Показать сообщение отдельно
  #2  
Старый 20.10.2010, 21:41
Аватар для haim1961
haim1961 haim1961 вне форума
Администратор
Ветеран форума
 
Регистрация: 29.01.2008
Адрес: Израиль.г Нетания
Сообщений: 2,170
По умолчанию

Но дело даже не в том, что история с Кремлём здорово смахивает на обычную байку. Она существует как минимум в трёх вариантах, все они принадлежат Утёсову и все они противоречат друг другу. И даже не в том, что утёсовская пластинка в начале 30-х годов была выпущена исключительно для распространения через Торгсин – то есть за неё расплачивались валютой, золотом или драгоценностями, что само по себе говорит о популярности «блата» в народной среде. То есть это был разовый «коммерческий» проект власти.
Но уж затем гайки она закрутила крепко. Тот же самый Утёсов вспоминал не раз, как глава Реперткома Платон Керженцев угрожал ему: исполнишь «Кичман» - вылетишь с эстрады! А за «Мурку» людей попросту сажали. И это – факт. Об этом я пишу и в своём исследовании.

И далее, уже после войны, в хрущёвские времена, интеллигенцию стали натравливать на блатных бардов так же рьяно, как когда-то блатарей натравливали на совпартаппаратчиков и ту же интеллигенцию.

Почему? Да потому, что Никита Кукурузный объявил крестовый поход против «воров в законе» и преступности в целом, пообещав показать стране «последнего уголовника». А интеллигенты, прошедшие сталинские лагеря, напротив, как раз находились в это время под обаянием низовой, блатной народной культуры. Они узнали её, почувствовали её привлекательность, прелесть, связь с корнями русской (и не только русской) культуры и языка.
Да-да, именно интеллигенция выступила мощным проводником и популяризатором уголовно-арестантской культуры русского народа! Это – факт потрясающий.

Леонид Бахнов в эссе «Интеллигенция поёт блатные песни» справедливо замечает:
«Говорят, "блатные" песни хлынули в город из лагерей - когда начали выпускать. Наверное. Этого я не застал. Однако подхватила и разнесла их по стране интеллигенция. Для неё эти песни символизировали свободу, непокоренность, отчаянное противостояние фальши и лжи. Что с того, что героями были урки, - инакомыслие тут выражалось на понятном всем языке».

И свобода эта – не в том даже, чтобы противостоять какой-то государственной политике подавления или ещё чему-то в этом роде. Это – поэтика свободного общения, дружеского круга, какого-то чудесного романтического братства – пусть даже с уголовным антуражем. Что же делать, если официальная советская песня не давала такой возможности? «Эту песню запевает молодёжь, Эту песню не задушишь, не убьёшь» - плакатно-лозунговая риторика чаще всего вызывала не просто отторжение, но даже тошноту.
«Блатная» песня предлагала «настоящие» чувства, задушевность, трагизм, отчаянное геройство и даже жертвенность. И всё это – в кругу друзей, «корешей».

Вот что пишет тот же Бахнов:
«Что может быть прекрасней - петь в компании "Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела", "Я был душой дурного общества", "По тундре, по железной дороге" и еще много всякого разного, мешая бесшабашную удаль с тоской, душевный взрыд с практическим расчетом, где надо - входя в образ, где надо - над ним же иронизируя... А потом, когда станут приставать: "Спиши слова", так это небрежненько, через плечо бросить: "Могу тетрадку дать. Сам спишешь".
Ответ - вполне в стилистике только что спетой песни, даже как бы ее продолжение.
В голове вертится слово "театр".
"Блатная" песня и была театр. Общедоступный и общепонятный. Где нет разделения на сцену и зрительный зал, где каждый - во мгновение ока! - может перевоплотиться и сделаться настоящим героем, таким Бывал Бывалычем, которому - что "костюмчик новенький, ботиночки со скрипом", что "халатик арестантский" - всё едино. И который, главное, всегда ощущает себя свободным - и тогда, когда для любимой швыряет "хрусты налево и направо", и даже тогда, когда "квадратик неба синего и звездочка вдали" мерцают ему "последнею надеждой". В ней был размах, в "блатной" песне. Романтика. Юмор. И масса других прекрасных качеств. К тому же, столь часто повествующая об арестантской доле, она и сама находилась как будто бы под арестом - воистину "ворованный воздух"! И еще: ею насыщалась, быть может, самая ненасыщаемая потребность - тоска по братству, по причастности общей судьбе. Пусть ненадолго, пусть иллюзорно - но все-таки...
Ты помнишь тот Ванинский порт
И рев парохода угрюмый.
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы, -
господи, как же много вмещало в себя это "мы" и как же хотелось тянуть и тянуть эту песню, "обнявшись, как рудные братья"!..».

