Внимание! Регистрация на наш форум приостановлена. Для связи с администратором, используйте эл. почту

ШАНСОН - ПОРТАЛ   |    ШАНСОН - ПОРТАЛ - ГАЛЕРЕЯ

ШАНСОН - ПОРТАЛ - ФОРУМ

Поиск по Шансон - Порталу >>>


Вернуться   Шансон - Портал - форум > Разное > Обо всем

Обо всем Можно открыть любое обсуждение; едиственное условие: не нарушаем законодательсто РФ и здравый смысл

Ответ
 
Опции темы
  #1  
Старый 30.09.2008, 22:01
Аватар для haim1961
haim1961 haim1961 вне форума
Администратор
Ветеран форума
 
Регистрация: 29.01.2008
Адрес: Израиль.г Нетания
Сообщений: 2,170
По умолчанию Ефим Шифрин - С седыми волосами я стою на сцене

Ефим Шифрин:

[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]
«В эпоху стабильности некого пародировать»


Популярный комик рассказал, что на самом деле он даже не Иван Петрович, а Нахим Залманович, каких трудов ему стоило научиться смешить простой народ и почему российский юмор сейчас переживает глубокий кризис




Вместо пролога


Эта история началась в далеком 1938 году, когда юный поляк Марк перешел границу СССР, чтобы вместе со всем советским народом строить самое гуманное и справедливое общество на свете. Ни одного слова по-русски он не знал, однако осуществлению мечты это не помешало: сразу после перехода границы Марк отправился строить то, что хотел. На Колыму. В лагерях он познакомился с другими зодчими коммунизма. Одним из них был будущий отец Ефима Шифрина, вторым —
бывший нарком не то сахарной, не то бродильной промышленности.

«Я помню тот Ванинский порт…»


Этот экс-нарком тоже сидел?

Саша! Все герои моей истории сидели. А тех, кто не сидел, я практически не знал, потому что родился на Колыме. По­этому, когда потом, в школе на «большой земле», все хвастались папами, которые дошли до Берлина, мне хвастаться было абсолютно нечем. И, заполняя в военкомате анкету, я просто не знал, что написать про свое социальное происхождение.

А за что отца посадили?

Польский шпион. Он же из Белоруссии — там все по этой статье шли. Его путь на Колыму был долгим. Отец побывал в страшном Унженском лагере под Горьким, в пересыльных тюрьмах, и только в 1940-м оказался под Магаданом… Не было у меня отца-героя-фронтовика! Правда, когда пошли хрущевские фильмы — «Чистое небо», «Тишина», — я начал что-то понимать. Но все равно, кино было так сделано, что и герой Урбанского повоевал, и Вохминцев из «Тишины» тоже пришел с фронта… В фильмах были намеки на какие-то тяжкие злоупотребления, но потом все это благородно выплескивалось в войну и сплошной героизм. Но ведь в войну ничего не могло выплеснуться, поскольку началось все в 1938-м, а закончилось в 1955-м! Воевали же те, кого не успели посадить.
Отцу дали 10 лет лагерей плюс пожизненное поселение в районах Дальстроя. Он работал раскряжевщиком, вальщиком леса, мыл золото, пока чуть не умер от тифа. В буквальном смысле. От него осталось 28 килограмм живого веса. Так бы он и кончился на койке лагерного лазарета, если бы, как в индийском фильме, не оказался рядом врач, тоже зэк, который начал отпаивать этот «труп» с ложечки — водичкой, бульоном. Отец начал по грамму набирать. И к маминому приезду он уже имел вполне жениховский вид… Дело в том, что в 1948-м у него кончился срок, и отец вышел на «свободу», то есть перешел из лагерного барака в барак на поселении. А в 1950-м к нему приехала мама. А к его другу, поляку Марку, тогда же приехала дочь того самого наркома не то сахарной, не то бродильной промышленности. Отец женился на моей матери, а Марк — на дочери наркома-зэка.
Причем надо понимать, что это было за путешествие! Это сейчас берешь билет в Домодедово и без пересадки летишь до Магадана. А тогда нужно было поездом доехать до Владивостока, в бухте Золотой Рог сесть на корабль, набитый людьми сверху донизу, и плыть в бухту Нагаева. А уже оттуда по Колымской трассе на попутках добираться до приисков. Мама проделала весь этот путь. Она ехала к отцу, которого ни разу в жизни не видела.

