Показать сообщение отдельно
  #5  
Старый 21.06.2009, 21:25
Аватар для haim1961
haim1961 haim1961 вне форума
Администратор
Ветеран форума
 
Регистрация: 29.01.2008
Адрес: Израиль.г Нетания
Сообщений: 2,170
По умолчанию



<…> До войны (Первой Мировой) отец пел в Одесской опере, потом в Киевской. У него был необыкновенный баритональный бас. Такого красивого голоса я никогда ни у кого потом не слышала, а мне в жизни довелось услышать многих выдающихся певцов мира. Я помню пение Ф.И.Шаляпина – великолепного, гениального, исключительного – но такого тембра, как у моего отца, у него не было. И это я утверждаю не потому, что речь об отце. В нем было много обаяния! Особенно, когда он специально хотел «обаять» или, как мама говорила, «обаянить» кого-нибудь. Я убеждена: мой отец был человеком, которого судьба отметила своей печатью. Он и вел себя, соответственно, как баловень судьбы, которая дала ему все, чтобы стать большим певцом. Она дала ему шанс покорить мир. Боже мой, как расточительно и даже безразлично он отнесся к ее дару!
У меня сохранились его актерские фотографии: Руслан, Гремин, Иван Сусанин, Мефистофель. Он был прекрасным гримером, сам «делал» лицо своего героя, был придирчив к мельчайшим деталям костюма… Я думаю, что эти его качества перешли ко мне. Так же, как спокойное отношение к славе, к успеху. Он никогда не собирал рецензий, афиш, даже эти, бесценные сейчас для меня, фотографии сохранились чудом. Я тоже за свою творческую жизнь не накопила «архива» своих успехов.
В Париже эстрадная деятельность отца совпала с началом его работы в театре знаменитого Никиты Балиева «Летучая мышь». <…> У него отец выступал с номером «Кудеяр»: «…было двенадцать разбойников, был Кудеяр-атаман, много разбойники пролили крови честных христиан». Огромный, седой, с ненавидящими глазами, опираясь рукой на плечо поводыря, появлялся отец на сцене. Медленно брел до сруба, садился и пел эту балладу. У ног его ютился маленький поводырь. Отец пел по-русски. Он всегда имел огромный, потрясающий успех.
Никита Балиев очень любил отца. Но тот был капризен, и каждый месяц требовал прибавки, хотя Никита платил ему очень хорошо. Балиев бесконечно ему уступал, но однажды не выдержал и отказал: Basta! Отец тут же ушел из театра.
В это время в Париже должен был открыться роскошный бар «Казбек». Хозяином его был, как сейчас помню, некто Трахтенберг. <…>. Он пригласил отца работать у него. Началась подготовка программы. Париж гудел. Трахтенберг выписал из Америки великолепные номера певцов, танцоров. Отец ему заявил: “Я буду петь “Кудеяра”, а пока вы мне поводыря не найдете, эту роль будет исполнять моя девочка!”.
Вот так я приближаюсь к рассказу о моем дебюте. Он без рассказа об отце невозможен. Итак, отец взял меня поводырем. Только на репетицию. Оркестр в ”Казбеке” был в самой глубине; надо было пройти через весь узкий зал между столиками и усадить старца на сруб. Я прекрасно помнила, как это все было у Балиева, и не боялась: вела своего “слепца”, очень осторожно усадила его, сама уселась у его ног, он положил теплую руку мне на голову. Я и сейчас, спустя столько лет, чувствую нежность руки, как бы вносящей меня в эту новую жизнь, которая стала единственной возможной для меня – жизнь артистки.
Видимо, через эту руку переходили в меня какие-то гены истинного творчества, потому что, как только отец кончил балладу, я своим детским голоском вдруг стала выводить “Вечерний звон”. Отец тут же поддержал меня тихонько своим божественным голосом. Мы пошли обратно, а в руках у меня был расписная русская чашка и там пара грошиков, я ими позвякивала, прося подаяние. Трахтенберг прямо с ума сошел: “Дайте мне вашу дочь, я плачу любые деньги! Такого номера нигде нет, и я его хочу!”.
