[haim1961]

Название "суки", хоть и неточно отражающее существо дела и терминологически неверное, привилось сразу. Как ни пытались вожди нового закона протестовать против обидной клички, удачного, подходящего слова не нашлось, и под этим названием они вошли в официальную переписку, и очень скоро и сами они стали себя называть "суками". Для ясности. Для простоты. Лингвистический спор мог немедленно привести к трагедии.


Время шло, а кровавая война на уничтожение не утихала. Чем может это кончиться? Чем? - гадали лагерные мудрецы. И отвечали: убийством главарей с той и другой стороны. Уже сам Король был взорван на каком-то отдаленном прииске (его сон в углу барака охранялся вооруженными друзьями. Блатари подвели под угол барака заряд аммонала, достаточный, чтобы угловые нары взлетели в небо). Уже большинство "вояк" лежало в братских лагерных могилах с деревянной биркой на левой ноге, нетленными в вечной мерзлоте. Уже самые видные воры - Полтора Ивана Бабаланов и Полтора Ивана Грек умерли, не поцеловав сучьего ножа. Но другие, не менее видные - Чибис, Мишка-одессит - поцеловали и убивали теперь блатных во славу "сучью".

На втором году этой "братоубийственной" войны обозначилось некое новое важное обстоятельство.

Как? Разве обряд целования ножа меняет блатную душу? Или пресловутая "жульническая кровь" изменила свой химический состав в жилах уркагана оттого, что губы его прикоснулись к железному лезвию?

Вовсе не все целовавшие нож одобряли новые "сучьи" скрижали. Многие, очень многие в душе оставались приверженцами старых законов - ведь они сами осуждали "сук". Часть этих слабых духом блатарей попробовала при удобном случае вернуться в "закон". Но - королевская мысль Короля еще раз показала свою глубину и силу. Воры "законные" грозили новообращенным "сукам" смертью и не хотели отличать их от кадровых "сук". Тогда несколько старых воров, поцеловавших "сучье" железо, воров, которым стыд не давал покоя и кормил их злобу, сделали еще один удивительный ход.

Объявлен был третий воровской закон. На этот раз для разработки "идейной" платформы у блатных третьего закона не хватило теоретических сил. Они не руководились ничем, кроме злобы, и не выдвигали никаких лозунгов, кроме лозунга мести и кровавой вражды к "сукам" и к ворам - в равной мере. Они приступили к физическому уничтожению тех и других. В эту группу поначалу вошло так неожиданно много уркаганов, что начальству пришлось и для них выделить отдельный прииск. Ряд новых убийств, вовсе непредвиденных начальством, привел в большое смущение умы лагерных работников.

Блатари третьей группы получили выразительное название "беспредельщины". "Беспредельщину" зовут также "махновцами" - афоризм Нестора Махно времен гражданской войны о своем отношении к красным и белым хорошо известен в блатном мире. Стали рождаться новые и новые группы, принимавшие самые различные названия, например, "Красные шапочки". Лагерное начальство сбилось с ног, обеспечивая всем этим группам отдельные помещения.

В дальнейшем выяснилось, что "беспредельщины" не так много. Воры действуют всегда в компании - одинокий блатарь невозможен. Публичность кутежей, "правилок" в воровском подполье нужна н большим, и малым ворам. Нужно принадлежать к какому-то миру, искать и находить там помощь, дружбу, совместное дело.

"Беспредельщина", по существу, трагична. В "сучьей" войне она имела не много сторонников и была ярким явлением психологического порядка, вызывая к себе интерес именно с этой стороны. "Беспредельщине" пришлось испытать и много особых унижений.

Дело в том, что по приказу охраняемые конвоем камеры пересылок были двух видов: для воров "в законе" и воров-"сук". "Беспредельщикам" же приходилось выпрашивать у начальства место, долго объяснять, ютиться где-нибудь в уголках, среди фрайеров, которые относились к ним без всякой симпатии. Почти всегда "беспредельщики" были одиночными "путешественниками". Вору-"беспредельщику" приходилось обращаться с просьбой к начальству - воры и "суки" требовали "своего". Так, один из таких "беспредельщиков" после выписки из больницы трое суток (до отправки) провел под караульной вышкой - там было всего безопасней - в лагере же его могли убить, и он отказался войти в зону.

Первый год казалось, что перевес будет за "суками". Энергичные действия их главарей, воровские трупы на всех пересылках, разрешение направлять "сук" на те прииски, куда раньше направлять их не рисковали - все это были признаки "сучьего" преимущества в "войне". Вербовка "сук" путем обряда целования ножа приобрела широкую известность. Магаданская пересылка была прочно занята "суками". Кончалась зима, и блатные "в законе" жадно ждали начала навигации. Первый пароход должен был решить их судьбу. Что он привезет - жизнь или смерть?

С пароходом прибыли первые сотни правоверных блатарей с "материка". Среди них не было "сук"!

"Суки" магаданской пересылки быстро этапировались в "свое" Западное управление. Получив подкрепление, воры снова ожили, и кровавая борьба вспыхнула с новой силой. В дальнейшем из года в год воровские кадры пополнялись приезжими, завезенными с "материка" ворами. "Сучьи" же кадры - размножались известным способом целования ножа.

