ЯРКО СВЕТИТ МЕСЯЦ, ТИХО СПИТ МАЛИНА...
МНОГО НАЗВАНИЙ НА ЖАРГОНЕ У ВОРОВСКОГО ПРИТОНА: "блатхата", "шалман", "хаза", "хавира"... Но самым популярным было и остается - "малина". Упомянутая уже песня про Мурку-чекистку, к примеру, начинается милой
зарисовкой:
Ярко светит месяц, тихо спит малина,
А в малине собрался совет:
Это уркаганы, злые хулиганы,
Собирали местный комитет...
А спроси любого уркагана, откуда пошло название веселого местечка,
где любит "гужеваться" "братва", - не ответит. Между тем история воровской "малины" чрезвычайно интересна. Происхождение слова связано с известнейшим притоном Санкт-Петербурга середины ХIХ. Вот что о нем рассказал автор "Петербургских трущоб" Всеволод Крестовский:
На Сенной площади, позади гауптвахты, между Конным и Спасским
переулками есть дом No3... Трехэтажный корпус его и восемь окон по фасаду, с высокой почернелой крышей... имеют довольно первобытный и весьма неуклюжий вид...
Этот самый дом и есть знаменитый Малинник.
Под специальным именем Малинника он известен всей Сенной площади, с местами окрест лежащими, и всему Петербургу, имеющему хотя бы некоторое представление о своих петербургских трущобах. Малинник - это есть его лавное общее название, что, однако же, не мешает ему носить еще другое, честное, но несравненно менее распространенное
имя Садка.
Почему же дом этот называется Малинник или Садок?
И то, и другое имя дано в ироническом смысле и представляет собою
необыкновенно меткое, характеристичное произведение местного, чисто народного юмора...
Верхний этаж над трактиром и три остальных надворных флигеля - все это, разделенное на четырнадцать квартир, занято тринадцатью притонами самого мрачного, ужасающего разврата. Смрад, удушливая прелость, отсутствие света и убийственная сырость наполняют эти норы..., [где] по ночам гнездится не один десяток бродячего народу, который заводят сюда разврат и непросыпное пьянство. И каждая из подобных нор непременно вмещает в себе еще по нескольку закоулочных каморок, отделенных одна от другой тонкими деревянными перегородками...
Эти-то притоны с населяющими их париями и послужили причиной тому, что весь дом, невесть еще с коих пор, назван Садком или Малинником.
Крестовский не вдается в более подробные разъяснения. Мне же это
представляется необходимым. Итак, Садок. По Далю, садком называется "всякое устройство для содержания в неволе животных" ("Толковый словарь"). Малинник - "малинный куст; малина в кустах", то есть большое скопление ягод на небольшом пространстве. Потому-то писатель и назвал сравнение ночлежного притона с садком и малинником "метким произведением народного юмора".
Однако не только своими тесными ночлежками был знаменит Малинник. Здесь же на первом этаже располагался кабак:
И, боже мой, какого тут только нет народа!..
Но главную публику мужской половины человеческого рода - публику,
задающую тут "форсу" и чувствующую себя в этом злачном месте словно рыба в водяном просторе, составляют мошенники средней руки и, по преимуществу, мазурики последнего, низшего разряда. Это наиболее сильная, наиболее кутящая и потому наиболее уважаемая публика Малинника, коей тут всегда и услужливый почет, и готовое место... Они здесь уже полные господа...
Тут они удобнее всего сбывают "темный товар", тут идут у них важные совещания, обсуждаются в маленьких кружках проекты и планы на какой-нибудь предстоящий выгодный клей (к л е й - в смысле воровского дела. - примеч. Крестовского ), критикуются и подвергаются общей похвале или общему порицанию дела выгоревшие и невыгоревшие, то есть удачные или неудачные: но главное, появляется сюда этот народ затем, чтобы угарно пропить и проюрдонить (п р о ю р д о н и т ь- прокутить, промотать. - примеч. Крестовского) вырученный слам в кругу приятелей и приятельниц.
Малинник - это в некотором роде главный и общий клуб петербургских
мазуриков, центральное место для их сборищ, представляющее для таковой цели всевозможные удобства...
"Место для сборищ мазуриков, представляющее для таковой цели
всевозможные удобства" - блестящее определение современной уголовной "малины"! Роман Крестовского пользовался в середине прошлого века огромной популярностью. Именно он сыграл основную роль в том, что название петербургского притона и кабака в несколько измененной форме стало нарицательным.
КОГДА СЛОВО ПОШЛО ГУЛЯТЬ ПО УГОЛОВНЫМ ПРИТОНАМ СТРАНЫ, оно неминуемо должно было подвергнуться изменениям. Прежде всего потому, что представление о сладкой, беспечной, беззаботной жизни у русского человека связано напрямую именно с малиной. Вот что пишет по этому поводу наш языковед В. Мокиенко:
Для иностранца, не искушенного в нашем фольклоре, и малина, и
смородина, и тем более почти неизвестная и не испробованная на вкус калина -
ничего более, чем лесные ягоды... Для русского же - это поэтические
национальные символы...
Оптимистическая тональность "малиновой" символики звучнее всего
передается русским выражением, вошедшим в литературный язык - не жизнь, а
малина! Оно почерпнуто из фольклорных родников, где известны его
фразеологические побратимы - малиновая жизнь (тамб., ленингр.)"хорошая
жизнь" и проч... На первый взгляд это выражение - прямой двойник
итальянского dolce vita "сладкая жизнь". На самом деле русские вкладывают в
это выражение о сладкой, как малина, жизни совершенно иной смысл. Это точно
выразил в своем словаре В.И. Даль, определивший фразу "Да это просто
малина!" как "раздолье, приволье"...
Действительно..., "малиновая жизнь" - это прежде всего приволье и
широкий размах... Представление о хорошей, "настоящей" жизни для русских
нераздельно связано именно с волей, со свободой, с широким и открытым
пространством, которому нет конца и края. ("Образы русской речи")
Теперь ясно, почему в языке преступников (для которых воля - одна из
самых больших ценностей) особенно популярным стало сравнение довольной и
беспечной жизни именно с малиной. Это - еще одно доказательство тесной связи
блатного языка с образами живой русской речи.
Наглядно продемонстрировано это единение в известной песне Владимира
Высоцкого о райских яблоках, где поэт рассказал о пребывании перед райскими
вратами, сравнив его с доставкой этапа зэков в тюрьму:
И измученный люд не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с занемевших колен пересел.
"Здесь малина, братва, - нас встречают малиновым звоном!"
Все вернулось на круг, и Распятый над кругом висел.
Седовласый старик, он на стражу кричал, комиссарил,
Прибежали с ключом и затеяли вновь отворять;
Кто-то ржавым болтом, поднатужась, о рельсу ударил -
И как ринутся все в распрекрасную ту благодать!
"МАЛИНА" ОБОЗНАЧАЛА НЕ ТОЛЬКО ВОРОВСКОЙ ПРИТОН. Так называли любой
многоквартирный дом - возможно, тоже по аналогии с петербургским Малинником.
А квартирных воров звали - малинниками! Значения эти фиксирует и "Список
слов босяцкого языка, известный полицейским чинам Ростовского-на-Дону
округа" 1914 года, и словарь "Из лексикона ростовских беспризорников и
босяков" 1929 года. "Малиной" звалось и преступное сообщество, кодла. Но до
наших дней дожила лишь "малина" как синоним уголовной блатхаты...
СВЯТО МЕСТО
"КЛЮКВОЙ" НАЗЫВАЮТ
С ДАВНИХ ВРЕМЁН СУЩЕСТВОВАЛА НА РУСИ "специальность" "клюквенник". Так
называли карманников, которые обчищали своих жертв... в церкви. Чаще всего -
во время больших торжеств: крестных ходов, свадеб, отпеваний, религиозных
праздников, которым не было числа... Народ на матушке-Руси издревле славился
богобоязненностью и религиозным усердием; в святом месте ему было не до
того, чтобы за кошельком следить. Да и толчея изрядная, одно удовольствие
"мальцы в кише/ню запустить" (то есть залезть пальцами в карман).
"Клюквенниками" церковные воришки назывались от слова "клюква": так на
блатном жаргоне именуется храм, церковь. Почему "клюква"? С полной
определенностью проследить происхождение этого слова трудно. Возможно,
обилие куполов отдаленно напоминало обилие клюквенных ягод на кусте? Во
всяком случае, как мы уже убедились, примерно таким же образом появилось в
босяцком языке словечко "малина", первоначально звучавшее как "малинник" -
куст, щедро усыпанный малиной-ягодой.
Есть у меня, правда, и другая версия - не менее смелая, чем версия о
происхождении слова "амбал" (см. очерк "Был ли амбалом пушкинский
прадедушка?"). Согласно ей, "клюква" перекочевала в воровской жаргон в
начале ХIХ века через разговорную городскую речь из языка высшего света, дворянства. В 1797 году императором Павлом I был учрежден орден Святой Анны для награждения военных и гражданских лиц, находящихся на государственной службе. Орден подразделялся на четыре степени. Так вот, четвертая, низшая ( и самая распространенная) степень обозначалась красным финифтевым медальоном с крестом и короной. Медальон прикреплялся на рукоять холодного оружия, и в обществе его иронически прозвали "клюква"(по цвету). Поскольку медальон крепился на кончик эфеса (как бы на "маковку") и был украшен крестом, есть основания предполагать, что по ассоциации острый на язык городской люд так же стал называть и церковные храмы.
"Клюквенников" кликали еще и "марушниками": от слова "маруха", то есть девка, баба. Женщины, как правило, составляли большинство прихожанок, к тому же церковь являлась своеобразным общественным центром, где можно показать себя, поглядеть на других - словом, как нынче говорят, "порисоваться". Поэтому женщины чаще всего становились жертвами церковных воришек.
Здесь будет кстати сказать пару слов о происхождении слов "маруха",
"мара", "шмара", которые большая часть нашей почтенной публики почему-то считает "низкими" и "блатными" лишь на том основании, что они
вошли в лексику уголовно-арестантского жаргона. "Марухой", "марой" в славянской мифологии зовут кикимору - злой дух дома, жену домового (в Сибири - также и жену лешего), нечисть. Согласно поверьям, кикимора, маруха беспокоит по ночам маленьких детей, путает пряжу, вредит домашней птице, особенно курам. Маруха враждебно настроена по отношению к мужчинам. Русские мужики называли жен "марами", "марухами" в шутку или со злой издевкой. Вариант "шмара" появился в южных говорах: на Кубани так называли любовниц, на Дону - гулящих девок (и даже парней).
БЫЛО У РУССКИХ ЦЕРКВЕЙ НА ЖАРГОНЕ И ЕЩЁ ОДНО НАЗВАНИЕ. Скорее всего, его можно рассматривать как вариант "клюквы" - "клю/ка".Соответственно и церковных воров называли не только "клюквенниками", нои "клюшниками", "клюкарями", " клю/кушкиными". Сергей Снегов, гулаговский "сиделец", объяснил это слово просто: "клюка - церковь, у церкви масса старух с клюками". Мне, однако, кажется такое объяснение слишком примитивным, вроде народного "мордальон" - "потому что внутрях завсегда чья-то морда на патрете". Вероятнее все же, что мы имеем дело с искаженной формой слова "клюква". Но, как бы там ни было, в конце концов "клюква" полностью вытеснила "клюку" из босяцкого языка.
Вообще история "советских клюквенников" чрезвычайно поучительна и занимательна! К сожалению, здесь не хватит места, чтобы ее поведать сколько-нибудь подробно. Но пару слов сказать необходимо.
В уголовном мире царской России не было уважения ни к религии, ни к ее
служителям. Народоволец П. Якубович, долгое время пробывший на сибирских рудниках, вспоминал:
Особенно ярко проявлялась ненависть арестантов к духовенству. Последнее пользовалось почему-то одинаковой непопулярностью среди всех, поголовно всех обитателей каторги... Это какая-то традиционная, передающаяся от одной генерации арестантов к другой вражда...
("В мире отверженных. Записки старого каторжника")
Причина этой ненависти, надо думать, заключалась в том, что
церковь пользовалась всемерной поддержкой государства и как бы освящала все несправедливости, государством творимые. При этом святые отцы призывали народ к смирению и послушанию, что особо бесило вольнолюбивых "бродяг", "варнаков", "босяков".
"!"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""" """"""""""""""""""""""""""""
Фима Жиганец. Жемчужины босяцкой речи
---------------------------------------------------------------
Ростов-на-Дону, "Феникс", 1999