Зачем? И откуда она ехала? Из Москвы?

Скажешь тоже — из Москвы!.. «Москва» — это слово из букваря! Москва — это там, где Кремль, Любовь Орлова, Елисеевский магазин в кинохронике. Москва — это прилизанные школьники из фильма «Первоклассница», который мы тогда смотрели, как сейчас дети смотрят сказку про Гарри Поттера. Москва — это другая планета! Там живут небожители… Мать поехала к отцу из того же города, откуда его взяли — из Орши. Ехала она выходить замуж. И дочь бывшего «сахарного» наркома тоже ехала выходить замуж. За поляка Марка, о котором ей писал отец и которого она тоже никогда не видела.

Как такое может быть?

Очень просто… Кончилась война. Мужики не вернулись. А моя мама — старая дева, ей было уже за тридцать! Надо было устраивать судьбу. По счастью, ее сестра работала в школе. Там же работал брат отца. Слово за слово: «А у меня там брат». — «А у меня тут сестра». — «А давай их сведем!» Начали переписываться… Ведь нынешние зэки тоже пишут письма женщинам на волю. Но сейчас у них не складывается, потому что пишут уголовники. А на политических такого клейма не было. Они считались нормальными женихами, ведь все же все знали и понимали! А папа у меня самоучка, почерк у него красивый был, слова умные знал. И видно, в письмах у них с мамо й что-то случилось.

Сколько же она добиралась туда к нему на перекладных?


Не знаю. Спросить уже не у кого… Но когда я впервые увидел зэковскую фотографию, которую папа вложил в конверт и послал маме в Оршу, чуть не прослезился. Это же несчастье какое-то! Лысый, глаза беспомощные, потому что зрение у него было минус семь, а сниматься надо было без очков. При этом глаза очень близко посажены. Ну, чистый еврей!.. Это сейчас на сайтах знакомств и на «Одноклассниках.ру» девушки обязательно в купальниках, парни в плавках красуются. Как бы случайные снимки: это я в зале, это мы на отдыхе, это на пикнике… Но в любом случае интересничанье идет через эротизм. Естественно, отец ничего подобного послать не мог. Положил в конверт фото три на четыре из какого-то дела…
Я потом спрашивал маму: как же ты не испугалась? Почему поехала на край земли к незнакомому человеку? Она сказала, что по письмам он ей очень понравился. То есть для того, чтобы строить жизнь вместе, никаких плавок не нужно, никаких фитнесов. Жизнь строится совсем на другом. Мать с отцом никогда не расставались. Только раз в жизни мама одна съездила в Ессентуки, и, думаю, эта разлука была самым ужасным временем в их жизни. Сказать, что они никогда не ругались, я не могу, но ругань эта была совершенно анекдотическая, абсолютно еврейская! Ссорясь, они тут же переходили на идиш. Когда у папы заканчивались аргументы, он заходился в крике: «Ну Рая, но ей же богу!..» Это было самым страшным его ругательством.
В общем, через год у мамы на Колыме родился мой старший брат Элька, который сейчас живет в Израиле. Все вроде бы складывалось нормально… Но если уж жизнь начала закручиваться по законам триллера, то и продолжается она соответственно — на небесах закону жанра верны… Вот уже реабилитирован отец и мама беременна вторым ребенком. Но в поселке Сусуман, где они жили, не было роддома. Родильное отделение киллометрах в сорока, в поселке Нексикан. А так как мать была женой врага народа, ее повезли рожать в кузове грузовика…

Погоди. Какого врага народа? Отца же реабилитировали..

Эта инерция еще очень долго тянулась! Я прекрасно помню свое детское ощущение в 1961 году, что я из какой-то неправильной семьи… А в 1955-м реабилитация только начиналась. Так вот, мать повезли в кузове, а в кабине грузовика ехал по делам какой-то местный начальник. В кузове у матери начались схватки. Пока довезли, пока Марика вынули — а он уже и не дышит. Похоронили там же. Не знаю, был бы я на свете, если бы Марик выжил, потому что меня мама родила, когда ей был уже 41 год.
Брата своего старшего, кстати, я тоже долго не видел, потому что его отправили откармливаться к бабушке в Оршу. Он родился ослабленным, а продуктов на Колыме — ноль. Я, например, долго не знал, что хлеб бывает в батонах. Только в кирпичах. Когда в 1965 году мы приехали жить в Латвию, в Юрмалу, и я зашел в хлебный магазин, со мной случился шок… О том, что существуют немороженые продукты, я тоже не знал. Несоленого масла у нас в продаже сроду не было. Иногда отец привозил его из Магадана, из командировки, и тогда мы делали шоколадное масло: растапливали в тазу, засыпали какао-порошок, мешали, потом выносили таз на улицу и ставили его в снег. И я видел, как на моих глазах густеет эта расплавленная масса, превращаясь в шоколадное масло… Но зато я знал, что такое жимолость и морошка. Ландшафт моего детства — или заснеженная пустыня за окном или короткое колымское лето и сопки в ягодах…
А потом, когда стало можно, мои родители уехали жить в Юрмалу, а их друзья — Марк со своей женой, дочерью бывшего наркома, — в Москву.

