С чудом земной красоты.
Деньги, как снег, очень быстро растаяли,
Надо вернуться назад,
Надо опять с головой окунуться
В хмурый и злой Ленинград.

Но любитель оперного пения не мог припомнить ни одного названия оперы из тех, что он с таким увлечением слушал.

Юзик взял ноту явно не из той оперы - разговор этот не продолжался. Свои оперные "вкусы" Юзик почерпнул, конечно, из "романов", слышанных им многократно в тюремные вечера.

Да и насчет тюрьмы Юзик прихвастнул - повторил чью-то чужую фразу, какого-нибудь блатаря покрупнее.

Блатари говорят, что испытывают в момент кражи волнение особого рода, ту вибрацию нервов, которая роднит акт кражи с творческим актом, с вдохновением, испытывают своеобразное психологическое состояние нервного волнения и подъема, которое ни с чем нельзя сравнить по своей заманчивости, полноте, глубине и силе.

Говорят, что ворующий "живет" в этот момент неизмеримо более полной жизнью, чем картежник за зеленым столом, или, вернее, подушкой - традиционным "ломберным столиком" блатного мира.

"Лезешь в лепёху, - рассказывает один карманник, - а сердце стучит, стучит... тысячу раз умрешь и воскреснешь, пока вытащишь этот проклятый бумажник, в котором и денег-то, может быть, два рубля".

Бывают кражи вовсе безопасные, но "творческое" волнение, воровское "вдохновенье" все равно налицо. Ощущение риска, азарта, жизни.

Вору вовсе нет дела до того человека, которого вор обкрадывает. В лагере вор ворует подчас вовсе ненужные тряпки только для того, чтоб украсть, чтоб лишний раз испытать "высокую болезнь" кражи. "Зараженный" - говорят про таких блатари. Но деятелей "чистого искусства" кражи в лагере немного. Большинство предпочитает грабеж, а не кражу, наглый и откровенный грабеж, вырывая у жертвы на глазах всех пиджак, шарф, сахар, масло, табак - все, что можно съесть, и все, что может служить валютой в карточной игре.

Железнодорожный вор рассказывал о том особом волнении, с каким он вскрывает украденный "угол" (чемодан). "Замков мы не открываем, - говорил он, - крышкой о камень - и "угол" вскрыт".

Это воровское "вдохновение" очень далеко от человеческой смелости. Смелость - не то слово. Наглость самой, чистой воды, наглость беспредельная, которую могут остановить только выставленные жесткие барьеры.

Никакой психологической нагрузки в виде душевных переживаний деятельность вора не имеет.

Карты занимают очень большое место в жизни блатаря.

Не все блатные играют в карты запоем, как "больные", проигрывая в сражении последние брюки. Проиграться так - не считается позором.

Однако умеют играть в карты все блатари. Еще бы. Уменье играть в карты входит в "рыцарский кодекс" "человека" блатного мира. Немного азартных карточных игр, коими обязан владеть каждый блатарь и которым он учится с детства. Воровская молодежь тренируется постоянно - и в изготовлении карт, и в уменье поставить "транспорт" с кушем.

Между прочим, это карточное выражение, обозначающее увеличение ставки (с "кушем"), Чехов в своем "Острове Сахалине" записал как "транспорт скушан" (!) и выдал это за термин карточной игры среди уголовников. Так по всем изданиям "Острова Сахалина", включая и академические - кочует эта ошибка. Писатель недослышал весьма обыкновенную формулу карточной игры.

Блатной мир - косный мир. Сила традиций в нем очень сильна. Поэтому в этом мире удержались игры, которые давно исчезли из обыкновенной жизни. Статский советник Штосс из гоголевского "Портрета" в блатном мире до сих пор - реальность. Игра столетней давности "штосс" получила другое, лексически более подвижное название "стос". У Каверина в одном из рассказов беспризорники поют известный романс, меняя его по своему понятию и вкусу: "Черную розу, блему печали..."

В "стос" должен уметь играть каждый блатарь, загибать углы, как Герман или Чекалинский.

Второй игрой - первой по распространенности - является "бура" - так называется блатарями "тридцать одно". Схожая с "очком", бура осталась игрой блатного мира. В "очко" воры не играют между собой.

Третья, самая сложная, игра с записью - это "терц" - вариация игры "пятьсот одно". В эту игру играют мастера, вообще "старшие", аристократия блатного мира, те, что пограмотней.

Все карточные игры блатарей отличаются необыкновенно большим количеством правил. Эти правила нужно хорошо помнить, и тот, который лучше помнит их - выигрывает.

Карточная игра - всегда поединок. Блатари не играют компанией, они играют всегда один на один, разделенные традиционной подушкой.

Проигрался один - садится другой против победителя, и, пока есть чем "отвечать" - карточное сражение продолжается.

По правилам, неписаным правилам, выигравший не имеет права прекратить игру, пока есть "ответ" - штаны, свитер, пиджак. Обычно определяется по согласию сторон цена "играемой" вещи - и вещь разыгрывается, как денежная ставка. Все расчеты надо держать в памяти и уметь себя защитить - не дать обсчитать, обмануть.

