Аркадий Северный. Первый одесский концерт

 
      В феврале 1975 года был записан "Первый одесский концерт" Аркадия Северного – оркестровый концерт, открывший новую страницу и в творческой биографии Северного, и во всем советском магнитиздате. Эта запись давно и прочно носит титул одной из самых загадочных. И, наверное, такой уже и останется навсегда.
     В общем-то, и по праву. Уже в самом её появлении было нечто мистическое, и народ неспроста придумывал про него столько легенд и мифов. В самом деле – такой стильный концерт по всем статьям должен был появиться не в Питере, а в Одессе, в крайнем случае – в зарубежной одесской диаспоре. И делать его должны были не питерские интеллигенты, ни разу в Одессе и не бывавшие, и не молодые музыканты из советских ВИА, а люди, для которых эта музыка просто совершенно родная. Но вот Провидению было угодно, чтоб всё получилось именно таким нетипичным образом...
     Стоит ли удивляться, что и историю такого странного концерта никогда не удавалась толком воссоздать! – видно, карма тайны и мистики распространялась и на все даже самые реальные его аспекты и детали, которые пытались изучать историки жанра. И каждый раз складывалась какая-то противоречивая и совсем негармоничная картина, которую потом приходилось пересоставлять заново, с новыми противоречиями и дисгармонией...
     И вот теперь мы дерзнули на очередную попытку постичь Неведомое. Собрав ту доступную информацию, что накопилась на сегодняшний день, мы предлагаем вашему вниманию очередной вариант этой таинственной исторической картины...
 

 
     Завязка истории хорошо известна – всё закрутилось в конце 1974 года по затее известного ленинградского авантюриста, вдохновителя и организатора, Рудольфа Израилевича Фукса (на фото:  Рудольф Фукс, 70-е г.).
     В то время он уже несколько лет занимался своим проектом "Аркадий Северный". Может, это звучит и пафосно, но к тому времени Фукс уже записал в исполнении Северного две оригинальных литературно-музыкальных композиции на одесскую тематику (так называемые "Программы для Госконцерта" или "Музыкальные фельетоны"), и ещё несколько сценарных концертов. Они поимели в народе довольно неплохой успех,  и он вполне доказывал, что это дело тянет уже действительно на "проект", – куда серьёзней, чем те забавы взрослых шалунов, когда в 1963 году студент "Корабелки" Рудик записывал студента "Лесопилки" Аркашу.  Хотя, конечно, и в 1974 году Рудольф ещё смутно представлял себе масштабы и перспективы этого своего "проекта".
     Но, тем не менее, всякие грандиозные идеи и планы ин зайн идише коп уже роились вовсю...

     Впрочем, саму-то идею записать Аркадия Северного в сопровождении ансамбля особо оригинальной не назовёшь – в подобном жанре уже были записаны сотни дисков эмигрантской музыки, хорошо известной Р. Фуксу. Да и у нас к тому времени появилось не так уж мало записей блатных песен под ансамбль, хоть и далеко не студийного уровня, но всё равно имевших широкое хождение в магнитиздате. Однако у Фукса была мысль записать Северного не под такое "ВИАшное" сопровождение, которое, в принципе, можно было тогда услышать в каждом ресторане, а под нечто более оригинальное и стильное. И с этим делом ему тоже особо-то не пришлось ломать голову.  