Отчего же родители уехали в Юрмалу, а не в Оршу?

Папа сказал, что в этот город он категорически не вернется, несмотря на то что в Орше жила его мать.. Потому что там была тюрьма, где случилось самое страшное — где его лишили всех признаков человеческого достоинства. Как он мог вернуться туда, где у него сорвали пуговицы с брюк, лишили шнурков? Туда, где у него, близорукого, отняли очки?.. Туда, где его нещадно били, где его спускал с лестницы следователь с замечательной фамилией Гинзбург?..

А почему тогда не в Москву?

Ты с ума сошел! В Москве до перестройки разве мог кто-нибудь появиться? Ты про институт прописки что-нибудь слышал? Я завидую нынешним таджикам, которые могут просто приехать сюда и подметать, жить, натурализовываться. Брат у меня закончил с красным дипломом военно-дирижерский факультет и очутился на станции Актогай в Талды-Курганской области без всякого оркестра. Москва — это же город небожителей…

Работая в Москонцерте, Ефим Шифрин предпочитал смешить интеллигентную публику


Юрмала-то откуда взялась?

Когда после войны все стали друг друга находить, выяснилось, что у нас мамина тетка живет в Риге! Она вышла замуж за одного рижского цеховика. Поэтому в 1963 году мы меняем маршрут привычного отпуска и нас с братом отправляют «за границу» — в Ригу! Поскольку муж тетки какие-то махинации проворачивал, жили они очень богато: ковры, тахта, собственный телевизор с линзой. У них была коммуналка всего с двумя соседями! И целых две комнаты своих! Кроме того, там была ванна с газовой колонкой, то есть из крана все время текла горячая вода, что само по себе было удивительно.
Я, правда, тетку не любил, потому что все всегда делал не так, был плохо воспитан, о чем она меня постоянно оповещала… Тетка курила только папиросы, а я помогал ей набивать гильзы ватой — заталкивал туда вату спичкой… Но зато она стала искать варианты, как нам перебраться к ней поближе. А поближе была сонная Юрмала. Тогда это было спокойное предместье Риги. И тут как раз умирает академик Зутис — латышкий историк, по учебникам которого я потом учил в школе историю Латвии. У него осталась вдова, которая не могла тащить и рижскую квартиру, и юрмальскую дачу. Она продает дом в Юрмале. Дом большой, дорогой, и семья моего отца решает съехаться с семьей его брата и жить вместе — так же, как они когда-то жили в Орше до ареста отца. Дядя и отец купили этот дом — нам достался первый этаж, им второй. У нас были две смежные комнаты. В одной жили папа с мамой, в другой я с братом. И еще с нами жила мамина сестра. Она была старая дева, и я ее тоже называл мамой. А потом еще к нам приехала папина сестра-близняшка, которая освободилась из Карлага.

Близняшка, ты сказал?

Да. Они с отцом в один день родились, близняшки! Но никто этому не верил: говорили, не похожи. Но это потому, что ей в лагере нос цепью перебили. Звали эту женщину с перебитым носом так, как зовут всех женщин в анекдотах про евреев — тетя Сара. Поэтому, когда в школе речь заходила о родственниках, я никогда ее имени не называл. Ну, ты представляешь себе, каково было в те годы подростку сказать, что его тетя — Сара !..
После колымского жилья юрмальский дом мне казался роскошным — угловые окна в полстены, потолок из деревянных панелей, печь с изразцами. Камин с решеткой!.. Но народу было много, комнат мало, поэтому камин, конечно, сломали, просторный зал перегородили… Да еще на лето к нам приезжали колымские друзья родителей — дядя Марк с женой. Но зато у них в Москве, на Сиреневом бульваре в Измайлове я прожил 14 лет своей жизни, когда бросил рижский филфак и приехал в столицу поступать в театральный.

