Елена ВЛАДИМИРОВА
Елена Львовна Владимирова (1902-?), родилась в С.-Петербурге, в дворянской семье. Во время гражданской войны сражалась на стороне красных. Позднее занялась журналистикой. В 1937 г. арестована как жена "врага народа". Муж - Л.Н. Сыскин, был расстрелян, единственная дочь Женя погибла под Сталинградом. В лагере на Колыме Елена Львовна вошла в подпольную группу (борьба со сталинщиной с позиций ленинизма), за что была приговорена к 15 годам каторги. Пробыла в заключении более 18 лет.
Мы шли этапом. И не раз,
колонне крикнув: "Стой!",
садиться наземь, в снег и грязь,
приказывал конвой.
И, равнодушны и немы
как бессловесный скот,
на корточках сидели мы
до выкрика "Вперед!".
Что пересылок нам пройти
пришлось за этот срок!
А люди новые в пути
вливались в наш поток.
И раз случился среди нас,
пригнувшихся опять, один,
кто выслушал приказ -
и продолжал стоять.
И хоть он тоже знал устав,
в пути зачтенный нам,
стоял он, будто не слыхав,
все так же прост и прям.
Спокоен, прям и очень прост,
среди склоненных всех
стоял мужчина в полный рост
над нами, глядя вверх.
Минуя нижние ряды,
конвойный взял прицел.
"Садись, - он крикнул. -
Слышишь, ты! Садись!"
Но тот не сел.
Так было тихо, что слыхать
могли мы сердца ход.
И вдруг конвойный крикнул:
"Встать! Колонна, марш вперед!"
И мы опять месили грязь, не ведая куда,
кто с облегчением смеясь,
кто бледный от стыда.
По лагерям - куда кого -
нас растолкали врозь,
и даже имени его
узнать мне не пришлось.
Но мне высокий и прямой
запомнился навек
над нашей согнутой спиной
стоящий человек.
**********
Надежда Августиновна Надеждина
(1905-1992 г.г.).
Писательница, автор многих прозаических произведений для детей. Родилась в Могилеве, в семье учителя гимназии. Закончила Московский университет. В заключении пробыла с 1950 по 1956 г.г. Срок отбывала в Потьме. Здесь приводятся стихи из ее первого поэтического сборника "Огонь негасимый"
Правда, одна только правда
Вам, кто пил горечь тех лет,
Наверное, понять невозможно:
Как же - стихи, а бумаги нет?
А если ее не положено?
Кто-то клочек раздобыл, принес, и сразу в бараке волненье:
То ли стукач пишет донос,
То ли дурак - прошенье.
Ночь - мое время. Стукнет отбой.
Стихли все понемногу.
Встану, ботинки сорок второй,
Оба на левую ногу.
Встречу в ночной темноте надзор.
"Куда?" - "Начальник, в уборную!"
И бормочу, озираясь, как вор,
Строчки ищу стихотворные.
Что за поэт без пера, без чернил,
Конь без узды и стремени?
Я не хочу ни хулить, ни чернить,
Я - лишь свидетель времени.
Руку на сердце свое положив,
Пол куполом неба - он чист и приволен
- Клянусь, что не будет в стихах моих лжи,
А правда. Одна только правда.
И ничего более.
Отсюда не возвращаются
Когда переступишь
этот порог
И глазом
в решетку ударишь,
Забудь то слово,
что знал и берег,
Обжитое слово -
товарищ.
Ведь тот, кто стал
жизни твоей господин,
Скрепив твое дело
скрепкой,
Тебе не товарищ:
он - гражданин.
Я это запомнила
крепко.
- Руки назад! -
О, здесь знают толк
Во всех статьях
униженья!
Ведут. Сами пальцами
щелк да щелк:
Кто встретится -
предупрежденье.
И вдруг мне в затылок
рукою - пли!
Лицо мое
к стенке прижато:
Чтоб я не увидела,
как повели
Такого же невиноватого...
Весь в заграничном.
К свету спиной.
Мастер ночного допроса.
Здесь душно,
как в камере под землей,
Где воздух
качают носом.
Если задуматься:
кто же он?
Должно быть,
просто набойка
На тех сапогах,
что топчут закон,
Кого называют: "тройка".
Все отобрали.
Даже шнурок
От трусов. Узлом их вяжу,
чтоб не падали.
"А вдруг вы..." -
нацелен глаз, как курок.
И голос вороны над падалью.
"За что? Я не враг!
Где правда, где суд?!"
-"Где суд?
- Гражданки, - усмехается:
- Советую вам
зарубить на носу:
Отсюда не возвращаются!"