Именно в эпоху «раннего реабилитанса», в 1958 году, «либерально-прогрессирующий» молодой поэт Евгений Евтушенко не только заметил эту тягу культурных людей к «блатняку», но даже оперативно осудил её в известном стихотворении «Интеллигенция поёт блатные песни»:

Интеллигенция
поёт блатные песни.
Поёт она
не песни Красной Пресни.
Даёт под водку
и сухие вина
Про ту же Мурку
и про Енту и раввина.
Поют
под шашлыки и под сосиски,
Поют врачи,
артисты и артистки.
Поют в Пахре
писатели на даче,
Поют геологи
и атомщики даже.
Поют,
как будто общий уговор у них
или как будто все из уголовников.

С тех пор,
когда я был еще молоденький,
я не любил всегда
фольклор ворья,
и революционная мелодия –
мелодия ведущая моя.
И я хочу
без всякого расчёта,
чтобы всегда
алело высоко
от революционной песни что-то
в стихе
простом и крепком,
как древко.

М-дааа… Последняя строка говорит сама за себя. Сравнить стих с древком – всё равно, что сравнить его с поленом. При этом как-то не особо верится, что писал стихотворец «без всякого расчёта». Уж очень торопился побыстрее отмежеваться от интеллигентствующих собратьев. Погромче возопить: я – свой, я совейский, я ррыволюционный! Ну, так, на всякий случай…

Впрочем, по сути Евгений Александрович ошибся. На это обратил внимание Леонид Бахнов, отметив, что в блатном интеллигентском репертуаре тема Красной Пресни всё-таки существовала. Правда, зэки, лагерники смотрели на этот предмет несколько в другом ракурсе:

А завтра рано покину Пресню я,
Уйду с этапом на Воркуту.
И под конвоем в своей работе тяжкой,
Быть может, смерть свою я там найду.

Да, в каторжанской истории Пресня ассоциируется не с революцией, а с тюрьмой.

Впрочем, через пять лет Евгений Александрович создаёт совершенно другое стихотворение, посвящённое Джону Апдайку, - «Граждане, послушайте меня…»:

Я на пароходе "Фридрих Энгельс",
ну а в голове - такая ересь,
мыслей безбилетных толкотня.
Не пойму я - слышится мне, что ли,
полное смятения и боли:
"Граждане, послушайте меня..."

Палуба сгибается и стонет,
под гармошку палуба чарльстонит,
а на баке, тоненько моля,
пробует пробиться одичало
песенки свербящее начало:
"Граждане, послушайте меня..."

Там сидит солдат на бочкотаре.
Наклонился чубом он к гитаре,
пальцами растерянно мудря.
Он гитару и себя изводит,
а из губ мучительно исходит:
"Граждане, послушайте меня..."

Эх, солдат на фоне бочкотары,
я такой же - только без гитары...
Через реки, горы и моря
я бреду и руки простираю
и, уже охрипший, повторяю:
"Граждане, послушайте меня..."