А зачем ты бросил филфак?

Лучше спроси, зачем я туда поступил!.. А было так. Я всегда знал, что буду артистом. Иное даже не обсуждалось. Весь двор, вся школа, вся округа знала: этот поедет поступать в театральный. И я поехал. И не поступил. Слетел в третьем туре с этюдов. Год промыкался делопроизводителем в Латвии и — снова в Москву. И снова срезался на третьем туре! Вернулся в Ригу и с горя без всякой подготовки поступил в Рижский университет на филфак. Зачем? Я ведь знал, что никогда не буду не артистом!.. Проучился год. И едва сошел снег, прогрелся воздух — я снова в Москву. Сдал в Щукинское три тура, не провалился, но на всяки й случай с перепугу еще подал на эстрадное отделение циркового училища. Это такой отстойник для театральных неудачников. Туда шел слив непоступивших в «Щуку». Оттуда вышли Хазанов, Камбурова, Енгибаров…
Так вот, жил я в Москве у дяди Марка с женой. Формально посторонние люди, это были мои любимые дядя и тетя! Я их все детство так звал… Вообще слова «дядя» и «тетя» сокращают дистанцию и убирают чуждость по крови… А еще они часто водили меня в рестораны. И моя еврейская мама, видя, что мне это по душе, в ужасе закатывала глаза: «Мальчику нравится ресторанная жизнь!»
Своих детей у них не было. Только я. И когда в 1985 году я получил от Москонцерта свою первую квартиру и переехал туда, мы немного пожили раздельно и решили снова съехаться. Обменяли мою москонцертовскую квартирку на первом этаже и их квартиру на Сиреневом бульваре, состоящую из двух комнат площадью четырнадцать и шесть метров, и переехали на Проспект Мира.
Жена дяди Марка любила меня больше жизни. И я всем, чем мог, ответил ей на эту любовь. У нее оказался рак поджелудочной, который она прозевала… Никаких хосписов, никаких сиделок, я считал, что ухаживать за ней — мой долг. Длилось это долго: она отчаянно сопротивлялась. Помню только, когда у нее начались глюки от всех этих препаратов, я звонил ее подруге, которая работала в Кащенко, и спрашивал: «Майя Германовна, она просит убрать ведро, которое стоит посредине комнаты! Что мне делать?» И та ясным голосом отвечала мне: «Фимочка, уберите ведро». — «Да как же "уберите", вы не поняли: никакого ведра нет!» — «Фимочка! Уберите ведро!»
Она умерла, и мы остались вдвоем с Марком, которого я за глаза зову дедом. С ним тоже нелегко. Он ходит буквой «Г», держась за стеночки, читает прессу и страшно вредничает. Я, например, никого не могу позвать домой убраться — он не позволяет: а вдруг пропадет что-нибудь! Представления о собственном богатстве у него сильно преувеличены. Он не представляет, чем сейчас владеют люди. Его бы сводить в элитную квартиру каких-нибудь моих знакомых, где сначала надо долго пиликать, чтобы тебя допустили к третьему охраннику, который доведет тебя до второго, а тот сдаст на руки первому… Но деду кажется, что те несколько золотых цепочек, которые он приобрел за жизнь, — это ценности.

Со временем Шифрин сумел по-настоящему, по христиански, полюбить аудиторию


А он никогда не говорил: ах, дурак я был, что прибежал в 1938 году строить коммунизм!

Не то что часто говорит — он всю жизнь свою считает трагедией! Дед теперь страшный антисоветчик и ненавидит эту страну! А я думаю, несчастье его жизни в том, что он «бес» — революционер. Такие люди быстро меняют свои взгляды на противоположные. Заточенные на политику, они легко принимают другие идеи. Им все время надо быть там, где борьба. И теперь дед страшно радуется каждому неуспеху страны. Он слушает только «Эхо Москвы». У меня прекрасные отношения с этой радиостанцией, они мне часто помогали, но слушать их круглосуточно… Захожу домой, дед говорит: «Ай, Латынина, и как она ничего не боится!.. Ай, молодец Радзиховский, как он им всем дал!» Я пытаюсь убедить его, что этим давно уже никто не живет, что молодежь тусуется по клубам ночной Москвы, люди берут кредиты, едят суши, пьют пиво и не знают, кто у них там сидит в парламенте… Бесполезно!

