Неизданные песни и неизданные стихи.
Я жил, не запасаясь впрок,
Не думая о том, как будет завтра.
Доказывать не стану, что был прав я,
Но жил как мог, но жил как мог.
Я исписал десятки тысяч строк,
И в них есть, право, доля славных песен,
И я иной раз оттого был весел,
Что это смог, что это смог.
Когда ж не мог я выродить и слог,
То забывался днями в дикой пьянке,
И не влезал, конечно, в чьи-то рамки,
А как я мог, ну как я мог?
Зато, потом желанья - на замок,
Работал я, не замечая марта.
Не доставал из рукавов я карты,
Хотя и мог, хотя и мог.
Я не скажу, чтоб очень злым был рок,
Но и фортуна быть могла поблагосклонней,
Я пару раз готов был бросить кони,
Но превозмог, но превозмог.
Я не любил давать себе зарок,
Что с понедельника начну жить по-другому,
А летом я всегда тянулся к дому
Как только мог, как только мог.
Я жил в друзьях, бывал и одинок,
Но отдавал, ни капли не жалея,
И день, и ночь для тех, кому важнее,
И чем уж смог, тем и помог.
А то, что ел, бывало, под залог,
Себя я чувствую немного виноватым,
Скрывать не стану: я не стал богатым,
Чего не смог, того не смог.
Не раз казалось: вот он, потолок,
И дальше можно только по карнизу,
Куда я шёл, к вершине или книзу?
Понять не мог, понять не мог.
Я ощущал в душе своей ожог,
И всякий раз метался угорело,
Осознавая то, что сделать дело
Пока не смог, пока не смог.
Но я надеюсь, что ещё не срок,
Не истекло моё пока что время,
Живу, пишу вот это и уверен:
Ещё смогу, чего не смог.
1988 год
Я розовой краской писал на асфальте,
Писал на асфальте такие слова:
До старости, люди, детьми оставайтесь,
Тогда будет вечно зелёной трава.
А люди бежали и не замечали,
Ногами топтали такие слова!
Понятное дело: у каждого дело.
А я извёл краски - четыре ведра.
А через неделю завьюжат метели,
И через неделю придут холода,
И краска поблекнет до лета, до лета,
И снег запорошит такие слова!
Да что он поёт там,
Как будто не знаем?
Мы всё это знаем, согласны со всем.
А дождик осенний
Льёт без стесненья,
И краску мою вымывает совсем.
Но я не в обиде на день непогожий,
И розовый цвет на асфальте снова’,
Я знаю, что это не ново, но всё же
Прошу: не топчите, прочтите слова.
Ах люди, вы, люди,
Давайте побудем
Подольше в объятиях детского сна,
Тогда будут звёзды
Купаться в берёзах,
Тогда будет с нами шептаться луна.
Ах люди, вы, люди,
Давайте не будем
В себя приходить после детского сна,
Тогда станут звёзды
Купаться в берёзах,
Тогда будет с нами шептаться луна.
1985 год
В 1986 году, в стране началась очередная тотальная борьба с пьянством, был введён,
практически, сухой закон
Я не ропщу, я не ворчу, не лаю,
Я будто бы по космосу летаю,
Я месяц не люблю свою жену,
Я будто в эмиграции живу.
Нарушен распорядок жизни прежний,
И поедом сомнения едят,
Я не привык на трезвую быть нежным,
Мне кажется, за мной кругом следят.
С тех пор, как признали водку синдромом,
Жизнь пошла совсем по-другому.
Условия приближены к военным,
Потеют ноги необыкновенно,
Вчера уже до кассы я дошёл,
Но не рискнул, чек выбил и ушёл.
Одумался я вовремя, ребята,
Хотя, конечно, мозг уже не тот,
Зато открыто отмечал я дату:
Селёдка, лук и яблочный компот.
С тех пор, как признали запах симптомом,
Жизнь пошла совсем по-смешному.
Народ в столовке уплетает лобио,
Глядит на друг дружку исподлобия,
Аж веки в напряжении дрожат:
Не сунет ли кто руку под пиджак.
И вот один нарушил конспирацию,
Он зря потом кричал, что «Шипр» - вещь!
Нет, непроста жизнь наша в эмиграции,
Раскрылся раз и всё, и вышел весь.
Но вы не думайте, что я от злости лаю,
Я суть сего момента понимаю,
Таких, как я, ничем не запугать.
Орлята учатся летать!
И зря меня жена манит ночами,
Не осознавши мелочность свою,
Лишенья нам привычны изначально,
В ученье трудно, но легко в бою!
1987 год
Я сбросил горы груза с плеч,
Теперь мне станет легче,
Теперь смогу спокойно лечь,
Не напрягая плечи,
Забыть про всё, глаза закрыть
И плыть куда уносит.
И только водной глади зыбь,
И только осень, осень.
Я к этой осени бежал,
Шагал и полз годами,
Меня б Шагал нарисовал
С опухшими ногами.
Но к счастью он меня не знал,
И я добрёл до цели,
Был понедельник, круглый зал,
И я на авансцене.
