«Дама в черном»
«Жил-был черный рояль» — так назвала свою книгу Барбара, культовая певица, с чьей кончиной в 1997 году завершился целый период французской песни, начатый Эдит Пиаф… Ее неоконченные воспоминания, впервые опубликованные пять лет назад издательством «Файяр» (Fayard), переизданы там же в начале 2009 года.
Скоротаем на ностальгической ноте быстротекущее время в L’Ecluse («Шлюз»). Сегодня это просто забегаловка — а ведь некогда было прославленное кабаре, где с 1949 года кипела жизнь, как и в десятках других левобережных театриков и кафе, народившихся в Париже после войны, точно грибы после дождя. В этом полуподвале на набережной Гранд-Огюстен в доме № 15 толпились писатели, танцоры, актеры, студенты соседней Школы Изящных Искусств. Там с 1959-го по 1964 год включительно, «лишь только вечер затеплится синий», на тесную сцену выплывал силуэт, словно сотканный из света и тьмы: темное платье, волосы, глаза, лебединая шея, тень длинных ресниц…
Она пела — и голос, не похожий на другие, странно взмывал на верхах. В этих песнях были меланхолия, грусть и мольба о любви, всегда обращенная к тем, кто пришел слушать Барбару — таким сценическим псевдонимом сменила «Дама в черном» свое настоящее имя — Моник Серф (Monique Serf).
«Мое детство было удачно прошедшим кошмаром», — вспоминает певица. Ее ранние годы прошли в Париже, в квартале Батиньоль близ Монмартра, где она родилась 9 июня 1930 года. Отец был полуеврей из Эльзаса, мать — одесская еврейка-эмигрантка. Во время Второй мировой войны семья, скрываясь от гестапо, скиталась из города в город, с северо-востока на юго-запад.
Годы оккупации: желтая звезда на одежде, бесконечные переезды, бегство от облав, бомбежки, стремительные сборы, смена городов. Военное время осталось в памяти очень тяжелым, «в котором даже дышать было трудно». И эта душевная рана, вспоминает она, оставалась открытой всю жизнь, не заживая. В мемуарах Барбары, как в черно-белой экспозиции, мелькают светлые и темные страницы.
«После войны мы осели в Марселе. Я росла у бабушки. Бабушка пекла штрудели, рулеты с орехами и изюмом и собирала на чаепития таких же, как она, аккуратных, рисовой пудрой пахнущих старушек. Они говорили исключительно по-русски…»
Бабушка заменила Моник мать, и впоследствии именно ее имя, Варвара, стало сценическим псевдонимом певицы. «Матери было не до меня. А отец лучше бы вовсе обо мне не помнил…» — вспоминает Барбара, отважно открывая дверь в потемки отрочества, где она узнала кошмар инцеста.
Она ушла из дому. Ушла одна, в никуда. На страницах мемуаров мелькают голодные дни и холодные ночи, щедрость незнакомцев, внимание случайных людей — клиентов… «Я блуждала между Парижем и Брюсселем, как бродячая звезда, не нашедшая своего созвездия. Но мне везло. Мне всегда кто-нибудь помогал…»
…В «Шлюз» ее берут со второй попытки, сначала временно и на подмену заболевшим артистам, но уже в 1958-м она становится ведущей певицей. Почти прильнув к пианино (для рояля на узкой сцене не было места), Барбара поет в «Шлюзе» песни Лео Ферре, Жака Бреля, Жоржа Брассенса, заполняя битком набитый зал странным каким-то голосом. Она поет, впитывая мастерство учителей, их великую «науку сочинять», их остраненность, энтузиазм, заражаясь их внутренней свободой. Подобно Брассенсу и Брелю, Барбара сохраняет и развивает типичную для французов, бельгийцев, канадцев традицию, где главное — не музыка, а слова. Как говорит ее близкий друг Лео Ферре, «поэзия должна петься».
И вот поразительно: никто не догадывается, что втайне от всех Барбара вставляет в репертуар собственные песни! Только в «Неоконченных мемуарах» она наконец раскроет свой секрет. Для чего было ей прятаться за чужую спину, оставаться за кулисами славы? Что это? Скромность? Неверие в себя? Нет, скорее колоссальная застенчивость, неожиданная для звезды. А она уже звезда. «Полуночную Певицу», загадочную и волнующую, приходит слушать в «Шлюзе» «весь Париж».
А ей уже тесно в «Шлюзе». С 1964-го Барбара — звезда первой величины. Снимается в кино, выступает с сольными концертами, ее чествуют в «Олимпии», «Бобино», «Шатле», она отправляется в Штаты на гастроли вместе с Сержем Гензбуром.
Они были похожи. Оба — дети эмигрировавших во Францию одесских евреев. У обоих родители были артистами варьете. И еще у обоих была ни на кого не похожая манера пения. Наконец, оба отнюдь не блистали красотой, но при этом влекли к себе, как магнитом.
С конца 60-х карьера Барбары неуклонно идет по восходящей. Голос Барбары — страстный, странный, кристально-чистый — взмывает под своды концертных залов Италии, Германии, Канады, Израиля и даже Большого зала Московской консерватории…
У каждого из нас своя love story. Самой страстной любовью всей жизни Барбары всегда была ее публика. Барбара стремилась на сцену, точно на свидание с любимым. И одна из лучших ее песен так и называется «Моя главная любовь — это вы».
«Барбара — черно-белый силуэт, — пишет о ней Ивонна Лебрюн, друг и биограф певицы, — крепкая, как утес, и хрупкая, как снежинка, к которой прикоснулось солнце».
Она, казалось, была не от мира сего. Бывала поразительно практичной, резкой — и очень мягкой, любезной — и жесткой. А стержень ее образа, житейского и сценического, — интеллигентность, искренность и чисто-еврейская убийственная ирония.
Слухи о ней разносились парадоксальные: приступы гнева, скепсис и какой-то безрадостный смех, мрачная подозрительность, королевская щедрость. А более тонкий наблюдатель мог разглядеть в ее душе неизбывную боль, что вот-вот выплеснется через край.
Между нею и людьми существовала некая дистанция, зона неприкосновенности. Давая интервью, Барбара словно защищала эту зону, пытаясь укрыться за банальными фразами: «Я не мэтр песни»; «Я не черный тюльпан»; «Я не поэт»; «Я не хищная птица»; «Я не интеллектуалка»; «Я — женщина, которая живет, дышит, любит, страдает, дает, берет и поет».
*************************************
Как-то вечером 1993 года в Театре Шатле перед выходом на сцену мое сердце забилось слишком сильно и быстро. Затем несколько бесконечных секунд длилось то, чего, я уверена, не заметил никто: мое тело отказалось подчиниться мозгу, которому перестало подчиняться все…
**************************************
После пережитого певица ушла в самоизгнание, заперлась в деревне на Марне. «Никогда не вернусь я на сцену, мне там больше не петь никогда». 25 ноября 1997 года песня Барбары обрывается окончательно.
«Пение для нее было даром божьим, тяжкой и сладостной ношей, то есть — Судьбой, — сказал о ней, прощаясь, Жорж Мустаки. — Музыка и песня давали ей силу, без которой никто не прошел бы этот путь длиною в 67 лет, что назывался ее Жизнью».
Материалы использованы в рамках доктрины Fair use
Кира Сапгир
[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]