Показать сообщение отдельно
  #1  
Старый 30.03.2008, 17:06
Аватар для Admin
Admin Admin вне форума
Администратор
Местный труженик
 
Регистрация: 22.04.2006
Сообщений: 915
Лампочка Русская песня в изгнании

Русская песня в изгнании


[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации] Стенограмма радио "Свобода".
30.12.07

Иван Толстой: В основу сегодняшней программы положена книга Максима Кравчинского, вышедшая в 2007 году в нижегородском издательстве «Деком». Она так и называется - «Русская песня в изгнании» и посвящена большому и долгому феномену, изученному еще только в малой степени. Федор Шаляпин, надежда Плевицкая, позднее - Иван Ребров, еще позднее - Александр Галич, Вилли Токарев - эти имена хорошо знакомы. Но есть целая россыпь совершенно неизвестных, забытых, утонувших в тумане прошлого. Сегодня мы только коснемся некоторых мифов, некоторых судеб - в этом нам поможет автор книги Максим Кравчинский. Скажите, Максим, как для вас самого начался интерес к русской песне в изгнании?
Максим Кравчинский: Мой родной отец эмигрировал в 79-м году в Америку. Мне было тогда четыре года, я, конечно же, очень скучал по нему, и детским разумом своим понимал, что он живет далеко за океаном в совсем другой стране, про которую по телевизору говорят разные ужасные вещи. И вот на этом фоне, в начале 80-х годов, в Воронеже, будучи в гостях у бабушки и дедушки, я услышал кассету с песнями эмигрантов. Они были абсолютно безымянны тогда, а много лет спустя я понял, что звучали там Вилли Токарев и многие другие, известные сегодня люди. И эти песни стали своеобразной замочной скважиной, через которую я мог составлять некое представление о том, как живут люди за океаном и, в том числе, мой отец.

Иван Толстой: От этого вашего впечатления до написания книги все-таки дистанция огромного размера.

Максим Кравчинский: Услышав в первый раз в 10-летнем возрасте песни эмигрантов, столь непохожие на советскую эстраду того времени, я как-то проникся этим собирательством, потом стали появляться другие имена, другие голоса, со временем они распались на имена и фамилии. Это хобби я пронес до сегодняшнего момента, но это оставалось все лишь увлечением. Я окончил один экономический вуз, потом второй, защитил диссертацию, работал в самых разных структурах, работал в «Мосэнерго», работал управляющим банка, пока лет несколько назад, абсолютно случайно, за кулисами Кремлевского дворца не встретился с программным директором Радио «Шансон». Это знакомство закончилось тем, что меня пригласили вести программу об истории жанра на этой радиостанции. Я ее вел около года, было записано порядка тридцати выпусков. Под каждую программу я писал текст, а когда программа была закрыта, то тексты остались и, оглядев эту папку, я понял, что мне по настоящему жалко с этим расставаться. Я сел, что-то закончил, что-то доработал, и получилась книга, которая получила название «Русская песня в изгнании».

Иван Толстой: Максим, но все-таки, чтобы разговаривать со слушателями о русской эмигрантской песне на Радио «Шансон», надо довольно много знать. Одно дело - любить, другое дело - об этом рассказывать. Откуда пришли ваши знания?