Обман в картах - доблесть. Противник должен заметить обман, разоблачить и тем самым выиграть "роббер".

Все блатные игроки - шулера, но это так и должно быть - умей разоблачить, поймать, доказать... С тем и садятся за игру, обманывая один другого, "исполняя" шулерские приемы, под взаимным контролем.

Карточное сражение - если оно идет в безопасном месте - это нескончаемый поток взаимных оскорблений, матерных ругательств; под эту взаимную ругань идет игра. Старики блатари говорят, что в дни их молодости, в двадцатые годы, воры не ругали друг друга так грязно и похабно, как сейчас за карточной игрой. Седые "паханы" качают головами и шепчут: "О времена! О нравы!" Повадки блатарей портятся год от году.

Карты изготовляются в тюрьме, в лагере с быстротой сказочной - опыт многих поколений воров отработал механизм изготовления; самым рациональным и доступным способом изготовляются карты в тюрьме. Для этого нужен клейстер - то есть хлеб, пайка, которая всегда есть под рукой и которую можно изжевать для получения клейстера очень быстро. Нужна бумага - для этого годится и газета, и оберточная бумага, и брошюра, и книга. Нужен нож, - но в какой тюремной камере, в каком лагерном "этапе" не найдется ножа?

Самое главное - нужен химический карандаш для краски - и вот почему блатные так бережно хранят грифель химического карандаша, уберегая его от всяких обысков. Этот обломок химического карандаша служит двойную службу. Осколки карандаша можно, очутясь в критическом положении, затолкать себе в глаза - и это заставляет фельдшера или врача направить заболевшего в больницу. Бывает, что больница - единственный выход из трудного, угрожающего положения, в котором оказался блатарь. Беда, если медицинская помощь запоздает. Немало блатарей ослепло от этой смелой операции. Но немало блатарей избежало опасности и спаслось в больнице. Это - запасная роль химического карандаша.

Молодые "начальнички" думают, что химический карандаш нужен для изготовления печатей, штампов, документов. Применение такого рода чрезвычайно редко, и уж, конечно, если будут изготовлять документы, то им понадобится не только химический карандаш.

Главное же, для чего приобретаются и хранятся химические карандаши блатными, за что ценятся гораздо выше простых карандашей - это использование их для окраски карт, для "печатания карт".

Сначала изготовляется "трафаретка". Это - не блатное слово, но на тюремном языке в большом ходу. На "трафаретке" вырезается узор масти - блатные карты не знают красного и черного, "руж" и "нуар". Все масти одного цвета. У валета - двойной узор - ведь в валете два очка по международной конвенции. У дамы - три соединенных вместе узора. У короля - четыре. Туз - соединение нескольких узоров в центре карты. Семерки, восьмерки, девятки, десятки изготовляются в обычной их конфигурации - как и на выпусках государственной карточной монополии.

Нажеванный хлеб протирается через тряпку, и превосходным клейстером склеиваются вдвое листы тонкой бумаги, потом просушиваются и разрезаются острым ножом на нужное количество карт. Химический карандаш закладывается в тряпочку, размачивается - и печатная машина готова. "Трафаретка" накладывается на карту и смазывается фиолетовой краской, оставляя нужный узор на лицевой стороне карты.

Если бумага толста, как в изданиях "Академии", то просто режут ее на части и "печатают" карты.

На изготовление колоды карт (вместе с просушкой) нужно часа два.

Таков наиболее рациональный способ изготовления игральных карт, способ, подсказанный вековым опытом. Рецепт пригоден при всех условиях и общедоступен.

При всех обысках, а также из посылок химические карандаши отбираются охраной самым заботливым образом. На сей счет есть строгий приказ.

Говорят, что воры проигрывают друг другу вольнонаемных девушек в карты - нечто похожее было в "Аристократах" Погодина. Думается, что это одна из "творимых легенд". Мне никогда не доводилось видеть сцен из лермонтовской "Казначейши".

Говорят, проигрывают пальто, когда оно еще на плечах фрайера. И такого характера проигрышей мне встречать не приходилось, хотя ничего невероятного в этом нет. Думается все же, что тут был проигрыш "на представку" и нужно было отнять, украсть пальто или что-либо равноценное к сроку.

Бывает в игре такой момент, когда при переменном счастье фортуна склоняется на одну сторону к концу вторых или третьих суток игры. Проиграно все, и игра кончается. Горы свитеров, брюк, шарфов, подушек высятся за спиной выигравшего. А проигравший умоляет: "Дай отыграться, дай еще карту, дай в долг, я завтра "представлю". И если сердце победителя великодушно, он соглашается, и игра продолжается, где партнер победителя отвечает "представкой". Он может выиграть, счастье может измениться, он может отыграть вещь за вещью все и воскреснуть, и сам оказаться победителем... Но может и проиграть.

"На представку" играют один раз, и условленная сумма не меняется, и срок представления долга не откладывается.