Оваций гром не оглушил
Меня, да и с чего бы?
Я просто сделал, что решил,
Заслуги нет особой.
А почему спешил я так?
Была на то причина:
Сияет гордо в облаках
Невзятая вершина.
Она - одна, и как магнит,
Манит меня и тянет,
Она - молитва из молитв,
Край суши в океане.
И я мечусь, как на краю,
И знаю: всё пустое.
Пока её не покорю,
Не обрету покоя.
Я сбросил горы груза с плеч,
Но мне не стало легче,
Я не могу спокойно лечь,
Я напрягаю плечи.
Теперь помех нет у меня,
Гляжу наверх до жженья,
Там - облака, внизу – земля,
Я начал восхожденье!
1986 год
Я думаю так:
Жить, так уж жить,
Играть, так ва банк,
Любить, так любить,
Идти, так до края,
Упасть, так в пропасть,
Удастся, так в рай,
А нет, в ад попасть.
Драться, так драться,
Петь, так уж петь,
Суметь разорваться,
А к другу поспеть,
Запреты снимая,
Пить, так уж пить,
Я так понимаю:
Жить, так уж жить.
1982 год
Что ты в спор лезешь всё,
Что словами соришь?
Каждый сам, говоришь,
Сценарист, режиссёр
Своей жизни. Возможно,
Но только, изволь,
Объясни, отчего
Ты себе выбрал роль,
Никудышную роль,
Всю из «не», всю из «без»,
Где излишен бемоль
И не нужен диез,
Где ни радость, ни боль
Не выходят за грань,
Разве эту ты роль
Думал в жизни сыграть?
А играешь её,
Хоть и точит тебя.
Что, враньё? Не враньё,
Погляди на себя,
Кто ты есть - пыли слой
На подмостках судьбы,
Измени себе роль,
Пока не до губы.
Ведь она больше всех
Нелюбима тобой,
Сценарист, это ж - грех,
Вытри текст, смой водой,
Режиссёр, всё меняй!
Да ты кто мне такой?
Я – кто? Ты. А ты - я,
Говорим меж собой.
1985 год
Шёл разговор в таком аспекте
Меж другом Венею и мной,
- Ты знаешь, Петя, на проспекте
Девчонка есть, ах боже ж мой!
У ней папаша в министерстве,
Две дачи, «Волга» в гараже…
Я на Кутузовском проспекте
Был через час, чуть в кураже.
У друга Вени слово - кремень:
Была и «Волга» и гараж.
Водил я Зойку в «Современник»,
Кафе «Валдай» по воскресеньям,
И песни пел ей в антажах.
Забыл про все дела на время,
Поставил кон и мой был банк:
Сыграли свадьбу в январе мы,
Я Веньке выставил кабак.
А через три дня молодая
Меня отторгла ото сна,
- Вставай, Петруша, опоздаем,
Нам до отправки - три часа.
- Куда летим? - спросил я Зойку. –
- Алушта, Ялта, Анадырь?
А Зойка, выгнув брови бойко,
В ответ, - Петруша, мы на стройку,
На комсомольскую в Сибирь!
Папаша вызвал две машины,
Мелькал Кутузовский в окне.
Во мне ж сибирские картины
Стекали потом по спине.
Куда деваться, чем прикрыться?
Я это Веньке не прощу!
- Пиши почаще, Петь, в столицу,
Такой, как ты, нам зять годится, -
Папаша хлопал по плечу.
Слеза мужская наземь пала,
Перед глазами плыл вокзал.
Недолго музыка играла,
Недолго фраер танцевал.
1984 год
Украшений миллион,
Только есть медальон,
В нём не Бог, и не чёрт, и не ангел.
Гимнастёрка хранит,
Стерженёк – карболит,
Но с ним легче ложится под танки.
Мне вручал его сам
Городской комиссар,
- Это, парень, тебе паспорт вечный.
Имя, возраст – в шесть строк,
И куда, если что,
И, конечно, мне с ним много легче.
Наши смертники нас
До живых сквозь года
Доведут, пасть не дав в неизвестность.
Пласт размоет вода,
Сохранив письмена,
И воскреснут, всплывут
Имена, имена
На поверхность!
Пропылён, просмолён
Я и мой медальон,
На войне не спасают подковки.
Смерть и сбоку, и в лоб,
Не вернуться в окоп
Из атаки без артподготовки.
Рвёт врага батальон,
Я упал, рядом - он,
Что же делать, за Родину гибнем.
Кто был я, и кто он,
Открывай медальон,
Там всё ясно, отчётливо видно.
Наши смертники нас
До живых сквозь года
Доведут, пасть не дав в неизвестность.
Пласт размоет вода,
Сохранив письмена,
И воскреснут, всплывут
Имена, имена
На поверхность!
Кто ж сквозь пекло и дым
Продерётся живым,
Медальоны солдатские эти
Из карманов – в огонь,
Как от гибели бронь,
Как от прикосновения к смерти.