Солнце на стебельке
Быть или не быть? В тюрьме по-другому,
Гамлет! Жить пли не жить? Это "тройка" решит
за тебя. Выводят меня па прогулку. Воздух!
Я пью его, но не прибавляется сил.
Меня стерегут глухие, безглазые стены,
И только тень па дне колодца-двора.
Но стон! Я вижу весеннее чудо
-У ног моих живое желтое солнце.
Мохнатое крохотное солнце на стебельке.
Можно его осторожно потрогать: мягко!
Можно, нагнувшись, его понюхать: пахнет!
Упрямый росток раздвинул щелку
в асфальте,
Расцвел одуванчик в тюремной пустыне
двора.
Солдатик глядит на часы: время.
И снова уводит меня в камеру: служба.
Но я уже не такая, какая раньше была.
Пусть голос друзей сюда не доходит,
Пусть стены по-прежнему глухи и немы,
По в памяти светится одуванчик,
Живое мохнатое солнце на стебельке.
Уж если росток мог одолеть камень,
То неужели правда слабее ростка!
Счастье
Разговор о счастье в бараке ночью.
Первая топотом, чтоб соседей не разбудить:
Счастье - это дорога. Идем и хохочем.
С птицами песни поем, какие захочем.
И за нами никто не следит. -
Потом заскрипели нары; заговорила
другая:
- Глядите, вот руки, как их от стужи
свело!
Будь прокляты эти дороги, от них я седая!
Будь прокляты эти дороги... Зато хорошо
я знаю,
Зато хорошо я знаю, что счастье - это
тепло.
Тепло от печки, которая топится в доме,
Тепло от ребенка, хотя бы родить
на соломе.
Тепло от налитого силой мужского плеча.
И если на этом плече я выплачусь
до рассвета,
То, может, поверю: песня еще не спета,
Может, поверю: жизнь можно снова
начать.
А третья сказала: - К чему так долго
судачить?
Собака зализывать раны в овраг залезает
глухой.
А я уж"; так устала, что ни смеюсь и
не плачу.
А я уже так устала, что кажется мне
по-собачьи, Что счастье - это овраг, заросший густой
травой,
Овраг, где хотя бы минуту можно побыть одной.
Компот
Матери чувствуешь всюду заботу.
Из дома прислали пакетик компоту.
Я его в кружке большой сварила.
Что тут тогда в бараке было!
Лежавшие па нарах зашевелились,
Ноздри раздулись, губы раскрылись,
Чтоб с вожделеньем и упованьем
Вдыхать компотное благоуханье.
В нашей бригаде, не ошибусь,
Представлен почти весь Советский Союз.
Глядя на братских народов лица,
Я не могла не поделиться.
Вылила кружку в ведро большое
И долила доверху водою.
Эта коричневая груша -
Тебе, наша добрая русская Луша.
Эта изюминка черноглазая -
Гордой ханум с гор Кавказа.
Эта украинская вишня -
Тебе, Оксана, будет нелишней.
Как ни делила, как ни старалась,
Но ягод прибалтам уже не досталось.
Но запах остался, но запах не лжет.
В каждую кружку налит компот.
Пир начался. Горемыки-подружки!
Чокнемся, сдвинув, со звоном кружки.
Забыты обиды, забыты невзгоды,
Но не забыта дружба народов
Кино
Новое время стучится в окно:
В столовой показывают кино.
Но нам ни к чему слезливые драмы,
Как кавалеров любили дамы.
Хроника - это дело другое.
Киножурнал не дает нам покоя.
Бывает, что на экране встанет
То переулок, то полустанок,
Бывает, просто мохнатая елка
У магазина в центре поселка,
Но кто-то эту елку узнал -
Пронзительный вопль прорезает зал.
Волненье растет все сильней и сильней,
Когда на экране - лица детей.
Ведь те, кто пришли посмотреть кино,
Детей не видели очень давно.
Они лишились, утратив свободу,
Права, дарованного природой
Каждой особи женской на свете,
Кто проживает на нашей планете:
Женщине, кошке, корове, тигрице -
Права рожать, котиться, телиться.
В ответ на детское щебетанье
В зале глухие звучат рыданья.
В девственнице стонет живот,
Ей не придется продолжить свой род.
У молодицы тоскуют груди,
В них молока для ребенка не будет
У всех, кто постарше, руки кричат:
Им так бы хотелось качать внучат.
А где же их дочери, где их сыны,
Какие на воле еще рождены?
О них так красиво и газетах писали,
"Цветами жизни" их называли.
"Цветы" по детским домам разместили,
"Цветам" фамилии переменили:
"Забудь отца, и он враг, и мать!"
Кто смеет так детскую душу терзать?!
Как море в часы штормового прибоя,
Зрительный зал бушует и воет...
