Блатная песня стала модной. "Мода на блатной репертуар возникла не беспричинно, - объясняет ситуацию К. Рудницкий. - Причина была та, что улыбчато-бодрые, бойкие, задорные или же мило-сентиментальные песни, которые лились с эстрады, с экрана и из черных тарелок репродукторов, знать не хотели ни о кровоточащих ранах недавней войны, ни о других социальных бедствиях. Инвалидов не видели, вдов и сирот не замечали, о голоде слыхом не слыхивали. Ну а такие мелочи, как бытовые неустройства, сырость бараков или фантасмагорическая перенаселенность коммуналок, авторов этих песен и подавно интересовать не могли. Горечь, скопившаяся в душах, тревога о пропавших без вести или канувших "без права переписки" в какие-то черные провалы бытия - все это словно бы не существовало, не волновало песенную гладь".
Вероятно, стоит напомнить, что повсеместное распространение блатных песен сопровождалось реабилитацией некоторых опусов, созданных композиторами-профессионалами в соответствующем стиле много лет назад. Сколько неприятностей испытал в свое время Никита Богословский из-за песни "Шаланды, полные кефали", которую он сочинил для кинофильма "Два бойца"! Автора пытались отвратить от гибельных блатных увлечений и одновременно обвиняли в потакании дурным вкусам. И как композитор ни оправдывался, что у него и в мыслях не было преподнести публике эту песню как самостоятельный концертный номер, как ни доказывал, что "Шаланды" предназначены только для Марка Бернеса (в качестве музыкальной характеристики одного из "двух бойцов" - одессита Аркадия), - ничего не помогало. И лишь в 60-х годах музыковедам, наконец, надоело рассуждать об "интонационных грехах" песни, и она (очевидно, к немалому удивлению самого Богословского) вдруг взяла да и стала самостоятельным концертным номером. И вот уже Лариса Голубкина приспосабливает "Шаланды, полные кефали" для своего телевизионного "Бенефиса". И вот уже звучный оперно-эстрадный голос Муслима Магомаева пропагандирует эту "блатную" песню в Колонном зале Дома Союзов. Полное торжество песенного демократизма! Но торжество, вызывающее ироническое размышление о постоянных кренах в ту или иную сторону.
...Так почему же "интеллигенция поет блатные песни"? Потому что идеалы, провозглашенные в прекрасных революционных песнях, были растоптаны сталинским сапогом, и не каждый интеллигент мог сохранить в своей душе те надежды, которые сумел сохранить Евтушенко, отчаянно призывавший еще в 1954 году:
Почаще пойте песни Революции.
Поете редко их -
виновен в этом сам.
строенно живется?
Не волнуется?
Вы пойте их.
Они помогут вам.
Где уж там "устроенно!" Только что стали возвращаться из сталинских лагерей чудом уцелевшие революционеры... А Евтушенко продолжает:
Услышите вы
скорбное и дальнее
тяжелое бренчание кандальное.
Увидите вы схваченных и скрученных,
Истерзанных,
расстрелянных,
замученных.
Парадокс в том, что поэт имел в виду жертвы царизма, а из лагерей возвращались жертвы сталинизма... Почему интеллигенция пела блатные песни в период брежневского застоя? Потому что она не могла примириться с рабской психологией общества, в котором жила и в котором гибли семена будущего бунта. Оппозиция по отношению к любым "пристойным" формам бытия помогала ей выжить и утвердиться в мысли, что она не задавлена окончательно и что в ней еще жива сила протеста.
Но будем объективны. "Интеллигенция поет блатные песни" еще и потому, что при всем богатстве своих духовных запросов, она утратила интерес к серьезным жанрам и к "легкой" классической музыке. В первую очередь это относится к молодежи. Прошли времена, когда любой студент, готовясь к зачетам, мог при этом бессознательно насвистывать популярную тему из симфонии или хотя бы опереточный мотив. Сегодня молодой интеллигент может глубоко и своеобразно рассуждать, скажем, о "Бесах" Достоевского или о политической платформе Ельцина, а музыкальные вкусы у него подчас на уровне модного рок-ансамбля или - в лучшем случае - песен Александра Розенбаума.
Кое-что об истоках
Мне не доводилось читать ни одного специального исследования о так называемой "блатной песне", и я не знаю, существуют ли в нашей стране искусствоведы, занимающиеся этим. Слышал, что о вульгарном жанре есть исследование Андрея Синявского, но не видел его ни в "самиздате", ни в "тамиздате".
А между тем пренебрежение к систематизации и изучению целого пласта фольклора, созданного людьми, вступившими в конфликт с общественными нравами, свидетельствует об отсутствии полноты в освоении нашего духовного наследия. Хотим мы этого или не хотим, шокирует это нас или не шокирует, но "блатные песни", чьи герои объясняются не только крепким словом, но и хорошо наточенным ножом, тоже составляют часть нашего духовного наследия. Стремление отмежеваться от криминального фольклора равносильно стремлению вычеркнуть целый слой общества не только из состава нашей нации, но и вообще из рода человеческого.