Максим Кравчинский: Все то, что вылилось в книгу, это, опять же, благодаря пресловутому железному занавесу. Я вспоминаю сейчас свою детскую мечту, как мне хотелось посмотреть, как же выглядят эти люди, которые поют «Небоскребы» или «Мурку». Создавался какой-то условный словесный портрет, который потом либо не совпадал, либо совпадал с оригиналом. Эта мечта воплотилась в 90-м году, когда я в первый раз оказался в гостях в Америке. Мы полетели в Нью-Йорк, там я познакомился с Михаилом Гулько, а за два года до этого, когда Токарев приезжал в Москву, в гости, без всяких гастролей, я встречался с Вилли Токаревым. Эти поездки, начиная с 90-го года, стали регулярными. Я познакомился со всей Третьей эмиграцией. С Мишей Гулько я дружен уже почти 20 лет, невзирая на разницу в возрасте, мы (смею надеяться, что и он так считает), по-настоящему близкие люди. Я ему что-то советую, он мне что-то советует.
В 89-м году это была шапочная встреча, первым из эмигрантов с концертами в Россию приехал Борис Рубашкин. И мне, ребенку, удалось встретиться с ним. А недавно, в октябре? проходил в Москве Фестиваль русской песни, и Борис Рубашкин приезжал снова. 20 лет спустя мне удалось снова с ним повидаться, он был очень удивлен, увидев старые фотографии. Были и снимки, и беседа. На сегодня нет, пожалуй, заметного человека из Третьей эмиграции, с кем бы я не был знаком довольно близко, и они мне, конечно, многое рассказывали.
Что касается литературы, то ее мало. Но на сегодня в моей коллекции, так думаю, собрано процентов 90 того, что, так или иначе, описывает культуру русской эмиграции. Из прямой речи это, прежде всего, воспоминания Вертинского «Дорогой длинною». Путем неимоверных усилий я нашел книгу воспоминаний Юрия Морфесси, которая была издана в 32-м году во Франции. В мемуарах эмигрантов Первой и Второй волны встречаются описания. Прежде всего, это Роман Гуль, его знаменитая апология эмиграции. Там есть довольно значительные пассажи о донских хорах - хоре Жарова, хоре Костюкова, хоре имени атамана Платова, описывает Роман Гуль и знаменитую эпопею певицы Надежды Плевицкой. Из каких-то мемуаров, из самых разных источников, порой удавалось что-то почерпнуть.
А что касается новейшего времени, то это, конечно, исследование Бориса Савченко, была такая книга в середине 90-х «Ретро-эстрада», и она как раз была посвящена Изе Кремер, Вертинскому, Морфесси. А в Краснодаре живет писатель, краевед, ему уже много лет сейчас, его книги - это настоящая библиографическая редкость, потому что они издаются только на Кубани. Это три книги, зовут его Виталий Бардадым, и они были посвящены Петру Лещенко, Юрию Морфесси и Александру Вертинскому. Абсолютно иной взгляд, чем каноническое восприятие этих людей.

Иван Толстой: Мы обращаемся к судьбам некоторых исполнителей Первой волны.

Максим Кравчинский: Первая волна, как и Третья, это, в большинстве своем, профессиональные артисты, которые состоялись в царской России, а затем оказались в эмиграции. Сегодня из Первой волны номером один, без сомнения, считается Александр Вертинский, но стоит сказать, что его популярность пришлась на последние предреволюционные годы- 15-й-16-й год. До этого это был заурядный статист. А в эмиграции оказался такой человек, скажем, как Юрий Морфесси, который к моменту своего вынужденного изгнания в 20-м году был на уровне сегодняшнего Кобзона. То есть, он пел перед Николаем Вторым, его одаривали запонками с бриллиантовыми орлами. А тот же Вертинский пел в ресторанах, принадлежащих Морфесси, о чем в своих мемуарах умалчивает. У Юрия Морфесси судьба сложилась, для его положения, наиболее драматично. Он был обласкан, имел сумасшедшие гонорары. Он родился в Одессе в 1882 году, рано проявил способности к пению, начинал в оперетте, как многие тогда, но быстро сменил театральные подмостки на эстрадные, и завоевал в очень короткий срок признание слушателей. И вот, как я уже сказал, он пел на самых лучших площадках, пел перед Николаем Вторым. Оказавшись в эмиграции, он так и не расстался с российским паспортом, не принял иностранное гражданство, крайне скучал по России и не расстался даже со своим репертуаром, пел то, что пел до революции. Жизнь его сложилась несколько драматично, прежде всего, из-за неудачной любви. Будучи уже зрелым человеком, ему было прилично за 50, он жил в Югославии и там познакомился с женщиной, которую звали Валентина Лозовская. Она была из офицерской семьи, сама в юном возрасте принимала участие в боях на стороне белой армии, в Добровольческой армии, была награждена Георгиевским крестом, женщина была, скажем так, опередившая свое время, видимо, сильно эмансипированная особа. Она принимала участие в автомобильных гонках, занимала различные призовые места по плаванию и так далее. Была такой статной, крупной женщиной, на голову выше Морфесси, который сам, надо сказать, был не маленьким человеком, и современники смеялись над ним. Она была намного моложе его. Он познакомился с ней, и они поженились. Он привез ее из Югославии в свою маленькую квартирку в Париже, и все, в общем, складывалось хорошо. Но оказалось, год спустя, что у его избранницы в Югославии остался любовник, с которым она поддерживает отношения. Этот любовник был югославский миллионер. И он ее, путем различных интриг и охмурений, переманил обратно. Когда она бросала Морфесси, убегала, она обобрала его до нитки, по некоторым данным даже продав его парижскую квартиру. И это для человека, которому было под 60, был страшный удар. Но за тот год, что он переживал бурный роман со своей молодой женой, он успел написать мемуары, которые назвал «Жизнь, любовь, сцена: воспоминания русского баяна». А «баяном русской песни», как мы помним, его назвал сам Федор Шаляпин. А умер Морфесси в 57-м году, уже в довольно преклонном возврате, в 75 лет, так он и не оправился после этого удара. Все уже шло по нисходящей. Умер в полной нищете в Париже.

