Существующая в криминальной среде иерархия “авторитетов”, “священный” кодекс поведения (понятия, воровской закон) в чем-то напоминают социальную иерархию, “властную вертикаль” и этику служения, являющиеся неизменным атрибутом автократических государств и традиционных обществ. Поэтому, наверное, неудивительно, что в мировоззрении Михаила Круга и некоторых других певцов соответствующего жанра “уголовный менталитет” как-то очень естественно и органично переходит государственническое мышление. Притом в его самом ортодоксальном, православно-монархическом варианте. В романе Леонида Мончинского “Черная свеча” (первая часть которого была написана в соавторстве с Владимиром Высоцким) главный герой – заключенный сталинского лагеря боксер Вадим Упоров (8) спрашивает у другого зэка, бывшего царского тюремного надзирателя Гавриила Исаевича Новгородова, почему тот симпатизирует ворам (9) более, чем “политическим” и прочим категориям узников ГУЛАГА. И получает такой ответ: “Воры… тоже измельчали. Но тлеет в них еще уголек, дай-то Бог, не навсегда умершей России. Мене всех они поменялися. Мне ли не знать?!” (Высоцкий В.С., Мончинский Л.В. Черная свеча. – М., 1999. – С.381). Итак, воры оказываются в глазах представителя “старого режима” носителями и хранителями национальной традиции. Видимо, то же самое видел в них Михаил Круг, корневой русский человек, как никто, воспевший свою малую родину – “добрую матушку Тверь, …старой России надежную твердь”(10), по собственному признанию люто ненавидевший коммунистов, разрушителей веры и патриархального народного быта (11).
В России нашего времени, однако, консервативно-традиционалистское мировоззрение отнюдь не всегда сочетается с воинствующим антикоммунизмом (12). Напротив, в условиях демократического лихолетья 90-х годов (да и по сей день) многие из нас склонны видеть черты доброй русской старины, “России, которую мы потеряли” в не таком уж далеком от нас советском (особенно позднесоветском, так называемом “застойном”) прошлом. Одним из людей, мысливших и чувствовавших таким образом, был Сергей Наговицын. И, конечно, весьма показателен пример Александра Новикова, человека, реально пострадавшего от советской власти отнюдь не за уголовные деяния, а именно “за политику”, но при этом готового признать, пусть и с оговорками, определенную положительную роль в нашей истории такого правителя как Иосиф Сталин.
В пробудившемся у современного русского человека стремлении к жесткому порядку и иерархии (будь то в рамках криминального сообщества, или в масштабе всего государства в целом) можно увидеть, вслед за Юрием Шевчуком, “необъяснимую тоску по рабству”. С другой стороны, можно усмотреть здесь национальный инстинкт самосохранения. Инстинкт, побуждающий наших соотечественников, включая тех из них, кто очевидно выиграл от граничащей с анархией свободы 90-х (а это и упомянутые лидером ДДТ олигархи, которым отчего-то вдруг “не хватает Сталина”, и певцы жанра русский шансон, которые смогли развернуться со своим творчеством только в демократическую бесцензурную эпоху) сознательно или бессознательно стремиться к формам социально-политической организации, наиболее предпочтительным не с точки зрения их личного благополучия, а с точки зрения сохранения народа и государства как единой общности.
Читатель-моралист, конечно же, скажет нам, что государственно-патриотическая и даже православная риторика, звучащая из уст некоторых русских шансонье, отнюдь не оправдывает и не перечеркивает социально-вредных сторон их творчества (воспевание криминального образа жизни, пьянства, кабацкого разгула, разного рода безнравственности). Сравнение христианского самодержавного царства с “воровской малиной” во главе с паханом наверняка назовут кощунственной насмешкой ли дьявольской подменой, примером того, как ни к ночи будь помянутый выступает в роли “обезьяны Бога”. Пока что мы не будем ни возражать нашему мысленному оппоненту, ни безоговорочно с ним соглашаться. Автор этих строк сознает, что он не может быть вполне объективным по отношению к тому жанру, который искренне любит. При этом он, конечно же, не принадлежит к числу тех людей, которые наивно полагают, будто по блатным песням можно составить верное представление о реальности сегодняшнего преступного мира. В уголовном мире современной России “понятия” давно забыты, уступив место “беспределу”, воровская корона стала объектом купли-продажи, иерархия, основанная на криминальных “заслугах” и тюремном “стаже”, уступила место закону волчьей стаи, где все решает грубая сила (или большие деньги, которые позволяют поставить эту силу себе на службу). Поэтому мы нисколько не оспариваем того, что говорил Сергей Трофимов о современной отечественной “мафии”. Вместе с тем важно указать на следующее обстоятельство: в творчестве большинства представителей блатного шансона объектом романтизации и идеализации являются не бандиты перестроечно-демократической эпохи (“спортсмены-рэкетмены”), а блатной мир советского (главным образом, до- и послевоенного) прошлого. К его традициям и устоям наши “уголовные барды” (13) призывают вернуться нынешнюю братву.