Понятно, что это – не апология блатной песни, хотя рефрен в конце каждой строки – прямая цитата из уголовной баллады «Гоп со смыком»:

Граждане, послушайте меня!
Гоп со смыком – это буду я…

И всё же сделана попытка хотя бы понять, хотя бы увидеть: так называемая «блатная» песня – это на самом деле песня народная. И за ней, видимо, стоит что-то большее, нежели пропаганда уголовщины. Что-то, что действительно способно тронуть человека.
Впрочем, в 1975 году Евтушенко опять публикует свою «Интеллигенцию» - в новой редакции…

НО ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ УПОРНО ПЕЛА ЭТОТ САМЫЙ БЛАТ! Причём он стал даже авторским – благодаря «уголовным» песням Владимира Высоцкого. Эта песенная культура существовала неофициально, подпольно – но была не менее популярна, нежели официальная эстрада. От неё тянется ниточка и к бардовской песне, какими бы далёкими эти явления не казались. Вот что вспоминает Бахнов:
«Где-то с год назад, разрывая бумажные завалы, я откопал свою. Пропыленный коленкор, 96 листов, цена 44 коп. ... На странице, долженствовавшей изображать титульный лист, выведено: "Блатные песни". "Таганка", "Ты была с фиксою - тебя я с фиксой встретил" и прочие шедевры действительно "блатной" лирики перемежаются песнями Окуджавы, Визбора, Галича, а на последних страницах - Высоцкого.

Что, видимо, тоже характерно для тех времен. Почему? Думаю, все потому же: "бардовская" песня официально не существовала - в точности так же, как и "блатная".

Первая пластинка Окуджавы вышла в 1976 году, пластинки Высоцкого по-настоящему стали выпускать лишь после его смерти, а для того, чтобы всплыло имя Галича, понадобилась перестройка...».

А от бардов тянется дорожка и к русскому року. Борис Гребенщиков на пресс-конференции в Тольятти 24 февраля 2005 года признавался:
«- Бабушка еще в семь лет подарила мне семиструнную гитару. Первая песня, исполненная мной, была "Гоп со смыком это буду я". С тех пор мое несомненное братство с авторской песней - нечто само собой разумеющееся. Но также должен заметить, что со времен написания "Гоп со смыком это буду я" качество песен немного стало хуже. Они стали более пошлыми, и в них появилось очень много сахара».

Многие творческие люди прекрасно осознают, что уголовно-уличный низовой фольклор – неотъемлемая часть российской культуры. Появляется даже своеобразная мифология «блата». Режиссёр Дмитрий Астрахан заметил по этому поводу:

«Мне рассказали очень поучительную историю на этот счёт. В советское время в Ленинграде в Союз писателей принимали старого еврея, который всю жизнь писал стихи к партийным датам. Такие «датские» стихи. И вот за выслугу лет его, наконец, принимали в союз. Вдруг он встаёт и говорит: «Сегодня у меня такой важный день, я не могу иметь тайн перед моими товарищами. Я должен покаяться. В молодости я написал две песни, за которые мне было стыдно всю жизнь. Это «На Дерибасовской открылася пивная» и «Гоп-стоп Зоя, кому давала стоя...». Весь зал встал, и писатели устроили ему овацию. Он был тут же единогласно принят в Союз писателей! История очень грустная на самом деле. Имея такой уникальный талант, человек всю жизнь писал всякую партийную глупость, унылую «датскую» дребедень... Главное в творчестве - не насиловать себя, доверять себе. Иначе ничего хорошего не выйдет».