История мировой культуры знает немало примеров вульгарного творчества, своеобразно протестующего против постылых правил хорошего тона или пресных норм лицемерной добродетели. В средневековой Европе карнавальные шествия сопровождались молитвами, где мелодия оставалась прежней, а слова заменялись: они носили непристойный характер. И. Бахтин в книге "Творчество Франсуа Рабле", говоря о площадных ругательствах, проклятиях, божбе и клятвах, обращает особое внимание на профанацию "божественного тела": люди лихо клянутся телом господним, головой его, кровью, ранами, животом. Исследователь приводит эпизод смачной драки из романа Рабле: "Одних он дубасил по черепу, другим ломал руки и ноги, кому ставил фонари под глазами, кому заезжал по скуле, кому пересчитывал зубы, иным расплющивал локтевые кости". Вот это добрый молодец! Если отвлечься от "карнавальной анатомии", то чем не герой уголовного фольклора?
Фривольные мотивы в творчестве русских профессиональных поэтов XVIII-XIX веков заслуживают серьезного научного исследования. Иван Барков был известен как автор неприличных стихов, распространявшихся в списках, но нашелся ли ученый, который попытался бы с диалектических позиций рассмотреть его творчество и ответить на вопрос: какой жизненный уклад породил спрос на подобные стихи? А ведь не всегда запретные темы являются свидетельством испорченности нравов. У солнечного Пушкина, мрачного Лермонтова и лирико-ироничного А. К. Толстого рискованные ситуации и непечатные выражения ассоциируются с их жизнелюбием и потребностью обнажить социально-комические стороны быта. А так называемые русские "похабные" частушки? Что это: веселая пропаганда порока или кладезь народного остроумия?
Блатной фольклор 30-х - 60-х годов вобрал в себя интонации дореволюционных тюремных песен. Но его прямые предшественники - душещипательные песенки времен нэпа, одесский репертуар раннего Утесова и "кабацкие" стихи Сергея Есенина. Очевидно не случайно кое-кто сегодня заводит речь о реабилитации "Кирпичиков". Заклейменная музыковедами и сатириками как образец мещанской пошлости, эта непритязательная песенка противостояла (наряду с подобными) схематичному плакатному искусству 20-х годов и, отвечая потребностям публики в лирике, знакомила ее с новыми героями действительности.
Любопытно, как Сим. Дрейден в журнале "Жизнь искусства" (1929 г., № 26) оценил исполнение Утесовым песни "С одесского кичмана": "Эта песня может быть названа своеобразным манифестом хулиганско-босяцкой романтики. Тем отраднее было услышать ироническое толкование ее, талантливое компрометирование этого "вопля бандитской души". Дрейден, как мы видим, не отрывает песню от бытовой культуры тех лет. Сам же Утесов впоследствии отрекся от нее: "К сожалению, известная часть слушателей, особенно молодежи, подхватила этот злосчастный "крик блатной души" и разнесла по селам и весям. Песня стала "шлягером". Одним словом, я вроде бы как и без вины оказался виноват, но до сих пор отмываюсь от этого "кичмана" жесткими мочалками".
Как это не похоже на Владимира Высоцкого, который никогда не отрекался от своих "блатных" песен, считая их хорошей школой речевой образности для последующего собственного творчества! Что же касается Утесова, то он явно слукавил. Артист отрекался п у б л и ч н о, а в узком кругу по-прежнему продолжал очаровывать слушателей своим старым одесским репертуаром.
Шум и гам в этом логове жутком.
Но всю ночь напролет, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.
Комментируя эти есенинские строки, В. Амлинский справедливо считает, что они созданы под влиянием культа босяков и падших девиц, культа, созданного писателями конца XIX - начала XX века: "Есенину хотелось видеть их такими, какими рисовала литература... Да они и были иной раз более душевными, более страстными, более искренними, чем "довольный собой и женой" обыватель".
Хочется добавить: проблематика, стиль, элегичность и разухабистость персонажей блатных песен Высоцкого во многом проистекают из поэзии Есенина, в особенности из "Москвы кабацкой". Проистекают, но не повторяют ее.
О странностях любви в блатном мире
Заглянем в "Словарь русского языка" С. И. Ожегова: "БЛАТ... Условный язык (арго) воров... Блатная музыка (воровское арго)". Справка эта помогает уточнить, какие конкретно песни Высоцкого могут быть предметом анализа в данной статье...
Итак, в первую очередь нас интересуют песни, воссоздающие многослойный уголовный мир и знакомящие слушателей с "философией" его неординарных представителей. Среди героев Высоцкого, с одной стороны, сложные личности, вступившие в конфликт с властями и общественным укладом жизни, с другой, - безнравственные мерзавцы, цинично попирающие честь и достоинство человеческой личности, хулиганы, убийцы, предатели.
|