А он не уходил...
Танкред Голенпольский, Москва
Чтобы рассказать о Галиче моей памяти и о единственном концерте великого человека на публике в новосибирском Академгородке, нужно хоть как-то представить себе городок тех непростых лет. Для власти это было поистине рисковое сосредоточение людей, для которых основным занятием было генерировать новые идеи. Расхожей шуткой было фраза: «А мы уже в Сибири...».
Постоянное противостояние собственно Новосибирска и Академгородка покоилось на стремлении городка максимально сохранить возможную независимость от догм городского руководства, а у городских обывателей все начиналось с отсутствия в городке бытовых проблем: абсолютное обеспечение сотрудников квартирами, снабжение продуктами практически на московском уровне, сказочная красота природы, экологически сохраненной прямо в лесу. И поднималось оно на уровень противостояния обкома партии во главе с господином Горячевым, членом ЦК, и академиком Лаврентьевым, тоже членом ЦК. И все споры решались в Москве.
Надо отдать должное Н.С. Хрущеву и его окружению, понимавшим уже тогда то, что порой забывают сегодня - о роли фундаментальной науки для государства, которое хотело оставаться великим. С юмором, достойным англичанина, Эмрис Хьюз, британский парламентарий, как-то сказал мне: «Это место надо называть не городок, а Сити, ибо главным признаком Сити являлось пребывание в нем архиепископа. У вас архиепископом, по сути, является член ЦК. А в Новосибирске их даже два».
Но люди Академгородка заслуживают своего собственного историка. Примеры? Секретарь партийной организации слагает с себя полномочия в период «Пражской весны» из-за своих родственных связей с Чехословакией. Порядочнейший человек, академик Александр Данилович Александров, в прошлом ректор Ленинградского университета, сохранил в университете выдающегося генетика, известную во всем мире профессора Раису Львовну Берг, когда страну охватил угар лысенковщины и начался погром генетики. Мне однажды повезло, и я проскользнул на его лекцию «О пользе и вреде марксизма». Как вам такая постановка вопроса?
А член-корреспондент АН СССР Алексей Андреевич Ляпунов, всеобщая любовь, и легендарный Игорь Андреевич Полетаев, прозванный «советским Эшби» после выхода его книги «Сигнал»? Оба они просвещали в кибернетике и молодых, и состоявшихся ученых в то время, когда она была провозглашена «лженаукой». Оба были друзьями Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского, человека легенды и ученого генетика, естествоиспытателя, «выбранного ЮНЕСКО «Человеком 2000 года» (читайте Д. Гранина «Зубр»!).
За честь быть приглашенным выступить с лекциями в Академгородке и в университете считали лучшие ученые, гонимые партбонзами литераторы Раиса Давыдовна Орлова и Лев Зиновьевич Копелев (могу с гордостью сказать - мои научные руководители) и опальный Игорь Мельчук – тот самый, которого Роман Якобсон (тот самый) назвал блистательным лингвистом, заложившим в городке школу структурной математической лингвистики. Достаточно было зайти с просьбой к ректору - и на нашей кафедре появилась Лариса Богораз, известный лингвист, чей гражданский протест вывел ее и ее единомышленников на Красную площадь, что позволило Александру Галичу сравнить их с декабристами. Помните: «Можешь выйти на площадь, смеешь выйти на площадь в тот назначенный час...».
"А он не уходил...". Москва, Чистые пруды, 20 августа 2008
Вот к ним и приехали в 1968 году поэт, бард, сценарист, драматург Галич и другие достаточно известные в стране барды. Галич приехал на первый в своей жизни и единственный концерт в двух больших залах, заполненных до отказа. За эти концерты Галич, по сути, заплатил изгнанием из страны, которую действительно любил. И, покидая ее, шептал слова своей будущей самой драматической песни: «Когда я вернусь».
Но для того, чтобы этот исторический концерт состоялся, понадобился профессор Анатолий Бурштейн, человек с невероятной энергетикой, создатель и президент известного во всей стране кафе «Под интегралом» - своеобразного клуба молодых ученых, надеявшихся, создающих и еще веривших в будущее. Друг моей молодости, ныне профессор института Вейцмана в Израиле, Толя сумел собрать активистов и пригласил видного ученого, академика Дмитрия Васильевича Ширкова (в этом году ему исполнилось 80 лет, поздравляю!) возглавить фестиваль. Он знал, кто такой Галич, и знал его репертуар. И согласился. Вот какая была интеллигенция в городке моей молодости.
Пообедав в Доме ученых, я прошел в концертный зал, где вечером должно было произойти событие. У рояля сидел человек и тихо играл, подпевая на английском. Играл великолепно. Его я не знал. Мелодия знакомая – From Russia With Love. А девушку, сидевшую рядом, я знал – Светланка. «Танкред, познакомься: Александр Галич». Он встал, красивый, элегантный, голова чуть тронута сединой. Спросил: «Вы будете вечером?». Мягкий интеллигентный голос. «Народ знает?.. Думаете, много будет?».
Вечером яблоку не было где упасть. Говорили, что тысячи две с половиной. Молодежь сидела на полу, стояла. Входные двери уже давно заперли. Пришли кое-кто из Президиума Сибирского отделения АН с женами. Запомнил академика Трофимука, причастного к обнаружению нефти в Татарстане. Запомнил за разгромные выступления после концерта. Естественно, Международный отдел, а как без них. Ученые, кто-то из городского и областного аппарата, кое-кто из актеров театра «Красный факел».