     Фукс уже мог убедиться, что Северный наиболее эффектен в одесском жанре, – ну, или скажем точнее: в том жанре, который они с Фуксом считали "одесским"... В данном случае разница была непринципиальная, ибо главное, что народу такое нравилось. Советское официальное искусство тоже приложило к этому делу немало усилий – музыка, которую принято было называть "одесской", по советскому радио никогда не звучала, да и клезмерские мелодии, вышедшие на советских пластинках, можно было пересчитать по пальцам. Что, естественно, только подогревало интерес. И когда нечто подобное мелькало в качестве "муз. иллюстраций" в кино про революцию и Гражданскую, – как, например, целое одесское попурри в "Неуловимых", – это дело всегда воспринималось с восторгом. А уж о магнитиздате нечего и говорить – ленту с записями одесских песен в исполнении Алика Фарбера считал тогда должным иметь в своей фонотеке каждый второй музыкальный вольнодумец. Хоть музыкальное сопровождение там было самое что ни на есть простенькое.
     Ну, а Рудольф Фукс на такие культурные запросы советской интеллигенции имел очень даже хороший нюх.
     Первым шагом на этом новом творческом пути стала запись Аркадия под аккордеон и фортепиано в августе 1974 года, с самодеятельным аккордеонистом Костей, знакомым Фукса из соседнего двора Петроградской стороны, и пианистом, имя которого через столько лет, к сожалению, никто уже не может вспомнить. Правда, сам Фукс иногда говорил, что там и не планировалось ничего принципиально нового, и был сделан лишь своего рода "ремейк" на памятную запись 1963 года у В. Смирнова под "шумовой оркестр". Но не совсем. Тогда половину репертуара всё-таки занимали всякие лирические романсы, а тут, – видимо, таки следуя обозначенной концепции, – прозвучало много песен, уже исполнявшихся Северным в "одесских циклах", то бишь, "музыкальных фельетонах". Но получился ли у них здесь тот самый стиль, к которому стремился Фукс – это вопрос спорный... Как бы там ни было, останавливаться на достигнутом он не собирался. Хотя при всем при том особо широких знакомств в музыкантских кругах у Фукса не было, и неизвестно, что там могло бы получиться у него дальше...
     Но вот тут-то Звёзды вдруг и сошлись самым невероятным образом, масть попёрла, и всё стало происходить на редкость складно и удачно....
     А началось всё с того, что с Рудольфом Фуксом познакомился Владимир Ефимов – скромный советский служащий из института киноинженеров. Произошло это достаточно банально: Владимир собирал записи эмигрантов с фирменных дисков, и вот один из таких же знакомых меломанов и познакомил его однажды с известным коллекционером и "спекулянтом", а официально – таким же скромным служащим из НИИ "Ленпроект" Рудольфом. Молодые люди быстро нашли общий язык не только на почве музыки, но и всего прочего, чем обычно скрашивает свой досуг простая советская интеллигенция, – так что и здесь всё было просто и обыденно.
     Но в один прекрасный день Рудольф познакомил Владимира ещё с одним простым совслужащим, экономистом из "Экспортлеса". Уже достаточно известным в мире магнитиздата как подпольный певец Аркадий Северный...
     И, конечно, никто из них троих тогда даже и не подозревал, как грандиозно вырастет эта известность уже совсем через небольшое время. В том числе – и благодаря этому знакомству, на первый взгляд, вроде бы, ничего грандиозного не предвещающему...
     Поначалу Ефимов просто стал принимать участие в домашних записях Северного, которые делал Р. Фукс. Писал он тогда на обычный магнитофон "Астра-4", то есть, ещё и попроще, чем фуксовский "Днепр-11".  Хотя к тому времени у него имелся уже и другой магнитофон, гораздо круче! Но он пока пребывал в стадии глобальной доработки... А поскольку этому магнитофону вообще предстояло сыграть особую роль во всей нашей истории, то на этом следует остановиться поподробнее.

 
     Итак, помимо "Астры", у Владимира Ефимова в то время был магнитофон "Яуза-10" – первый отечественный ламповый стереоаппарат, выпуск которого был начат в 1961 году, а в 1967 уже и закончен. Вообще-то, есть слух, что у советских людей этот магнитофон не пользовался очень уж большим спросом, потому что для рядового слушателя был дороговат – стоил целых 400 рублей, четыре рядовых зарплаты 60-х годов. А для нерядового меломана, коллекционера, вроде бы, плоховат – до западных аппаратов он всё-таки не дотягивал. Но, как известно, наши отечественные Кулибины умудрялись модернизировать и неплохо настраивать и такую технику. Так произошло и у Ефимова. Один знакомый, прилично разбирающийся в технике, и сам имеющий хорошо настроенную "Яузу", очень рекомендовал ему этот магнитофон. Эра массовой ламповой техники уже подходила к концу, но и Владимира и его "технического руководителя" привлекал именно ламповый звук. И вот Ефимов приобрел в комиссионке эту "Яузу-10", и приступил к её глобальной модернизации.