Так, может, напрасно разрешено
В нашей столовой крутить кино?
[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]
Юлия ПАНЫШЕВА
Юлия Васильевна Панышева родилась
в 1912 году. Окончила филологический факультет Ленинградского университета. Арестована в 1950 году, почти три года была в тюремном заключении: сначала в одиночной камере Лефортова, потом - на Лубянке. Освобождена в марте 1953 года.
Лефортово
Замкнулась камера Лефортовской темницы.
Застыв от ужаса, стою.
Исчезло всё, друзей потухли лица,
И я одна у жизни на краю.
И некуда кричать, и некому поверить
На части сердце рвущую тоску...
Молчанье серых стен,
глазок железной двери
Да неба зарешеченный лоскут.
Прогулка в Лефортовской тюрьме
Хожу кругами под луной,
Как зверь в вольере.
На вышке стынет часовой...
А что луна над головой -
Глаза не верят.
И Млечный путь седой-седой
Растекся плазмой.
Притих в тревоге шар земной,
Лишь звезды ходят вслед за мной
Кругообразно.
Иль злой завещано судьбой
В жару и вьюгу
Всю жизнь моей душе живой
В проклятой клетке роковой
Ходить но кругу?..
Руки
Лефортово, железный коридор
и часовой на перекрестке.
Тюремщик раздает еду...
И щелк флажков, как выстрел хлесткий,
Предупредил: преступницу ведут.
Все стихло... лишь шагов зловещий тук
Моих и двух солдат, что впереди и сзади...
Вовек мне не забыть голодных бледных рук,
Державших миску щей, полученную на день!
Они явились вдруг, случайно в этот раз
Тюремщик не прикрыл окошка черный выем,
В окошке руки, нет лица, нет глаз,
Лишь две руки - мучительно живых!
Чьи эти руки? Кто еще
Тоскует за железной дверью?
Кто, как и я, часам теряет счет
И камеру шагами мерит?
Кто он? А может, этих рук
В миру мои касались руки?
О Господи, спаси от мук...
Всех страждущих избавь от муки!
* * *
Ночью снег идет,
Или дождь шумит.
За решеткою
Арестант не спит.
Горе горькое
В глазах прячется,
По худой щеке
Слеза катится.
Только слезы те
Бесполезные,
Приотворится
Дверь железная.
И за проводку,
За колючую
Поведут тебя,
Невезучую!
От тоски лихой
Будешь век страдать,
Не видать тебе
Ни детей, ни мать!
Панихиду петь
Неминучую
По душе твоей,
По измученной.
Лефортово
Моей матери
Надо спать. Над головой
Лампочка в железной сетке,
За стеною - часовой,
За дверями - люди в клетках!
Знаю, мама, ты не спишь,
И в подушку слез не прячешь,
Ты, тоскуя, в ночь глядишь
И, тоскуя, сердцем плачешь.
Ты страданья прячешь в ночь,
Горе от других скрывая...
За решеткой сын и дочь!
Помолись о них, родная!
О безвинных помолись,
Что везут в Сибирь на муки.
С горькой долей примирись.
Я твои целую руки.
Лефортово
Примечание: В Лефортово коридоры с камерами расположены звездой. В центре звезды стоит часовой с двумя флажками. Ему видно, когда арестованного выводят из любой камеры. Тогда он щелкает флажками, предупреждая, что ведут заключенного. Сразу закрываются "кормушки" - окошки и дверях, через которые подается в камеру еда.
(Примеч. автора.)
Елена Александровна Ильзен родилась в Киеве (1919-1991). Ее отец - доктор философских наук. Мать входила в коктебельский круг Волошина.
Елена ИЛЬЗЕН (ГРИН)
Из цикла "ВОРКУТА"
Приехали
Це ж тебе не Рио-де-Жанейро,
Это даже не ад Данте -
На воротах написано:
"Выполним задание первыми!"
Вместо "Lasciate ogni speranza..."
У входа клубится толпа народа,
Пасти измазаны липкой руганью.
Внутри
Шевелятся какие-то уроды.
Все - трудно
Бритые бровки -
Идет воровка
Самая
Красивая!
.......
Звезда моя,
Спаси меня!
Драка
Тугим клубком схлестнулись тела
То ли в драке, то ли в любви.
Встает заря алым-ала.
Глухо все. На помощь не зови.
Тузят друг друга что есть силы.
Хрустнула. Чей-то зуб, вероятно, сломан.
И вот из клубка высунулось свиное рыло
И хрюкнуло: "Ecce Homo!"
Мы-то знаем, что нет Парижа,
Что не существует Египта,
Что только в сказках океан лижет
Берега, солнцем облитые.
