Поиск по Шансон - Порталу >>> |
|
#1
|
||||
|
||||
![]() Домашний музей. СТИХИ ПОД КЕПКОЙ. Фото Марианны Волковой ( Нью-Йорк). Подлинные вещи: газета за 16 марта 1953 года; труба педальная, ленинградская, выпуск 1950 г; колючая проволока из ГУЛАГа, кепка и галстук, принадлежавшие поэту Иосифу Александровичу Бродскому. 1. [Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации] - эссе Анатолия Головкова [Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации] ЗА НАШУ И ВАШУ СВОБОДУ. Настенная композиция. 2005 г. Автор - А.Головков. 2. [Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации] То не Муза воды набирает в рот. То, должно, крепкий сон молодца берет. И махнувшая вслед голубым платком наезжает на грудь паровым катком. И не встать ни раком, ни так словам, как назад в осиновый строй дровам. И глазами по наволочке лицо растекается, как по сковороде яйцо. Горячей ли тебе под сукном шести одеял в том садке, где -- Господь прости -- точно рыба -- воздух, сырой губой я хватал то, что было тогда тобой? Я бы заячьи уши пришил к лицу, наглотался б в лесах за тебя свинцу, но и в черном пруду из дурных коряг я бы всплыл пред тобой, как не смог "Варяг". Но, видать, не судьба, и года не те. И уже седина стыдно молвить -- где. Больше длинных жил, чем для них кровей, да и мысли мертвых кустов кривей. Навсегда расстаемся с тобой, дружок. Нарисуй на бумаге простой кружок. Это буду я: ничего внутри. Посмотри на него -- и потом сотри. 3. [Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации] Я слышу не то, что ты мне говоришь, а голос. Я вижу не то, во что ты одета, а ровный снег. И это не комната, где мы сидим, но полюс; плюс наши следы ведут от него, а не к. Когда-то я знал на память все краски спектра. Теперь различаю лишь белый, врача смутив. Но даже ежели песенка вправду спета, от нее остается еще мотив. Я рад бы лечь рядом с тобою, но это -- роскошь. Если я лягу, то -- с дерном заподлицо. И всхлипнет старушка в избушке на курьих ножках и сварит всмятку себе яйцо. Раньше, пятно посадив, я мог посыпать щелочь. Это всегда помогало, как тальк прыщу. Теперь вокруг тебя волнами ходит сволочь. Ты носишь светлые платья. И я грущу. 4. [Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации] Посвящение Глебу Горбовскому Уходить из любви в яркий солнечный день, безвозвратно; Слышать шорох травы вдоль газонов, ведущих обратно, В темном облаке дня, в темном вечере зло, полусонно Лай вечерних собак -- сквозь квадратные гнезда газона. Это трудное время. Мы должны пережить, перегнать эти годы, С каждым новым страданьем забывая былые невзгоды, И встречая, как новость, эти раны и боль поминутно, Беспокойно вступая в туманное новое утро. Как стремительна осень в этот год, в этот год путешествий. Вдоль белесого неба, черно-красных умолкших процессий, Мимо голых деревьев ежечасно проносятся листья, Ударяясь в стекло, ударяясь о камень -- мечты урбаниста. Я хочу переждать, перегнать, пережить это время, Новый взгляд за окно, опуская ладонь на колени, И белесое небо, и листья, и полоска заката сквозная, Словно дочь и отец, кто-то раньше уходит, я знаю. Пролетают, летят, ударяются о' землю, падают боком, Пролетают, проносятся листья вдоль запертых окон, Всё, что видно сейчас при угасшем, померкнувшем свете, Эта жизнь, словно дочь и отец, словно дочь и отец, но не хочется смерти. Оживи на земле, нет, не можешь, лежи, так и надо, О, живи на земле, как угодно живи, даже падай, Но придет еще время -- расстанешься с горем и болью, И наступят года без меня с ежедневной любовью. И, кончая в мажоре, в пожаре, в мажоре полета, соскользнув по стеклу, словно платье с плеча, как значок поворота, Оставаясь, как прежде, надолго ль, как прежде, на месте, Не осенней тоской -- ожиданьем зимы, несмолкающей песней. 