А дома – скандал. Мама ни за что не соглашается, чтобы я пела в баре: “Ребенку надо учиться, а не петь в ночном кабаре в девять лет”. В чем-то она была права. Деньги для нас были понятием чисто условным, ибо, сколько папа ни зарабатывал, он все до грошика тратил, и деньги были всегда нужны из-за того, что отец не думал о завтрашнем дне.
Но мама со своими разумными речами опоздала. Я уже почувствовала вкус успеха, и тут мы с папой были единомышленниками. И победили! <…>
В день открытия в “Казбеке” царило неописуемое волнение. Я, помню, прибежала туда часов в двенадцать дня, и это волнение передалось и мне. Все официанты были в белых черкесках, при газырях. Оживление подготовки к вечеру – оно было непередаваемо. Ажиотаж был вызван сногшибательной рекламой. <…> Все хотели присутствовать на открытии, причем, соглашались сидеть даже на подушках, в связи с занятостью столиков.
Настал вечер. Стали меня одевать в мое рубище, а я еще пострижена была «под горшок», что просто «ложилось» на образ. Отец смотрит на меня так добродушно, насмешливо: «Ты что, волнуешься что ли? Не волнуйся, я же с тобой, и когда мы вместе, таких вторых, как мы, нет».
Говорят, святого огня без волнения быть не может – это неправда. Именно когда ты выходишь уверенным в себе, публика чувствует твою силу. Отец с первых шагов привил мне уверенность в себе, в свое творчество, он как бы перелил в меня часть своей жизненной силы. И случилось это именно тогда, в памятный вечер открытия «Казбека».
…И вот программа началась. Зал был переполнен, настроение было возбужденное, приподнятое. <…> И вот раздались первые аккорды нашего номера. Зал еще гудел. Спокойным шагом вышел отец: в одной руке посох, другая – на моем плече. Все замерли, даже официанты. Хотя кругом много публики, я ничего не боюсь, ведь мы вдвоем. Довела отца до сруба. Он запел. Даже те, кто не знал языка, затаив дыхание, слушали его. Он так пел, что все понимали, о чем он поет. Я представляю себе, что картина была потрясающей: после всех чарльстонов, акробатики, цыганского пения, вдруг слепой старец-богатырь с маленьким, истощенным мальчиком-поводырем. Я в детстве была маленькая, худенькая, бледная, меня даже гримировать не надо было.
При словах «Богу и людям служить», он поднимал руки к небу и разводил их крестом, воздев «незрячие» очи к небу. Зазвучали колокола, я помогла ему встать, раздались бархатные аккорды «Вечернего звона», и я запела. Так мы брели с ним обратно среди моей первой публики, первых зрителей.
Помню, мне было очень хорошо и тепло. Идем мы через зал, и вдруг я вижу, у одной дамы текут «черные» слезы. Она протянула руку и положила в мою чашку с грошиками цветок. Я эту чашку впереди себя несла, «цокая» грошиками. И вдруг все стали мне в чашку деньги бросать. И когда мы до выхода дошли, я «была вся в деньгах» и чего только не было: франки, доллары, фунты… Папа так хохотал, на меня глядя. Вызывали нас много раз, отец номер повторять не стал.
Осыпанная деньгами, я предстала перед мамой. Она так волновалась, сидя у нас в гримерной, что даже в зал не выходила. Когда она увидела меня с этой полной монет чашечкой, то в первую минуту даже закрыла себе рот руками, чтобы не закричать, а потом стала смеяться вместе с нами. Моя милая, добрая мама; она всегда так радовалась нашему успеху. А люди все шли и шли к нам в гримерную, все поздравляли, дарили цветы. Папа оставался: по программе в два часа ночи он должен был исполнять свои романсы и песни. Бар-то был ночной.
И это повторялось все две недели, что мама разрешила мне работать в «Казбеке». Номер имел ошеломляющий успех, многие приезжали специально его смотреть. Наш триумф отмечала пресса. Даже жаль, что папа так равнодушен к рецензиям. Сейчас мне было бы приятно прочитать о том, как нас хвалили тогда.
Так состоялся мой дебют.
Из книги: Алла Баянова. Гори, гори, моя звезда… Мозаика моих воспоминаний. Тамбов. 1994.

[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]
__________________
"МИР НА ФОРУМЕ"


Ответить с цитированием