А существует только
Страшная, как бред алкоголика,
Воркута.
Здесь нам век коротать.
Богу
Твоей неправдой наповал
В грудь навылет не ранена, а убита.
Боже правый,
Насмехайся над моими молитвами,
Детскими, глупыми.
Все обернулось ложью,
Тупо,
Безбожно.
Гляжу растеряно
На круглую злую землю...
Не в Бога я, милый, не верую,
Я мира его не приемлю.
Комиссия
В бараке чисто-пречисто,
Под головой ни одной портянки,
Какой-то начальник выговаривает речисто:
Ежели что... В порошок сотрет... Подтянет...
Обед сегодня, конечно, мясной,
До седьмого блеска начищены миски.
Не шевелись, не дыши, стой!
К нам едет санитарная комиссия!
Конвоир
На фоне нас, измученных и серых,
Цветет роскошный, пышный конвоир.
Его большое кормленное тело
Нам застит целый Божий мир.
На автомате равнодушно держит руку.
Он презирает нас. Так выхоленный пес
На шелудивую не глянет суку.
Он сыт,
Он мыт, Он брит,
Он курит сколько хочешь папирос.
Из цикла "Утро нашей Родины"
Травка зеленеет,
Солнышко блестит...
Заутра казнь...
Врач
К врачу двоих ввели,
Раздели, одели и увели.
Врач под картиной "Утро нашей Родины"
Сел заполнять форму:
"Легкие - норма, сердце - норма,
К расстрелу годен".
Вымыл руки,
Покололся морфием прямо под брюки.
Поспать бы успеть,
Пока к тем двоим позовут
Констатировать смерть.
Палач
В полночь будильник звонит, звонит отчаянно.
Палач встал, подавил зевоту,
Съел булочку, выпил чаю,
Не спеша пошел на работу.
У него сегодня много ли дела -
Два каких-нибудь расстрела.
А несчастные мечутся в чаянье чуда.
Откуда же чудо, раз есть Иуда!
Войдут сейчас, возьмут сейчас, убьют сейчас -
В предрассветный час.
Так и были ликвидированы
Двое посмертно реабилитированные.
Человек, не будь палачом,
Никогда нипочем!
Шмон
Чужие пальцы касаются домашних вещей,
Равнодушные глаза пялятся
На фотографии твоих детей.
Не дрожи, непослушное тело.
Господи, пронеси мимо!
В штанах спрятаны неумело
Письма твоей любимой
Это первые годы. Потом ты уже можешь
Думать, хитрить, смеяться,
Твои драгоценности -
Чернильный карандаш и ножик -
Спрятаны надежно, нипочем не догадаться.
А в последние годы тебе все равно,
Ты привык давно
К мордам ищеек,
Черт с ними, пусть...
Нет у тебя ни любимых вещей,
Ни сильных чувств.
***
Стою у пропасти бездонной,
Тупо и властно тянется бездна.
Дышу, кажется, спокойно и ровно,
Впрочем - поговорим серьезно:
Жизнь совершенно бессмысленна,
Как клок волос на лысине.
Любовь?! Дружба?! Ах, бросьте!
Меньше дряни будет на совести.
Рядом кому-то бьют морду.
Не правда ли, человек - это звучит гордо?
Летит большая птица, виднеется длинный клюв,
Повеяло утренней свежестью.
И вот
Воды не замутив, травы не шелохнув,
Неслышно подошла надежда.
*****
Юрий Домбровский
Амнистия
Апокриф
Даже в пекле надежда заводится,
Если в адские вхожа края
Матерь Божия, Богородица,
Непорочная Дева моя.
Она ходит по кругу проклятому,
Вся надламываясь от тягот,
И без выбора каждому пятому
Ручку маленькую подает.
А под сводами черными, низкими,
Где земная кончается тварь
Потрясает пудовыми списками
Ошарашенный секретарь.
И кричит он, трясясь от бессилия,
Поднимая ладони свои:
- Почитайте вы, Дева, фамилии,
Посмотрите хотя бы статьи!
Вы увидите, сколько уводится
Неугодного небу зверья, -
Вы не правы, Моя Богородица,
Непорочная Дева моя.
Но идут, но идут сутки целые
В распахнувшиеся ворота
Закопченные, обгорелые,
Не прощающие ни черта!
Через небо глухое и старое,
Через пальмовые сады
Пробегают, как волки поджарые,
Их расстроенные ряды.
И глядят серафимы печальные,
Золотые прищурив глаза,
Как открыты им двери хрустальные
В трансцендентные небеса;
Как крича, напирая и гикая,
До волос в планетарной пыли,
Исчезает в них скорбью великая
Умудренная сволочь земли.
И, глядя, как кричи
[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]