(Поет Юрия Морфесси)

Иван Толстой: Максим, а как сложилась судьба другой знаменитости, Изы Кремер?

Максим Кравчинский: Иза Кремер, как и Юрий Морфесси, - одесситка. Начинала она, как и многие тогда, учась оперному искусству, вокалу у итальянского преподавателя. По-моему, даже ездила в Италию обучаться вокалу, но потом нашла себя как эстрадная примадонна. Ее многие до сих пор сравнивают по манере исполнения, по подаче песенного материала с Вертинским. Дело в том, что Иза Кремер прославилась, у Вертинского они назывались ариетты, а у нее - музыкальные улыбки: она переводила иностранные шансоньетки – итальянские, французские – на русский язык и пела их замечательно, используя мимику, жесты, чуть подтанцовывая. Все это напоминало маленький театр. Иза Кремер была особенно популярна на юге России, имперской славы она до революции не обрела. Вот Одесса, Кишинев - там ее знали прекрасно, хотя она гастролировала и в Москве, и в Петербурге.
У Изы Кремер судьба не менее драматична. Она оказалась в эмиграции, в Константинополе позднее остальных. Первое время она пыталась как-то мириться с новой властью и даже выступала перед красными в Одессе. Но в 21-м или в 22-м году она оказалась в Константинополе, выступала в кабаре, которое принадлежало Юрию Морфесси. Юрий Морфесси в своих мемуарах приводит такую историю. В один из вечеров, когда в его клубе в Константинополе собралось все командование союзных войск стран Антанты (присутствовали французские военные высокопоставленные, адмиралы американского флота), кто-то, в порыве патриотических чувств, встал и запел «Боже, царя храни!». Все как один поднялись - и американцы, и французы, и все гости, которые присутствовали в зале. Все, кроме Изы Кремер. И это было настолько явным вызовом, Морфесси, как владелец клуба, был просто в ужасе, это был страшный удар по репутации. Он подошел к Изе и сказал: «Встаньте немедленно! Что вы делаете?!». На что она осталась сидеть. Морфесси, конечно, после этого моментально ее выгнал и пишет в своих мемуарах, что, вероятно, не зря говорили, что Иза Кремер пыталась найти общий язык с чекистами. Довольно зло пишет про нее. Иза Кремер не растерялась, буквально на следующий день она ушла к конкурентам Морфесси в кабаре под названием «Стелла». Кабаре самого Морфесси было вскоре закрыто и, как пишет Юрий Спиридонович, Иза написала на него донос, может быть, о незаконной торговле спиртным или чем-то еще. Но, так или иначе, он грешит на нее после этого случая.
Позднее, Иза Кремер продолжила певческую карьеру в Нью-Йорке, пела и русские песни, выступала в бродвейских мюзиклах, но в начале 30-х годов, то ли заработав достаточно денег, то ли как-то устроив личную жизнь, о которой данных немного, она закончила выступать. Есть информация, что она пела по приглашению Черчилля в Тегеране, на знаменитой конференции 43-го года. Черчилль праздновал очередной день рождения в 43-м году, он, якобы, помнил Изу Кремер по ее выступлениям в Лондоне и попросил привезти ее. И есть такая версия, что она пела перед знаменитой тройкой – Сталиным, Черчиллем и Рузвельтом. Эти воспоминания приводит Вадим Козин, но я недавно прочитал книгу фотографа Леонида Бабушкина, который пишет, что воспоминания Козина о том, что и он сам пел на Тегеранской конференции, являются полнейшим вымыслом. Поэтому доверять им или нет, я не знаю.
А Иза Кремер умерла в один год с Морфесси, правда, не в нищете, а в полном достатке. Умерла она в Аргентине, в городе Кордоба в 57-м году. А оказалась она там, выйдя замуж за аргентинского врача и общественного деятеля.