Если вещь или деньги не будут представлены в срок - побежденный будет объявлен "заигранным", и ему одна дорога - или самоубийство, или побег из камеры, из лагеря, побег к черту на рога - он должен в срок заплатить карточный долг, долг чести!

Вот тут-то и являются чужие пальто, еще теплые теплом фрайерского тела. Что делать! Воровская честь, а вернее, воровская жизнь - дороже, чем какое-то пальто "фрайера".

О низменнейших же потребностях, их качестве и размахе мы уже говорили. Эти потребности своеобразны и очень далеки от всего человеческого.


Существует еще одна точка зрения на поведение блатарей. Дескать, это - психически больные люди и, тем самым, вроде как невменяемы. Слов нет - блатари сплошь и рядом истерики и неврастеники. Пресловутый "дух" блатаря, способность "психануть" - говорит за расшатанность нервной системы. Блатари-сангвиники, флегматики чрезвычайно редки, хотя и встречаются. Знаменитый карманник Карлов по кличке "Подрядчик" (в тридцатых годах о нем писала "Правда", когда его изловили на Казанском вокзале) был полный, розовощекий, пузатый, жизнерадостный мужчина. Но это - исключение.

Есть ученые-медики, считающие всякое убийство - психозом.

Если блатари - психические больные, то их надо держать вечно в сумасшедшем доме.

Нам же кажется, что уголовный мир - это особый мир людей, переставших быть людьми.

Мир этот существовал всегда, существует он и сейчас, растлевая и отравляя своим дыханием нашу молодежь.


Вся воровская психология построена на том давнишнем, вековом наблюдении блатарей, что их жертва никогда не сделает, не может подумать, сделать так, как с легким сердцем и спокойной душой ежедневно, ежечасно рад сделать вор. В этом его сила - в беспредельной наглости, в отсутствии всякой морали. Для блатаря нет ничего "слишком". Если вор по своему "закону" и не считает за честь и доблесть писать доносы на "фрайера", то он отнюдь не прочь в целях своей выгоды составить и дать начальству политическую характеристику на любого своего соседа-"фрайера". В 1938 году и позднее - до 1953 года известны буквально тысячи визитов воров к лагерному начальству с заявлениями, что они, истинные друзья народа, должны донести на "фашистов" и "контрреволюционеров". Такая деятельность носила массовый характер - предметом постоянной особой ненависти воров в лагере всегда была интеллигенция из заключенных - "Иваны Ивановичи".


Карманники составляли когда-то наиболее квалифицированную часть воровского мира. Мастера "чердачных" краж проходили даже нечто вроде обучения, овладевали техникой своего ремесла, гордились своей узкой специальностью. Они предпринимали длительные "поездки", где с начала до конца "гастролей" они оставались верными своему уменью, не сбиваясь на всякие "скоки" или фармазонство. Небольшое наказание за карманную кражу, удобная добыча - чистые деньги - вот два обстоятельства, привлекавшие воров к карманным кражам. Уменье держаться в любом "обществе", чтобы не выдать себя, тоже было одним из важных достоинств мастера карманных краж.

Увы, валютная политика свела "заработки" карманников к доходу мизерному по сравнению с риском, с ответственностью. "Доходней и прелестней" оказался вульгарный "скок" за бельем, развешанным на веревке, - это было подороже, чем содержимое любого бумажника, изловленного в автобусе или трамвае. Тысяч в кармане не найдешь, а любая "лепёха" при скидке на краденое окажется подороже денег, которые можно отыскать в большинстве бумажников.

Карманники переменили специальность и влились в ряды "домушников".


И все же "жульническая кровь" не синоним "голубой крови". "Жульническая кровь", "капля жульнической крови" может быть и у "фрайера", если он разделяет кое-какие блатные убеждения, помогает "людям", относится с сочувствием к воровскому закону.

"Капля жульнической крови" может быть даже у следователя, понимающего душу блатного мира и втайне сочувствующего этому миру. Даже (и не так редко) у лагерного начальника, делающего важные послабления блатным не за взятки и не под угрозой. "Капля жульнической крови" есть и у всех "сук" на свете - недаром же они были когда-то ворами. Кое в чем люди с каплей жульнической крови могут помочь вору, а это вор должен иметь в виду. "Жульническую кровь" имеют все "завязавшие", то есть покончившие с блатным миром, переставшие воровать, вернувшиеся к честному труду. Есть и такие, это не "суки", и ненависти к себе "завязавшие" вовсе не вызывают. При случае в трудную минуту они могут даже оказать помощь - скажется "жульническая кровь".

Наводчики, продавцы краденого, хозяева воровских притонов - наверняка люди с "жульнической кровью".

Все "фрайера", так или иначе оказавшие помощь вору, имеют, как говорят блатари, эту "каплю жульнической крови".

Это - блатная подлая, снисходительная похвала всем сочувствующим воровскому закону, всем, кого вор обманывает и с которыми расплачивается этой дешевой лестью.

см. продолжение
__________________
"МИР НА ФОРУМЕ"


Ответить с цитированием