Но лучше всего об уголовно-арестантской песенной культуре, конечно, сказал Андрей Донатович Синявский в своём очерке «Отечество. Блатная песня»:

«Блатная песня. Национальная, на вздыбленной российской равнине ставшая блатной. То есть потерявшей, кажется, все координаты: чести, совести, семьи, религии... Но глубже других современных песен помнит она о себе, что она - русская. Как тот пьяный. Всё утратив, порвав последние связи, она продолжает оставаться «своей», «подлинной», «народной», «всеобщей». Когда от общества нечего ждать, остаётся песня, на которую всё ещё надеешься. И кто-то ещё поёт, выражая «душу народа» на воровском жаргоне, словно спрашивает, угрожая: русский ты или не русский?!».

Впрочем, пересказывать замечательный очерк Абрама Терца - дело неблагодарное. Советую вам самим прочесть эту замечательную работу (разумеется, если до сих пор вы этого не сделали).

МНЕ ЧАСТО ПРИХОДИТСЯ СЛЫШАТЬ любопытное возражение. Дескать, да, в царской России существовали разбойничьи песни на определённом этапе. Но страна в ХIХ – ХХ веках развивалась интенсивно, развивалась её культура, поэтому уголовные песни постепенно стали исполняться лишь в уголовной среде, но не в народе. А вот Советская власть, объявив уркаганов «социально близкими», дескать, дала новый толчок их творчеству, которое стало популярно в широких массах…

Честно говоря, это – типично умозрительная теория, не имеющая ни малейшего подтверждения. Как раз напротив, она опровергается фактами.

Так, Фёдор Михайлович Достоевский в своих каторжанских воспоминаниях «Записки из Мёртвого дома», увидевших свет в 1860 году, писал о песнях неволи:

«Пелись же большею частью песни так называемые у нас арестантские, впрочем все известные. Одна из них: «Бывало...» - юмористическая, описывающая, как прежде человек веселился и жил барином на воле, а теперь попал в острог. Описывалось, как он подправлял прежде «бламанже шемпанским», а теперь –
Дадут капусты мне с водою –
И ем, так за ушми трещит.
В ходу была тоже слишком известная:
Прежде жил я, мальчик, веселился
И имел свой капитал:
Капиталу, мальчик, я решился
И в неволю жить попал...
и так далее. Только у нас произносили не `капитал`, а `копитал`, производя капитал от слова `копить`; пелись тоже заунывные. Одна была чисто каторжная, тоже, кажется, известная:
Свет небесный воссияет,
Барабан зорю пробьет, -
Старший двери отворяет,
Писарь требовать идет.
Нас не видно за стенами,
Каково мы здесь живем;
Бог, творец небесный, с нами,
Мы и здесь не пропадем, и т. д.».

Обратим внимание: автор то и дело подчёркивает, что каторжанские песни были «довольно известны» и на воле. То есть их исполнял простой народ.

А популярная до сих пор «Как-то по прошпекту с Манькой я гулял»? Ведь впервые её процитировал Александр Куприн в своей «Яме»! Многие песни могут позавидовать такой долгожительнице…

Я очень доволен проделанной работой. И в то же время просто обязан подчеркнуть: эта книга – по большому счёту, плод трудов многих известных и безвестных исследователей феномена русской низовой песенной культуры, прежде всего – «блатной». Варлам Шаламов, Абрам Терц (Андрей Синявский), Сергей Неклюдов, Владимир Бахтин, Игорь Ефимов, Дмитрий Петров и ещё десятки, сотни замечательных авторов, отдельными очерками, статьями, эссе которых я пользовался, заслуживают огромной благодарности – не только моей, но, я думаю, целых поколений россиян. Земной поклон также Эдуарду Успенскому и Элеоноре Филиной - создателям и ведущим удивительной народной передачи «В нашу гавань заходили корабли», материалами которой я пользовался при создании этого сборника.

К сожалению, некоторые из этих людей уже ушли из жизни, не успев в полной мере довершить то, на что были способны. И я по мере своих скромных сил попробую продолжить их замечательный путь на пути исследования великой русской народной низовой песни.

Фима Жиганец (Александр Сидоров)

[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]
__________________
"МИР НА ФОРУМЕ"


Ответить с цитированием