А как полное имя деда?

Однажды, когда мой водитель по блату пристраивал его в ка­кую-то ветеранскую больницу, где лежат большие советские патриоты, медсестра спросила, как его зовут, и дед гордо ответил: «Мортко Герцевич Гершенгорен!» Сестра тут же вскинулась: «Блядь! Понаехали тут!» Все, чему дед научился, еще на Колыме, — это строить дома и дороги. И здесь он за полвека пол-Москвы построил. Проезжая по городу, любил показывать: «Этот дом я строил. И тот — я». И когда медсестра, которая родилась, когда он уже вовсю строил столицу, говорит ему «понаехали», выглядит это весьма комично.

Но имечко у него тоже, согласись! Мортко… Нарочно не придумаешь…

У меня всегда вызывало недоумение, отчего у украинских евреев все ветхозаветные и вполне приличные еврейские имена обретают комичное для русского слуха звучание? Ну почему из красивого и вечного имени Израиль получается Сруль? Это же ни в какие ворота! Да и Мортко… Поэтому его всю жизнь зовут Марком.

«Я знаю, меня ты не ждешь…»


Слушай, а как так получилось, что ты не женат?

Нет, так не получилось! Был у меня такой виток в жизни, который занял несколько лет. Но пока живы все три героя этой истории, я дал себе зарок не говорить о ней. Ну, просто мы так договорились.

Ладно, у всех бывают короткие неудачные браки. Но потом-то жизнь продолжается…

А потом мне просто понравилось жить так, как я живу… А вообще я заметил: бывшие алкоголики очень любят предлагать всем выпить. У меня был директор, который сильно страдал от этого дела. И когда «завязывал» на полгода-год, в этот период страшно любил всем наливать. У него терлись ручки, блестели глаза, он наливал, не слушая отказов, ждал, когда можно будет разлить по следующей… И почему-то люди глубоко женатые всегда очень хотят меня женить! Их ужасно беспокоит моя свобода! Вот что тебя заставило мне посочувствовать?

Мне тебя жалко! Ведь когда рядом есть человек, это здорово!

Ах, в этом смысле… В этом смысле у меня все нормально. Такие люди периодически возникают, и довольно надолго. Но ничто меня сейчас не заставит создать ячейку. В смысле семья, дети, вечером «ЖЖ», телевизор… Никогда! Ни при каких обстоятельствах! Я только принесу несчастье человеку. Я порой заглядываю в твой «ЖЖ». Ты пишешь: вот пришла жена с работы, принесла там чего-то… Тебя это умиляет, меня же никогда не умилит. Я этого просто не вынесу! Кроме того, если я буду женат, на меня будут рассчитывать совсем по-другому! А я не поделюсь и на вот столько! Я могу заботиться о чужих людях, перечислить деньги на счет нуждающихся, справляться о здоровье… Но заступить на эту вахту — ежедневную, круглосуточную, делить кров… я никогда не смогу!

«Не песня, а жалобный крик…»


Ты мне как-то сказал, что долго учился «брать» публику, управлять ею. Я тогда не спросил, а сейчас спрошу: что это значит — «брать» публику?

Когда я пришел в Москонцерт, меня позиционировали как артиста для интеллигенции. Меня как своего принимали в Доме ученых, в ЦДРИ, кричали «браво». Это были мои любимые площадки! Я говорил: «А теперь перенесемся в правый верхний угол картины» — и мне больше ничего не надо было делать. Поскольку это были месседжи для интеллигенции. Поэтому, когда в моей жизни возникли таксопарки, прачечные, районные дома культуры, началась катастрофа: меня там никто не понимал!
Когда я выходил со словами: «Кое-кто на Западе говорит, что это колибри, но наши ученые опознали в них диких уток», в таксопарке меня воспринимали как лектора. Ну да, кое-кто на Западе говорит, что это колибри, но наши ученые опознали в них диких уток… И что? Где смешно? А в Доме ученых я едва успевал произнести «кое-кто на Западе…» — и зал уже лежал, потому что все понимали: антисоветская мина заложена в самом построении этого стандартного оборота.
Короче, у меня развилась мания! Надо было что-то делать! Я не могу работать с народом! Мне нечего им сказать! Все тексты, которые предлагала мне когорта москонцертовских авторов… мне казалось, я их никогда не произнесу! А другие люди произносили их в таксопарках и производили обвалы! Зал стонал от текстов, читая которые на бумаге, я даже не понимал, где тут нужно смеяться.
В общем, я не очень успешно выступал для народа, расписывался в ведомости и, удрученный, ехал со своей сумочкой домой в трепетном ожидании часа, когда вновь встречусь со своей интеллигентной аудиторией. А потом меня пробило: борьба с залом — это путь бесплодный. Я держал с залом дистанцию, а ее нужно было сокращать. И только после того как я стал выглядеть как люди, перестал комплексовать, сделал операцию на глазах, убрав астигматизм…

Что убрал?