5. [Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации] РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС Евгению Рейну, с любовью Плывет в тоске необъяснимой среди кирпичного надсада ночной кораблик негасимый из Александровского сада, ночной фонарик нелюдимый, на розу желтую похожий, над головой своих любимых, у ног прохожих. Плывет в тоске необъяснимой пчелиный хор сомнамбул, пьяниц. В ночной столице фотоснимок печально сделал иностранец, и выезжает на Ордынку такси с больными седоками, и мертвецы стоят в обнимку с особняками. Плывет в тоске необъяснимой певец печальный по столице, стоит у лавки керосинной печальный дворник круглолицый, спешит по улице невзрачной любовник старый и красивый. Полночный поезд новобрачный плывет в тоске необъяснимой. Плывет во мгле замоскворецкой, пловец в несчастие случайный, блуждает выговор еврейский на желтой лестнице печальной, и от любви до невеселья под Новый Год, под воскресенье, плывет красотка записная, своей тоски не объясняя. Плывет в глазах холодный вечер, дрожат снежинки на вагоне, морозный ветер, бледный ветер обтянет красные ладони, и льется мед огней вечерних, и пахнет сладкою халвою; ночной пирог несет сочельник над головою. Твой Новый Год по темно-синей волне средь моря городского плывет в тоске необъяснимой, как будто жизнь начнется снова, как будто будет свет и слава, удачный день и вдоволь хлеба, как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево. 6. [Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации] Иосиф Бродский ПИСЬМО РИМСКОМУ ДРУГУ (Из Марциала). Отрывки. Посылаю тебе, Постум, эти книги. Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко? Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги? Все интриги, вероятно, да обжорство. Я сижу в своем саду, горит светильник. Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых. Вместо слабых мира этого и сильных -- лишь согласное гуденье насекомых. Здесь лежит купец из Азии. Толковым был купцом он -- деловит, но незаметен. Умер быстро -- лихорадка. По торговым он делам сюда приплыл, а не за этим. Рядом с ним -- легионер, под грубым кварцем. Он в сражениях империю прославил. Сколько раз могли убить! а умер старцем. Даже здесь не существует, Постум, правил. Пусть и вправду, Постум, курица не птица, но с куриными мозгами хватишь горя. Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря. И от Цезаря далёко, и от вьюги. Лебезить не нужно, трусить, торопиться. Говоришь, что все наместники -- ворюги? Но ворюга мне милей, чем кровопийца. Этот ливень переждать с тобой, гетера, я согласен, но давай-ка без торговли: брать сестерций с покрывающего тела -- все равно что дранку требовать от кровли. Протекаю, говоришь? Но где же лужа? Чтобы лужу оставлял я -- не бывало. Вот найдешь себе какого-нибудь мужа, он и будет протекать на покрывало. Вот и прожили мы больше половины. Как сказал мне старый раб перед таверной: "Мы, оглядываясь, видим лишь руины". Взгляд, конечно, очень варварский, но верный. Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом. Разыщу большой кувшин, воды налью им... Как там в Ливии, мой Постум, -- или где там? Неужели до сих пор еще воюем? Помнишь, Постум, у наместника сестрица? Худощавая, но с полными ногами. Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица. Жрица, Постум, и общается с богами. Приезжай, попьем вина, закусим хлебом. Или сливами. Расскажешь мне известья. Постелю тебе в саду под чистым небом и скажу, как называются созвездья. Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье, долг свой давний вычитанию заплатит. Забери из-под подушки сбереженья, там немного, но на похороны хватит. Поезжай на вороной своей кобыле в дом гетер под городскую нашу стену. Дай им цену, за которую любили, чтоб за ту же и оплакивали цену. Зелень лавра, доходящая до дрожи. Дверь распахнутая, пыльное оконце, стул покинутый, оставленное ложе. Ткань, впитавшая полуденное солнце. Понт шумит за черной изгородью пиний. Чье-то судно с ветром борется у мыса. На рассохшейся скамейке - Старший Плиний. Дрозд щебечет в шевелюре кипариса. 7. [Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации] Евгений Рейн ПИСЬМО НА КАМЧАТКУ СТАРОМУ ДРУГУ О ЖИЗНИ АВТОРА И ОДИССЕЕ ГОМЕРА И.