Ну а нам, ну а нам,
Павшим не по годам,
Из могил братских нить воскрешенья –
Уцелевший листок
В шесть израненных строк:
Имя, возраст и место рожденья.
Наши смертники нас
До живых сквозь года
Доведут, пасть не дав в неизвестность.
Пласт размоет вода,
Сохранив письмена,
И воскреснут, всплывут
Имена, имена
На поверхность!
1984 год.
«Ужасный век, ужасные сердца» -
Писал поэт, да только мог ли думать
Что изготовился к прыжку век – волкодав,
В котором «Кадеш» с «Реквиемом» будут?
Дитячьи игры был поэта век
В сравненье с этим веком-волкодавом,
Но средь чумы, безумства, страха, бед
Надежда над безверием витала.
Он где-то есть - неясный свет,
Который нас лишь не находит,
Он должен, должен быть в природе,
Не может быть, что его нет.
Наш век в искусствах чёрным отражён,
Уродливы фигуры человечьи,
Но мы друг другу на плечи встаём,
Встаём, встаём друг другу мы на плечи.
Чтоб кто-то вдруг подал заветный знак,
- Я вижу свет, он есть, ещё не вечер!
И все мы, все, подставившие плечи,
Узнаем то, что так нам нужно знать!
Он где-то есть - неясный свет,
Который нас лишь не находит,
Он должен, должен быть в природе,
Не может быть, что его нет.
1991 год
Шагает Фима в лёгком опьяненьи,
Ну кто сказал: аид с утра не пьёт.
В ладах сегодня Фима с настроеньем:
Под утро всё же вызвонил Ашдод.
И папа с братом, - Фимочка, мы слышим!
И голос мамы, - Фимочка, сынок!
И солнце, солнце прямо в душу брызжет,
Хоть не Восток, хоть не Восток.
И Фимке - грех
Не выпить ром,
За них, за всех,
Шалом, шалом.
Уехал брат, а одному труднее,
И папа с мамой двинулись за ним.
Сказал им Фима, - Буду в январе я.
С тех пор уже минуло восемь зим.
Он дважды был в гостях на днях рожденья,
И до сих пор о том ночами сны…
Шагает Фима в лёгком опьяненьи
По улочкам родной Москвы.
Алло, алло,
Ашдод, Ашдод!
Шалом, шалом…
Леитроод.
1992 год.
Чего творится нынче со страной,
Муть полонит всё как сорняк на грядках,
Хаос такой, что подивился б Ной
И власть уже - не власть над беспорядком.
Растёт преступность будто на дрожжах,
Жиреют проститутки и каталы,
Срывают на фарцовке капиталы
Лихие спикули ни капли не дрожа.
Возможно это акция,
Гляжу по сторонам:
Кооператоры воруют сплошь и рядом.
Да где ж организация,
Что обеспечит нам
В конце концов, общественный порядок.
Давайте, решайте, учёные лбы,
А то ведь дожили уже до стрельбы.
Вот Запад регулирует процесс:
Наркотики – под наблюденьем клана,
И указанья шлёт из океана
Папаша, крёстный, так сказать, отец.
Он с яхты мафиози шлёт привет,
Совет во избежанье катаклизмов,
А потому там безобразий нет,
И бандитизма нет, лишь терроризм.
Так где же наша мафия,
Что сможет под контроль
Взять весь подпольный несмышлёный бизнес?
Катраны, порнография
Заждались Вас, король,
Дон Вито Карлеоне,
Отзовитесь!
В Советском Союзе пока не до яхт,
Все виты побиты, сидят в лагерях.
Но всё же нужно сделать этот шаг,
Народ у нас идёт к общенью смело,
Святое дело - воровской общак,
И семьи в зонах - не пустое дело.
И нам отцов не знать из-за бугра,
Своими поделиться можем, право,
Работал бы в Нью-Йорке на «ура!»
Советский человек - Япончик Слава.
И мы дождались всё-таки,
Газету, вон, открой:
Есть мафия, держись подпольный бизнес!
Колёсники, напёрстники…
Да здравствует король,
Дон Вито Карлеоне,
Сто лет жизни!
Сегодня стране нужны вы втройне,
Зачем Доны Виты в тюрьме?
1989 год.
Шины вжимаются в мокрый асфальт,
По стеклу лобовому - струи.
Последний прохожий от жизни отстал,
Руку поднял: голосует.
Я торможу. - Друг, к Сокольникам брось,
Не бойся, не будешь внакладе.
- Ладно, заладил, ремень, вон, набрось:
Гаишники на эстакаде.
- Промок до костей, майку, хоть, выжимай.
- А ты выжимай: продрог же.
- Здесь лучше левее, левее езжай.
- Да ладно уж, знаем дорогу.
Левее, правее, давлю на педаль,
Сцепленье на тормоз не злится.
И мысли толкутся, и фары бьют вдаль,
Вот мыслям бы так научится!
Тогда б в прикупах моих черви-черви’,
И бес никогда б не попутал…
- Приехали, парк, прекращай, забери,
- Какой там - бензин, я ж попутно.
1985 год
[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]