Астигматизм. Очень редкий дефект зрения, когда человек не может провести две параллельные линии, рисует круг, а получается яйцо. Мне убрали его в клинике лазерной хирургии за двадцать секунд. А я мучился с ним всю жизнь, меня из-за этого не взяли в армию! Когда я поступал в цирковое училище, где медкомиссия построже, чем в театральном, мне пришлось наизусть выучить четыре строки таблицы проверки зрения — я их помню до сих пор: «ШБ МНК ЫМБШ БЫНКМ».
Так вот, пока я не сделал эту коррекцию зрения и щурился на сцене, пока я не научился говорить людям «ты»… Меня, мальчика из интеллигентной семьи, так царапало, что в Москве педагоги говорят студентам «ты» без всяких проволочек и подкатов… В общем, это была комплексная проблема, оторую я решил в пользу любви. Я просто по-христиан­ски полюбил свою аудиторию. Перестал над ней возвышаться. Я теперь знаю волшебный секретик. На котором, кстати, держится соборность и все то, что ты так не любишь — весь христианский словарь… Это замечательный ключ! И я очень жалею, что поздно открыл для себя простой рецепт — полюбить аудиторию, чтобы «взять» ее.
Вот сейчас я читаю много текстов Женьки Шестакова. Они не всегда простые. И если бы я выходил на сцену со своим прежним отношением к публике, то уходил бы под стук собственных каблуков. А сейчас я просто даю себе установку, что говорю о вещах понятных, и сложные тексты сразу становятся проходными.

Я не понял.. Объясни, что это означает на практике — полюбить публику?

Трудно говорить с рационалистом! А объяснить я не могу, потому что сам рационалист. Но все обстоит именно так, как я сказал: если я раскрашиваю публику любовью, она меня принимает. Эмпирически проверено: если ты выходишь бороться с публикой — ничего не будет, а если выходишь любить зал — другое дело.

Насколько выгодно авторам писать для эстрадников?

Они все жалуются. И я их понимаю. Одно дело — самому выйти с листочком, прочитать написанное и получить за это деньги. А другое — продать артисту и потом получать какие-то неконтролируемые авторские, которые то приходят, то нет. Но внушить авторам, что время человека с листочком закончилось, трудно. Сам Владимир Владимирович Путин убедил нас в том, что началась эпоха стабильности. А это з начит, что время авторов-юмористов кончилось. Кончилось!.. Человек с листочком появился тогда, когда можно было быстро прочитать по бумажке выпад против советской власти и сорвать аплодисменты. Наступает время профессионалов, то есть время специализации. Мы уходим от натурального хозяйства, когда ты и швец, и жнец.

Но Жванецкий и Задорнов — они-то ведь как-то держатся.

Как Марк Твен говорил, что слухи о его смерти несколько преувеличены, так и я скажу, что слухи об их творческой жизни тоже преувеличены… Есть, кстати, еще одна проблема. Авторы сейчас вступили в полосу бессрочного кризиса. Вот звонил мне вчера один очень известный автор — посоветоваться. Ему не о чем писать! Это когда-то вся страна жила одним и тем же. Возник Кашпировский — на следующий день у нас уже пародия… А сейчас? Кого пародировать? Перебрали всех и опять вернулись к Жириновскому.
Вот вспомни прежние времена: что ни лицо, то рожа! Маленков — рожа. Хрущев — рожа. Брежнев — рожа. Одного намека достаточно — причмокнешь челюстью, уже смешно. А эти? Прошли вдвоем по Красной площади под «Любэ» — и пародировать-то нечего. Обычные парни. В кожаных куртках, в джинсах. Спортом занимаются. Не шамкают, не храпят на заседаниях, не ищут место для очередного значка.
Увы, в стабильные эпохи не о чем писать! Может быть, поэтому на смену старым монстрам, которые питали эстраду тридцать лет, приходят авторы другого типа — Comedy Club. Это уже не литература, которую можно написать на бумаге. Это стенд-ап. Мгновенное настроение . Произнес — откликнулись — засмеялись. А завтра это уже не повторишь. Уходит сложное, приходит простое…

«Живут там лишь дикие звери…»


Ты тут говорил о любви и соборности. А как ты относишься к моде на православие?