Остались в памяти былые времена,
И был закон для всех единый - истина,
Но захлестнул совок однажды беспредел,
И всех законных гады взяли на прицел. –
Так начинается программная песня Александра Звинцова “Пацаны”. Михаил Круг признавался в одной из бесед с Р.Никитиным “я часто бываю в ностальгии по старому блатному, миру. Отсюда все эти реликтовые масти: маравихер, медвежатник; майданщик. Тогда „понятия” что-то значили. Современные бандиты не брезгуют ничем – широко действуют” (Легенды русского шансона, с. 131). Образ старого “законника” одного из тех, о ком с таким уважением отзывался автор “Владимирского централа” (см. приведенный выше отрывок из его интервью “Комсомольской правде”) рисует Андрей Заря в песне “Дед”. Приведем здесь ее полностью:
Одиннадцать побегов, десятки лагерей,
Отсиженных полвека, нет дома и детей.
Откинулся на волю, под семьдесят уже
Здоровье никакое - все отдано тюрьме
Припев:
Он все так же на корточках, а в зубах папиросочка,
И в глазах неподдельный блеск фору даст пацанам.
Позавидуешь памяти, не услышишь слов матерных,
Душ загубленных тоже нет - все почти за карман.
Идут к нему как к богу, он видит насквозь всех,
Подушка кислорода ему нужней, чем смех.
С ним так легко нормальным, а бесам тяжело
Конторой персональной снимается кино
Припев.
Но часто почему-то он вспоминает то:
Войну с сучней и смуту с подачи оперов.
Прошло уже полвека, но все-же в лагерях
Не стало меньше зэков, но меньше все бродяг.
Припев.
Что жизнь отмерила ему - он выбрал сам свою судьбу
Все как хотел, вот только не было свободы
Не убивал, за честь стоял и никогда не предавал
Никем не писаные строгие законы.
Ушел зимой холодной на семьдесят седьмом
Нехватка кислорода, а думали – спасем,
И вырос над могилой из камня, как живой,
Чтоб люди не забыли, при жизни был какой
Припев:
Он все так же на корточках, а в зубах папиросочка,
И в глазах неподдельный блеск фору даст пацанам.
Позавидуешь памяти, не услышишь слов матерных,
Душ загубленных тоже нет - все почти за карман.
Весьма близка к этой песне по идейному содержанию песня А.Розенбаума (14) “Воры в законе” (альбом «Вялотекущая шизофрения», 1994 г.), где автор отводит королям старого блатного мира роль неких нравственных судей – не только для братвы, но и для всего российского общества, забывшего о чести, совести и “понятиях”.
Полукруг, полумрак, полутрепетный рот
Итальянское тянет вино,
И сливается блеклая зелень банкнот
С ярким цветом сукна казино.
"Бабки" вместо берёз шелестят над страной,
"Мерседесы" да девки-огонь,
Но понятия здесь поросли трын-травой,
Нарушает закон шелупонь.
Мой товарищ прожил за хозяином жизнь,
Уважая своих сыскарей,
И его ранним утром патрон уложил
На проталину в старом дворе.
Но не тронули нас и не тронули их
В день, когда хоронили дружка.
А сегодня стреляют за пару "косых",
Не сумев разделить два "куска".
А воры законные - люди очень милые,
Ну все мои знакомые (а многие - любимые)
Вспоминают молодость да ночами маются - Вера их ломается.
То, что было когда-то до боли родным,
То сегодня за грош продадут.
Осень рыжим хвостом заметает следы
Те, которые к храму ведут.
Плачут лики святых православных икон,
И евреи забыли Талмуд,
И играет мышцой у ларьков шелупонь,
И поют "петухи" про тюрьму.
А воры законные (да на страну их несколько) -
Люди очень скромные и на правду резкие,
А правда - вещь хорошая, да только позабытая,
Вдребезги разбитая.
Мне когда-то полярный единственный круг
Заменял ада девять кругов,
А сегодня я розы для верных подруг
Разменяю на розы ветров.
Улетают подруги в чужие края
За российский больной горизонт,
А вот раньше им дома хватало тряпья,
Ведь воры соблюдали закон (15).
смотри продолжение: