[haim1961]

Мой кумир – на рынке зазывалы.
Каждый хвалит свой товар вразвес.
Из меня не выйдет запевалы –
Я пою с мелодией вразрез.

Летом 1948 года семья Высоцких проводит часть отпуска в Баку у родственников Евгении Степановны. Там же была и Лидия Николаевна (будущая Сарнова) – Лидик.

С ее слов мы знаем, что многое поразило мальчика в облике восточного города на берегу теплого моря – с его шумными и пестрыми базарами, древними крепостными стенами, узкими улочками старого города и в нравах его жителей.

Он впитывал в себя впечатления, как иссохшая губка, перенимая жесты, правила, язык. На всю жизнь Владимир усвоил своеобразный азербайджанский акцент и через много лет воспроизводил без труда гортаный закавказский выговор.

Гостеприимный Баку в 1948 г. Девичья Башня в старом городе
Но особенно сильное впечатление произвела на него первая встреча с жителями двора, где в старом доме гостили Высоцкие. Навстречу высыпали и стар и млад – до единого человека. Такого внимания к себе – не персонально, а в качестве гостя, конечно, и члена семьи – Володе еще не доводилось испытывать.

А потом, снова всем двором, с участием всех и каждого, готовились прямо на улице шашлыки и необычные восточные сладости. Это был праздник кавказского гостеприимства.

Потом начались будни. И вот однажды, выйдя во двор, мама Женя увидела Володю, окруженного местными детьми. С широко открытыми глазами они слушали его рассказы о Германии: о том, что он видел там настоящих фашистов, а одного из них даже сам убил.

Я отзываю его и говорю: Володя, что это такое ты рассказываешь? А он отвечает: А ты видишь, как внимательно они меня слушают! — вспоминала Евгения Степановна.Чего здесь было больше – желания покрасоваться, поактерствовать, поиграть фантазией? Или – укрепить свои позиции, лидировать и дальше в этом дворе, подпитывая экстравагантность своего положения?

Вот еще одно воспоминание Е. С. Лихалатовой, конца сороковых годов. Случайно она узнала, что Володю часто видят на углу Садово-Самотечной и Цветного бульвара, где собирались инвалиды. Рядом торговали тогда вином в розлив и московскими булочками с вложенной внутрь котлетой. Здесь играли на деньги в веревочку, наперсток, карты…

Вот как это отражено в книге Высоцкий: Вова, Володя, Владимир.Володю тянуло сюда, — писал Всеволод Чубуков. – Здесь ему было интересно. Здесь – сама история войны, правда, искалеченная, отголоски которой он прочувствовал, когда был в Германии. Отец воевал, но его не спросишь – он службу продолжал на Украине.Сначала Володя больше слушал, потом стал что-то сочинять и рассказывать.

Фронтовики, ненароком ставшие невольными первыми слушателями и зрителями, всегда ждали его, а уж он перед ними гримасничал, жестикулировал, а когда и приплясывал, каждый раз придумывая что-то новое.

Получалось смешно, и от этого всем становилось легче. <…>

Узнав об этом, Евгения Степановна спешила сюда за Володей, а самодеятельный артист, скоморошничая, не замечал ее. Случайно увидев, не смущаясь, старался не обращать на нее внимания. Изредка повернется, посмотрит в ее сторону озорным, с хитрецой взглядом, махнет рукой, как бы сказав: Ну сейчас, чуть-чуть подожди — и продолжает свое действо. Природному лицедею присутствие близкого зрителя прибавляло вдохновения. Остановить его было невозможно. В такие минуты он весь светился неистощимой фантазией. Что творилось в эти мгновения в душе Евгении Степановны! Втайне она гордилась им. Только после того как он заканчивал спектакль, где сам был режиссером и исполнителем, его можно было увести домой.

Инвалидам Володя нравился, и они каждый раз, провожал его, говорили много добрых слов Евгении Степановне: Ты, сестричка, не забижай его. Хороший у тебя малец! Вырастет, еще лучше будет!

И в знак подтверждения сказанного поднимали большой палец.Скорее всего, именно поэтому Самотека и стала; как он позже скажет, любимым для него местом Москвы. Убежден, что тот угол Самотеки был и первой его сценой, и первым шагом к Мечте!..

В этом фрагменте из книги Высоцкий: Вова; Володя, Владимир, сквозь патоку изложения проступает одна мысль. В свете последующих событий жизни Владимира Высоцкого естественным становится для в6споминателей искать в прошлом истоки актерства будущего лауреата Государственной премии СССР за исполнение роли Жеглова в фильме Место встречи изменить нельзя. Гамлет, воспитанный шутом, И сам, несомненно, должен быть склонен к лицедейству. Он может даже вполне квалифицированно сделать замечания профессиональным бродячим актерам. Но…

Я шел спокойно прямо в короли
И вел себя наследным принцем крови.
На этом пути принцу не помешает и актерский талант, и мастерство перевоплощения. Лидеру, герою, деятелю всегда сопутствует – как инструмент или метод – игра. А что касается детей – так каждый второй, пока не вырос, природный артист. Некоторые сохраняют это в себе как увлечение и в зрелости – тот же Семен Владимирович Высоцкий, оставаясь при этом профессиональным военным. В конце концов, весь мир – театр.

Я улыбаться мог одним лишь ртом,
А тайный взгляд, когда он зол и горек,
Умел скрывать, воспитанный шутом, —
Шут мертв теперь...
Жизнь научает покрепче театральных институтов. Но выбор Высоцкого был сделан еще и потому, что это был его круг, его среда общения и интересов, куда его подталкивала сама логика развития его талантов, несомненных уже, но еще неопределенных. Это был вход – далеко не парадный, быть может, черный; но доступный – на другой, верхний этаж общественного здания. И второе – ощущение свободы, раскрепощенности, появившееся в обществе в середине пятидесятых годов, очень ярко проявило себя именно в среде профессиональных работников массовых искусств, в театре и кино.

Само понятие оттепель выразилось в массовом сознании прежде всего через экран и театральные подмостки – именно сюда устремился поток талантов юношей и детей войны. Послевоенное поколение художников жаждало публичного, прямого общения со своим народом. Поэты стали читать стихи на стадионах, писатели поднимались на театральные подмостки, живописцы готовы были выставлять картины на пустырях.

Высоцкий из круга сверстников-однокашников – великолепной семерки на базе комнаты Владимира Акимова – попал в совершенно чуждую ему атмосферу технического сообщества студентов МИСИ. Конечно, и там были свои капустники, и походы в кино и на концерты, и свои красивые девушки, но не было ощущения собственной исключительности, особости, незаменимости, оригинальности. Счет шел по другим позициям, степень таланта измерялась в другой системе координат. Позже это все выльется в бесплодные споры между физиками и лириками.

Высоцкий правду сказал декану механического факультета, что не хочет он занимать чье-то чужое место. Конечно, в этом проявилось и чувство социальной справедливости, тогда культивировавшееся, а Владимиру Высоцкому близкое всю жизнь. Но было и другое чувство, очень похожее на отчаянную беспомощность. Здесь – он понимал отчетливо – первым ему не быть никогда. Просто завода не хватит, куража.

А что касается пропущенных лекций, несданных зачетов и прочего – эту всю ерунду можно было и поправить, вовремя мобилизовав себя. Еще в школе Владимир научился в считанные дни и непостижимым образом исправлять прорехи в табеле по успеваемости за целый прошедший год. Вспомним: … прихожу на экзамен – открывается какая-то дверь, и я все помню… Плюс немножко игры. Но в этот раз не захотел – воистину, мне скулы от досады сводит…. Пришлось делать выбор, впервые пренебрегая мнением родителей. Отсюда и такой взрыв родительского гнева. Истинных размеров его мы не знаем, но можно догадаться – из-под контроля вышел милый, ласковый, нетребовательный, пусть и со своими причудами, но послушный до сих пор ребенок.

2 июня 1956 года в среде абитуриентов Школы-студии МХАТ стало известно, что несколько человек приняты заранее; и среди них – невидный внешне паренек в пятнистом пиджаке из австрийского материала букле, по фамилии Высоцкий. Никто его толком не знал, потому что творческие туры он проходил не в общей массе, а отдельно, так как занимался у Богомолова, одного из преподавателей Школы при Художественном театре.

Первое же знакомство показало, что этот Высоцкий – хохмач.
Все можем мы предугадать,
Что задумано – это все сбудется!
Пройдут года, но никогда.
Станиславского труд не забудется!

На курсе Павла Владимировича Массальского другим хохмачом был Гена Ялович. Оба москвичи, они даже чем-то внешне были похожи, разве что у Геннадия уши сильнее оттопыривались. И еще – если Ялович был смешным сам по себе, то Высоцкий смешил, играя, изображая какой-либо типаж.

Все вспоминают его знаменитые рассказы от лица Сережи из Марьиной Рощи, не выговаривающим половину букв русского алфавита. «Сенёза», слесарь-водопроводчик и большой любитель искусства, устами Владимира Высоцкого говорил так: — Я наньсе не мог быть антистом, потому сто у меня диктия плохая. А сицас я вот узе сетыне года обсаюся с антистами, и смотните, какая у меня стала замецательная диктия. Я дазе уцаствовал в конкунсе на гнавного диктона Тентнаньного теневидения, но меня пока туда не бенут, потому сто у них там усе евнеи. Нисево смиснова в этом нету, вот. А посему я нюбню антистов? Потому сто все антисты, стоб вы знани, это веникие нюди, потому сто все они тозе Сенёзи. Напнимен: Сенёзка – Вонодька Тносин, Сенёзка – Манк Беннес, Сенёзка – Васёсик Высоткий…

Сокурсница Владимира, Марина Добровольская, впоследствии вышедшая замуж за Геннадия Яловича, вспоминает:— Пятьдесят шестой, пятьдесят седьмой годы… Тогда много невероятного происходило… Тогда впервые в нашу страну приехал итальянский певец Марио Дель-Монако, он пел вместе с Архиповой в «Паяцах». И один из первых рассказов Володи был о Дель-Монако, рассказ от имени Сережи из Марьиной Рощи. Я могу только очень бледно это воспроизвести…

«Ну, там в пнофкоме дани эти бинеты. Они зе сезъдесят нубней стоят! Ну, я это Нюнке говоню… Я зе пенедовик, вобсе… Это зе сестой няд пантена! И как мы донзны выгнядеть! Ну, Нюнка посне смены спать вобсе не стана, сназу в паникмахенскую… Ну, сени мы всестой няд – там, это… стемнено. Высен этот с паноськой, с насей нанодной антисткой – при панаде, весь в сённом… Тут эта, музыка – хоть пнась… Нюнка сназу захнапена – ну, понимаесь, она зе не спана!»

И вся эта смешная и грустная история заканчивается так:— Ну, сто я вам, небята, сказу… День-Монака… Мона быть, он и певес… Мона быть, и итаньянский… Мона быть – я нисево не говоню. Но ведь нисево не понятно!Георгий Епифанцев, еще один сокурсник Высоцкого, своим рассказом дополняет сколь угодно, по-видимому, пространный монолог «Сенёзы»:
— Мона быть, он и хоносый певес, мона быть!.. Но ведь ни одного снова по-нусски! А ихний динизен, котоный пниеззан, тот тозе не по-нусски динизинует: наси – но вентикани, а он – по диагонани и вбок! Я сситаю, пнезде сем итаньянских динизенов посынать в Совецкий Союз, их снасяна нада обусить нусскаму языку. Пнавинна я говоню? Я всегда пнавинна говоню!

А еще были и другие устные рассказы: о дворе, о голубятне, о Ленине, про Маньку-шалаву… Космонавты вспоминают рассказ о «Сенёзе», который впоследствии был принят в отряд космонавтов: «…сёб ты знана, номен у меня – тысся сетынеста… ну а даньсе секнет!»

Вместе с ранними песнями рассказы эти были записаны не раз на магнитофонную пленку, в том числе женой Андрея Синявского, Марией Васильевной. Тот был большим знатоком и собирателем разного рода народного творчества, включая и блатные песни. На курсе Массальского Синявский читал русскую литературу первой половины ХХ века. Посредством «капустников» присмотревшись к студентам, он стал приглашать некоторых к себе в дом – в свой знаменитый подвал. Высоцкий и позже бывал там – Синявский очень ценил его талант. А пленка была записана однажды в отсутствие Андрея Донатовича и позже вручена ему женой в качестве подарка.

20 декабря 1965 года Высоцкий пишет Игорю Кохановскому в Анадырь Магаданской области:«…Помнишь, у меня был такой педагог – Синявский Андрей Донатович? С бородой, у него еще жена Маша. Так вот, уже четыре месяца, как разговорами о нем живет вся Москва и вся заграница. Это – событие номер один. Дело в том, что его арестовал КГБ за то, что он печатал за границей всякие произведения. Там – за рубежом – вот уже несколько лет печатается художественная литература под псевдонимом Абрам Терц, и КГБ решил, что это он. Провели лингвистический анализ – и вот уже три месяца идет следствие. Кстати, маленькая подробность. При обыске у него забрали все пленки с моими записями и еще кое с чем похлеще – с рассказами и так далее. Пока никаких репрессий не последовало, и слежки за собой не замечаю, хотя – надежды не теряю. Вот так, но – ничего, сейчас другие времена, другие методы, мы никого не боимся, и вообще, как сказал Хрущев, у нас нет политзаключенных».

В начале девяностых годов появилось свидетельство, что кассета с записью Высоцкого была возвращена из КГБ владельцам – семье Синявских.

Владимир Высоцкий с сыном М.Влади Пьером в Москве,осенью 1975 г
…Что касается «капустников»… В Школе-студии существовала традиция взаимодействия старших и младших курсов: новички часто помогали готовить спектакли, делая черную работу – звук, свет, реквизит, выходы в массовке, а старшекурсники, в свою очередь, были призваны опекать и заботиться о тех, кто шел следом, покровительствовать и делиться опытом. Каждый год начинался вечером знакомства. В форме капустника старички рассказывали о жизни студии, ее традициях и неписаных законах. В ответ первокурсники должны были показать «товар лицом» – заявить о себе в такой же немудреной и веселой сценической форме.

Владимир Высоцкий с сыном Аркадием на даче, 1963 г., июнь.
Cамо слово «капустник» родилось в Москве, в нескольких шагах от знаменитого дома по Большому Каретному переулку, несущему теперь на своих кирпичных боках сразу целых три мемориальные доски в память о Владимире Высоцком.