Все во мне восстает против этого! Попы отмахиваются ладаном одновременно и от черта, и от моего народа, наверное, поэтому я не переношу этот запах. Их дремучая неприязнь к моей тете Саре, к дяде Марку проступает во всякой их речи, в любом их интернет-форуме… Свою фамилию я чаще всего нахожу именно на православно-патриотических сайтах. И всегда в негативном ключе.
У меня в программе «Цирк со звездами» был замечательный аттракцион с обезьянами: кучка дрессированных шимпанзе выделывала настоящие удеса. Самая умелая обезьянка была наряжена в русский сарафан и кокошник. Боже! Что на меня посыпалось в интернете после эфира! Оказывается, я специально нарядил зверька в сарафан и заставил показывать задницу, чтобы унизить весь русский народ! Писали: а пусть бы Шифрин нарядил макак в свои еврейские шмотки!.. Ровно через три недели после того, как на меня высыпалось все это говно, я нарядил обезьяну по имени Семен в еврейские шмотки, и он у меня в кипе и с пейсами танцевал «7?40», взявшись большими пальцами за жилетку. И никто после этого почему-то не прислал возмущенное письмо, что я покусился на богоизбранный народ…

А почему ты вообще считаешь себя евреем?

Во-первых, меня зовут не Иван Петрович, а Нахим Залманович. Во-вторых, у меня мам а и папа говорили на идиш.

Но ты же в этом не виноват. Национальность — это культурный комплекс. А воспитывался ты как советский человек.

Поэтому я совершенный интернационалист. Мой брат женат на казашке. Я говорю по-русски, мыслю по-русски, не отделяю себя от этой нации. Но разве меня каждый раз не делает евреем тот гад из интернета, который тычет в мое еврейство и в сарафан на обезьяне?

Как тебя проняло-то!..

Ага. С чего они вдруг за меня решили, что я сделал этот номер с обезьяной, чтобы оскорбить русский народ? Почему меня не спросили, а за меня мои мысли придумали? А юмор где? Беда всех этих тупых охранителей великорусской святости в том, что по анализам и группе крови они очень похожи на людей. И отличаются от прочих только одним — у них нет чувства юмора.

Вместо эпилога


— Когда-то в театральное училище меня вел, словно маяк, вид седого Райкина на сцене. Я хотел быть как он. Сейчас мне 52. И вот недавно для съемок в журнале «Караван» меня загримировали под Райкина. С седыми волосами я стою на сцене, как стоял он. Все в жизни закольцевалось…

Источник не известен.
__________________
"МИР НА ФОРУМЕ"


Ответить с цитированием
Ответ


Здесь присутствуют: 1 (пользователей: 0 , гостей: 1)
 
Опции темы

Ваши права в разделе
Вы не можете создавать новые темы
Вы не можете отвечать в темах
Вы не можете прикреплять вложения
Вы не можете редактировать свои сообщения

BB коды Вкл.
Смайлы Вкл.
[IMG] код Вкл.
HTML код Выкл.

Быстрый переход

Эл. почта администратора: - Главный сайт Шансон - Портала - Архив - Вверх

Внимание! Администрация Шансон – Портал – форума не несет ответственности за сообщения, размещенные участниками форума и за высказанные мнения в этих сообщениях. Так же администрация форума не несет ответственности за размещенные участниками форума ссылки, на какие либо материалы, расположенные на других Интернет ресурсах. Тем не менее, если Вы являетесь правообладателем материала, на который есть ссылка в каком либо сообщении Шансон – Портал – форума и считаете, что этим нарушены Ваши авторские или смежные права, сообщите пожалуйста администрации форума. Мы в кратчайшие сроки готовы удалить сообщение со ссылкой на Ваш материал, при предъявлении прав на указанный материал. Пожалуйста используйте форму обратной связи.

Powered by vBulletin® Version 3.8.4
Copyright ©2000 - 2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot
© Шансон - Портал - Все права защищены

Подпишитесь на нашу ленту новостей