Б. На первом этаже выходят окна в сад, Который низкоросл и странно волосат От паутины и нестриженных ветвей. Напротив особняк, в особняке детсад, Привозят в семь утра измученных детей. Пойми меня хоть ты, мой лучший адресат! Так много лет прошло, что наша связь скорей Психоанализ, чем почтовый разговор. Привозят в семь утра измученных детей, А в девять двадцать пять я выхожу во двор. Я точен, как радар, я верю в ритуал Порядок это жизнь, он времени сродни. По этому всему пространство есть провал, И ты меня с лучом сверхсветовым сравни! А я тебя сравню с приветом и письмом, И трескотней в ночном эфире и звонком, С конвертом, что пригрет за пазухой тайком И склеен второпях слезой и языком. Зачем спешил почтарь? Уже ни ты, ни я Не сможет доказать вины и правоты, Не сможем отменить обиды и нытья, И все-таки любви, которой я и ты Грозили столько раз за письменным столом. Мой лучший адресат, напитки и плоды Напоминают нам, что мы еще живем. Семья не только кровь, земля не только шлак, И слово не совсем опустошенный звук! Когда-нибудь нас всех накроет общий флаг, Когда-нибудь нас всех припомнит общий друг! Пока ты, как Улисс, глядишь из-за кулис На сцену, где молчит худой троянский мир, И вовсе не Гомер, а пыльный стрикулист Помянет о тебе, поскольку нем кумир. Источник: Авт. страница Анатолия Головкова [Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации] [Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]
__________________
|
#2
|
||||
|
||||
![]() КЕПКА БРОДСКОГО ![]() Самиздат тех лет носил на себе отпечаток чтения торопливого, горького, жадного. Копия запрещенной рукописи, которая, - о, наконец-то! - попадала к вам, будто сама о себе рассказывала. Тонкая, с загнутыми краями, иногда надорванная и прожженная случайным угольком от сигареты бумага,хранила следы переживаний. Кто-то оставил восклицательные знаки на полях, где-то виднелись пятна от слез со следами туши, а то и от случайно оброненной котлеты. В таком виде очутились у меня стихи Иосифа Бродского, ранние, 60-70-х годов, и поэма "Шествие".Прочтя его, я понял, что до этого изо всей плеяды современных поэтов читал не то, слушал не тех и, вообще, жил зря. Мне очень захотелось найти автора. По слухам Бродский обитал где-то в Ленинграде. Я перепечатал его стихи, переплел в виде зеленых альбомов, и я отправился в чужой город, не имея ни малейшего понятия, где его искать. В "Горсправке" сказали, что в Ленинграде прописано около 30 Бродских; отчества Иосифа я не знал. Легким шагом я миновал знаменитый дом Мурузи на Литейном, 24/27, где в коммуналке ютилась семья Бродского. Но что толку? Даже если б Иосиф высунулся, к примеру, из окна и крикнул: "Эй, парень, не меня литы ищешь?", я бы только посмеялся и пошел дальше. В пивнушке на Невском некий субъект, явно творческой профессии, в пижонском шарфе,сообщил, что лично знает Иосифа, любит его стихи, но стал читать свои, и я ушел. Я принялся бесцельно шататься по Ленинграду, бормоча наизусть любимые строчки, которые поразительно легко запоминались. Портвейн, откупоренный на Васильевском с местными выпивохами, сделал меня бесстрашным. Зайдя отлить в случайный двор, за какие-то гаражи, я услышал звон стаканов, гитарные переборы, толкнул незапертую дверь полуподвала и оказался в мастерской. Там, между картин, плакатов и скульптурсидели бородатые люди в тельняшках, с девицами в обнимку, и пели хором под гитару: На диване, на диване, на диване, Мы сидим, художнички. У меня, у меня, да и у Вани Разболелись ноженьки. Позже, увидев их картины на выставке, я понял, что побывал у "митьков". Но в том реальном времени у "митьков" как раз кончилась водка. Поэтому они чрезвычайно обрадовались, спросили, сколько у меня денег, и кто-то побежал в магазин. - Бродский?!. - заорали "митьки" в ответ на мой вопрос. - Да это наш духовный брат! Однако ни одной строчки из "духовного брата" они не вспомнили, и я вытащил свои сокровища из рюкзака. Бренчала гитара, ходили по рукам зеленые тетради. На мой вопрос, где найти Бродского, художники, наконец,честно признались, что не знают. И только один парень, который молчал до утра в своем углу, человек с пытливыми глазами агента Госстраха, вызвался помочь. Парень назвался Валерою. Мы покинули подвал к вечеру следующего дня и двинули в центр, где, по его словам, жил Бродский. Мне понравился Валера, но не понравилось, что он задает слишком много вопросов: кто я, дескать, да откуда, чьих родителей сын, и что делаю в Питере. Болтая таким образом, мы