Иван Толстой: Минуя военную пору, движемся по истории вперед. Творчество Бориса Рубашкина.

Максим Кравчинский: Я приготовил немного необычную песню Бориса Рубашкина, которая выбивается из его репертуара. Это такая эстрадная композиция, которая называется «Девушка за роялем». Это не авторская вещь, а переработка песни французских композиторов. Называется она «Девушка за роялем» и разительно отличается от всего того, что пел Борис Семенович. А пел он, как мы помним, русский фольклор – «Стенька Разин», и так далее, обладая хорошим оперным голосом.
Два слова о Борисе Рубашкине. Он родился в Болгарии, в семье казака и болгарской девушки. Его отец бежал от большевиков на запад в 17-м году, юность Бориса Рубашкина прошла в Болгарии, он увлекся танцами, музыкой, в окружении его всегда были казаки, русские эмигранты, и, как сам Борис Семенович вспоминает в мемуарах и в интервью, его коллективным учителем стала русская белая эмиграция. Он увлекался танцами, как я сказал, и в Софии поступил в Ансамбль песни и пляски Министерства Внутренних Дел. То есть, достиг определенных успехов. А потом уехал учиться в Прагу, поступил на экономический факультет Пражского университета. Но жизнь в социалистическом лагере ему была совершенно не по душе, и он устроился шофером в болгарское посольство в Праге.
Многие посольские того времени, имея свободный выезд в страны Западной Европы, подрабатывали следующим образом: они на выходные выезжали на собственном автомобиле или просто поездом, пользуясь дипломатическим паспортом, скажем, в Австрию, покупали там ширпотреб и затем продавали в Болгарии или в Чехословакии и, тем самым, пополняли свой скромный бюджет. И один из посольских предложил Рубашкину, как водителю, сопровождать его в поездке в Австрию. Рубашкин понял, что это его шанс. Он каким-то образом выправил своей тогдашней жене через Югославию австрийскую визу и повез своего начальника, посла, в Австрию. И только он его туда привез, сразу вместе с женой сбежал. Пошли в полицию и попросили в Австрии политического убежища. Оно им было предоставлено через какое-то время, а пока Рубашкин ждал решения по своему вопросу, он работал обыкновенным рабочим на заводе. Абсолютно случайно судьба его столкнула с соотечественником, болгарином, который привел его в русский ресторан «Жар-Птица», опять же случайно Рубашкин оказался на сцене, спел, его услышал хозяин, и так он получил свою первую работу.
Уже потом он выиграл конкурс на должность баритона в Зальцбургской опере, и началась его вокальная карьера. Началась поздно, в 35 лет. Рубашкин, конечно же, был звездой 60-х годов, он аранжировал и создал знаменитый танец «Казачок», который его прославил и сделал состоятельным человеком. Жив и здоров Борис Семенович до сих пор, живет там же в Зальцбурге, в особняке, пишет мемуары и воспитывает маленькую дочку.

Иван Толстой: Перейдем к Третьей волне, Максим?

Продолжение следует
__________________


[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]
[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]

[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]
Ответить с цитированием