Будущее по-прежнему было неопределенным. В 1951 году Иван Чайка - один из самых "авторитетных" представителей воровского закона того времени и тех мест - назначен был в этап после месячного лечения в центральной больнице для заключенных. Чайка был вовсе не болен. Начальнику санчасти прииска, где Чайка был "прописан", пригрозили расправой, если он не отправит Чайку в больницу на отдых, и обещали дать два костюма, если он Чайку отправит. Начальник санчасти отправил Чайку. Больничные анализы не содержали ничего угрожающего здоровью Чайки, но с заведующим терапевтическим отделением уже успели поговорить. Чайка лежал в больнице целый месяц и согласился выписаться. Но при отправке с больничной пересылки вызванный по списку нарядчиком Чайка спросил - куда идет этап? Нарядчик захотел подшутить над Чайкой и назвал один из приисков Западного управления, куда "законных" воров не отправляли. Через десять минут Чайка сказался больным и попросил вызвать начальника пересылки. Пришел начальник и врач. Чайка положил ладонь левой руки на стол, растопырив пальцы, и ножом, который был у него в другой руке, несколько раз ударил по собственной кисти. Всякий раз нож проходил до дерева, и Чайка резким рывком выдергивал его обратно. Все это было делом минуты-двух. Чайка объяснил испуганному начальству, что он - вор и знает свои права. Он должен ехать в воровское, Северное управление. На запад же, на смерть он не поедет, лучше потеряет руку. Начальник, изрядно перетрусивший, едва разобрался в этой истории, - ведь Чайку отправляли именно туда, куда он хотел. Так, по милости нарядчика, месячный отдых Чайки в больнице был немного испорчен. Если бы он не спросил нарядчика о месте назначения этапа - все обошлось бы благополучно.

Центральная больница для заключенных на тысячу с лишним коек, гордость колымской медицины, была расположена на территории Северного управления. Естественно, что воры считали ее своей районной больницей, а отнюдь не центральной. Руководство больницы долгое время пыталось встать "над схваткой" и делало вид, что лечит больных из всех управлений. Это было не вполне так, ибо воры считали Северное управление своей цитаделью и настаивали на своих особых правах на всей его территории. Воры добивались, чтобы "сук" не лечили в этой больнице, где были условия лечения много лучше, чем где-либо, а главное - центральная больница имела право "актировки" инвалидов для вывоза на "материк". "Добивались" они этого не заявлениями, не жалобами, не просьбами, а ножами. Несколько убийств на глазах у начальника больницы, и тот присмирел и понял, где его настоящее место в столь тонких вопросах. Недолго пыталась больница удержаться на чисто врачебных позициях. Когда больному его сосед втыкает ночью нож в живот - это действует весьма убедительно, как бы ни заявляло начальство о том, что ему нет дела до "гражданской войны" среди уголовного мира. Упорство руководства больницы вначале и заверения в безопасности обманули некоторых "сук". Они соглашались на леченье, предлагавшееся им на местах (на местах любой врач соглашался "оформить" медицинские документы, лишь бы прииск избавился хоть на время от уголовщины); конвой привозил их в больницу, но не дальше приемного покоя. Здесь, разузнав обстановку, они требовали немедленной отправки обратно. В большинстве случаев их увозил тот же конвой. Был случай, когда начальник конвоя, получив отказ в приеме, подбросил в канаву около больницы связку "личных дел" и, оставив больных, пытался на своей машине вместе с конвоирами скрыться. Машина с конвоем уже успела сделать километров сорок, когда ее нагнали на другой машине бойцы и офицеры охраны больницы с винтовками и револьверами со взведенными курками. "Беглецов" под конвоем вернули к больнице, вручили им людей и "дела" и распрощались с ними.

Единственный раз четыре "суки" - крупных уркагана - отважились на ночевку в стенах больницы. Они забаррикадировали дверь отведенной им отдельной больничной палаты и дежурили у дверей по очереди с обнаженными ножами. Наутро они отправлены были обратно. Это был единственный случай, когда оружие было открыто внесено в больницу - начальство старалось не видеть ножей в руках у "сук".

Обычно же оружие отбиралось в приемном покое - это делалось очень просто - больных раздевали догола и выводили в следующее помещение для врачебного осмотра. После каждого этапа на полу и за спинками скамеек оставались брошенные пики и ножи. Разматывались даже бинты повязок, снимался гипс с переломов, ибо ножи прибинтовывались к телу, скрывались под повязками.

Чем дальше, тем реже приезжали "суки" в центральную больницу - практически воры уже выиграли спор с начальством. Наивный начальник, начитавшийся Шейнина и Макаренко, втайне, а то и открыто восхищенный "романтическим" миром уголовщины ("Вы знаете, это крупный вор" - это говорилось таким тоном, что можно было подумать, что речь идет о каком-нибудь академике, открывшем тайну атомного ядра), возомнил себя знатоком блатных обычаев. Он слыхал о "Красном Кресте", о воровском отношении к врачам, и сознание своего личного общения с ворами приятно щекотало его тщеславие.

см. продолжение.