дошли до вокзала. ТамВалера мельком показал красную книжицу и представился уже полностью: лейтенант Госбезопасности Валерий Д. Он схватил меня за руку, потащил к телефону-автомату, объясняя на ходу, что преступление мною совершено тяжкое. Логика опера Валеры была следующей: держал бы я себе стихи "провокатора и изменника" Бродского, черт с ним. Но я переплел их в тетрадки, то есть издал... Издал - это еще полбеды. Но хоть бы никому не показывал. А раз показал - распространение печатных материалов, порочащих советскую власть, сразу две статьи. Он закрылся в будке и довольно долго с кем-то толковал по телефону. Бежать было бесполезно, и я понял, что мне конец. Однако, выйдя из будки, Д. спросил, когда я уезжаю. Если не хочешь крупных неприятностей, настаивал Валера, убирайся из Ленинграда немедленно. А как убираться? У меня не было ни обратного билета, ни денег. В результате зеленые тетради оказались конфискованы, а билет на поезд в Ригу был взят за счет Ленинградского управления госбезопасности. Буквально через неделю после этих приключений, когда я вернулся в газету "Советская молодежь", меня попросили прочесть рукопись начинающего журналиста. Мы встретились в парке на скамейке. Тихий темноволосый мальчик подождал, пока мы допьем вино, потом покурим, и я прочел пару абзацев. Текст оказался потрясающим. Я вернул страничку, сказав, что сам лучше бы не написал. Это был будущий великолепный писатель и беллетрист, Саша Генис. Через несколько лет он уехал в Америку, где познакомился с Бродским, написал о нем книжку, и был рядом до самой смерти поэта. Однако долг КГБ в виде 15 рублей 47 копеек за билет, купленный Д., я не вернул. Много позже, шутки ради, я пытался отдать деньгигенералу КГБ Олегу Калугину, которыйпришел ко мне в "Огонек" с предложением напечатать свои мемуары. Услышав историю про Д., он высказался в том духе, что, дескать, жаль, что он, Калугин, раньше меня не знал, а то помог бы, но я так до сих пор почему-то не думаю... Все разъяснила встреча с Евгением Рейном, которого Бродский считал своим учителем. Женя объяснил, что в семьдесят втором я побывал на действующем вулкане.4 июня Бродский покидал страну, и органы стояли на ушах. Уже много лет и по сей день мы дружим с Рейном. Я долго не смел читать перед ним, да и не читал своего, боялся, не любил, чаще пел, и Жене известны эти тексты.Потом гремел строчками Рейн, они меня завораживали. Как-то я сказал Жене, что гордился бы считать себя его учеником, на что Рейн усмехнулся и сказал: "Ну, да, тогда у меня будут два ученика, ты и Бродский". Но недавно на вечеринке, где пели и читали по кругу, Рейн, послушав мои вирши, вдруг объявил: "Я подарю тебе кепку Бродского!" Что-то вроде премии. Мы выпивали, и я расценил это, как очередной рейновский розыгрыш. Но через пару недель, когда я зашел к нему в квартиру на Соколе, Женя торжественно вручил мне кепку, а впридачу галстук. Рейн сказал, что эту кепку и галстук Иосиф подарил ему в Америке. На мой вопрос, можно ли считать кепку переходящей, Рейн загудел: "Кепка Бродского не может быть переходящей. Она - твоя". Женя убеждал меня, что если носить ее постоянно, напишутся хорошие стихи. Я уже никогда не узнаю, что сказал бы о моих строчках Иосиф Александрович Бродский, Нобелевский лауреат и гениальный поэт, чье имя сегодня произносят вслед за именем Мандельштама. Но знаю, что предисловия к сборнику от него удостоился лишь один поэт нашего круга, Денис Новиков, к сожалению, ныне покойный. А мне досталась кепка, владельцу которой было бы сейчас 66... Рейн, сказал: "Носи!" Кепка Бродского оказалась мне мала. И "хорошие стихи" вряд ли с тех пор написались. Но это была мемориальная вещь. Я хотел заключить ее вместе с галстуком под стекло, но раздумал. И создал композицию, которая и висит до сих пор на стене, напоминая об этой странной истории. О случайностях, совпадениях, о перекрестках судеб, о великой поэзии и о том, как мы транжирим драгоценное время, а также о сроке, который еще, возможно, предстоит прожить под этим свободным, независимым, желто-клетчатым флагом. эссе Анатолия Головкова [Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]
__________________
|