Вначале выступали Кукин, Чесноков, другие. Интересно. Правда, не приехали ни Высоцкий, ни Визбор. Причины называли разные.
И, наконец, - Галич. Поначалу в зале слегка искрило. Бард удивительно чувствовал зал. Казалось, точно знал, где сидел официоз, и там, где надо, обращался к ним: «И вам джерси, и вам…», «До чего ж мы гордимся, сволочи...». Эта прицельная стрельба вызывала легкий хохоток. Пел Галич блистательно, мурашки бегали по спине. Было страшно и радостно. Не останавливают – значит, можно. Или можно только ему? Знали, что он пел в Дубне ограниченному контингенту отдельно взятого института.
Постепенно зал накалялся. А он давил все мощнее. Буря аплодисментов. Попросил «Боржоми». Принесли. Ушел за кулисы, попил. Вышел. Начал самые эмоционально сильные вещи. Мы, зал, забывали, что он поет. Казалось, он с нами беседует, рассказывает, и этот рассказ его самого раскаляет, ему самому было больно оттого, что «уходит поезд в Освенцим, сегодня и ежедневно». И, наконец, «Памяти Пастернака». «Мело, мело по всей земле, во все пределы»…
А дальше что-то произошло с залом. Я встал. Оглянулся – весь зал стоит. Никто не призывал. Обрушился цунами. Оглянулся еще раз. Нет, не весь зал. Были и не вставшие, что-то под нос бурчавшие. Кто они, эти единицы? Впрочем, не стоило оглядываться. Можно было и не глядя, назвать их. А в зале - нескончаемая овация. Люди забыли о том, что перед ними не магнитофон, а живой человек. А он забыл про усталость. Пел, пел, пел.
Потом, когда мы завалились толпой ко мне домой, положив мне на плечо свою красивую руку и глядя прямо в глаза, он спросил: «Ну, как?». «Это я должен спросить тебя: ну, как?» - ответил я.
Мы ушли на кухню. В моей трехкомнатной квартире, где я жил один, было человек двадцать. Надо было разместить всех городских на ночлег, потому что автобусы уже не ходили. Он выпил пару кружек кофе и прилег отдохнуть минут на сорок. «Ты знаешь, - продолжал он, - я об этом мечтал столько времени. Я уже не верил, что это произойдет».
Человек, видавший и знавший успех (на его спектакли в Москве невозможно было достать лишнего билетика), хотел рассказать своим современникам о том, что его терзало. Об обидах - не своих, а людей, о несправедливости, о разлитой по стране лжи. И ради этого он был готов бесконечно для них писать и петь. Петь так, что у самого сердце начинало болеть.
В комнату все время открывали дверь. «Спойте еще, ну, немножко, Александр Аркадьевич? Ну, ведь такое, наверное, раз в жизни». Не помню, кто, кажется, Сергей Чесноков или Саша Дольский, так же блистательно игравший на гитаре, как Сергей, заставил Галича своей игрой всё же подняться, да так лихо, словно он не пел три часа. И он заиграл, и снова запел. А, ему, оказывается, предстоял еще в 23 часа один концерт в нашем огромном Доме культуры – кинотеатре.
Аудитория там была другая. Полно молодежи. Чинов не было видно. Были ребята с гитарами. Еще до начала, откуда-то сбоку, доносилось что-то из Галича. Значит, ребята знали его песни и теперь ждали самого. И он вышел. Гром аплодисментов. Приятель из Института ядерной физики наклонился ко мне: «Знаешь, это не овация зала. Это время принимает его».
Время созрело. Во всяком случае, Академгородок и его люди распахнули свои сердца и умы навстречу Галичу. Но не все. Реакция дала бой. В узком кругу членов Дома ученых выступил академик Трофимук, вице-президент Сибирского отделения. То, что он говорил, никого не удивило. В газете «Вечерний Новосибирск» по заданию обкома КПСС выступил журналист Николай Мейсак. Власть подобрала мощное оружие для ответа: Мейсак был ветераном войны, известным журналистом, потерявшим под Москвой обе ноги. Статья предельно резкая: «гражданская безответственность, отравляет юные души…». В ответ - шквал телефонных звонков и Мейсаку, и прочим служивым. И для них для всех звучала одна фраза из Галича: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку». Но это было потом...
Обедали в Доме ученых. Стало известно, что выступления Галича в институтах запрещены. Саша был задумчив. Казалось, он чего-то ждет. Выпили вина. И вдруг он сказал, видимо, то, о чем думал: «Знаешь, я не герой. Ссылка так ссылка. Радости мало. Я ведь знаю, что против меня не ветряные мельницы». Пауза. Пригубил из бокала. И вдруг его голова как-то втянулась в плечи: «Только бы по лицу не били».
* * *
Галича по лицу не били. Ему в душу плюнули. Выгнали из страны. Его не могли понять. Как так? Преуспевающий драматург, для которого открыты сцены театров страны, материально обеспеченный, и вдруг - жесткая поэзия, отказ от благ и аппаратной ласки. Доведенный до необходимости продавать в скупках свои костюмы, чтобы выжить, он продолжает писать, и магнитная пленка уже опутала всю страну. Почему?
Не моя это, вроде, боль.
Так чего ж я кидаюсь в бой?.
.
Ответ прост - гипертрофированная совесть. Таких было немало. Бродский, ранний Солженицын, Копелев, Берг… Они хотели лечить людей от безразличия, прививать совесть. Но, перефразируя Герцена, они были не врачами. Они были болью.
[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]