     Тогда он работал в институте киноинженеров на кафедре технологии металлов, а рядом была кафедра звукотехники, и трудившиеся там грамотные ребята-инженеры дали ему настроечные ленты. А кроме того, Владимир приобрел ламповый вольтметр, осциллограф, и ещё кучу необходимых вещей, чтоб всё сделать на серьёзном уровне. Прежде всего "Яуза" была переделана на сквозной канал. Забегая вперёд, скажем, что это было далеко не всё! – потом Владимир переделал аппарат ещё и под "копир", сделал дополнительные держатели для лент и добавил головку для перезаписи... Можно смело утверждать, что настолько модернизированных "Яуз" в Питере было немного.
     Правда, сам Владимир считал, что компоновку и оформление в этом аппарате ему так и не удалось привести в законченный вид, и поэтому решил всё воплотить и доделать в другом магнитофоне. Следующим был "Маяк-201"... но всё это уже не относится к нашей истории.
     В общем, у Ефимова был вот такой чудо-аппарат, сконструированный для перезаписи всяких коллекционных фонограмм. И записывать на него "живьём" он изначально никого не собирался, – напомним, что подпольные "студийные" записи в ту пору ещё и не были особо распространены, это дело в СССР только-только развивалось. И В. Ефимов, конечно, даже не предполагал, что именно ему предстоит внести в него весьма существенный вклад.
     Но магнитофон магнитофоном, а главная историческая роль Владимира Ефимова состоялась всё-таки в ином... Именно к нему Рудольф Фукс и обратился однажды с просьбой найти музыкантов для осуществления той самой, овладевшей им грандиозной идеи – записи Аркадия Северного под "одесский оркестр".
     Почему к нему? – этого уже ни Фукс, ни Ефимов точно сказать не могут. Может, Владимир рассказывал Фуксу о том, что у него есть друзья в музыкантском мире, потому что срочную службу в рядах Советской Армии он проходил в Ансамбле песни и пляски Ленинградского военного округа. Кстати, вот и ещё одна случайность – Ефимова, как человека с техническим образованием по специальности звукотехника, могли призвать служить в войска связи, – и не состоялось бы у него тех знакомств, сыгравших решающую роль во всей нашей истории... Но к счастью, Владимир попал обслуживать звуковоспроизводящую аппаратуру в ансамбль ЛенВО.
     Может быть, Фукс обращался ещё к кому-нибудь из своих знакомых с аналогичной просьбой, а может, и нет – этого сейчас уже не восстановишь. Но как бы там ни было, Владимир Ефимов получил от него однажды вот такое задание – подобрать музыкантов для записи одесских песен. Именно так оно и прозвучало. Эта творческая концепция, как мы говорили, у Фукса уже была вполне обдумана. Конкретно – Фукс просил найти скрипку, фоно, ударника и гитару. Опыт с аккордеоном, видимо, повторять не хотелось, да и "Одесса" однозначно требовала скрипки.
     Впрочем, у Владимира Ефимова и не было столь широко круга знакомств среди музыкантов, чтоб кого-то там выбирать специально под эту "концепцию", – и он просто позвонил тому музыканту, которого лучше всех знал, и который первый пришёл на память – знакомому по армейскому ансамблю басисту Володе Васильеву. В то время он уже работал в знаменитом ансамбле "Поющие гитары", а в музыкальном мире Питера был известен под прозвищем "Царь", которое получил от В. Левенштейна – Севы Новгородцева, ещё во время работы в ансамбле "Добры молодцы". "Царь", конечно, увлекался в первую очередь рок-музыкой, но как профессионал, по идее, должен быть уметь играть в любом стиле. Ну, а насколько Васильеву могла оказаться близка и интересна такая "творческая задача", Ефимов в то время особо глубоко не задумывался.

     А между тем В. Васильеву подобная музыка была не близка ни с какой стороны, он никогда ею не увлекался, и не занимался, и представление обо всём этом имел самое расплывчатое. По его собственным воспоминаниям, даже его родители никогда не слушали ни блат, ни эмигрантов. А для Владимира, как для и большинства его товарищей, вся подпольщина СССР существовала лишь в виде записей Высоцкого и Галича. В общем, трудно было найти музыкантов, более далёких от нужной Фуксу "одесской музыки", чем эти молодые ребята, полностью увлеченные роком, и пытавшиеся делать что-то подобное хотя бы в формате ВИА, – поскольку официально в советской эстраде никакого рока тогда не существовало. Тем, кто подрабатывал игрой в ресторанах, доводилось хотя бы изредка играть и "блатняк"; ну, а на танцплощадках, где В. Васильев в основном и выступал до своей работы в профессиональном ВИА, ничего подобного никогда не игралось.
     Так что предложение В. Ефимова явилось для "Царя" полной неожиданностью. Тем не менее, он довольно уверенно обещал подобрать музыкантов, – и действительно, сделал это достаточно быстро.
     Как рассказывал В. Васильев, он сразу же вспомнил про своего хорошего знакомого всё по тому же армейскому Ансамблю песни и пляски – пианиста Александра Резника. Ему-то Одесса была не чужой – до армии Александр успел поработать в ансамбле теплохода "Тарас Шевченко" Черноморского морского пароходства, где приобрёл большой опыт игры в самых разных жанрах. И в армейском ансамбле, как вспоминает В. Васильев, Резник проявил себя не только как виртуоз игры, но и, что самое главное, – как блестящий "стилист". Там было много пианистов, и не только тех, кто может играть лишь по нотам; были там и виртуозы, которые могли сыграть всё, от джаза до классики, – например, знаменитый в будущем Владимир Габай. Но так красочно и оригинально обыгрывать музыкальные темы любого жанра, как это делал Резник, больше не умел почти никто. Правда, Владимир Васильев вспоминал и о другом таком же универсальном виртуозе, Михаиле Аптекмане, – но тогда тот оказался то ли "вне досягаемости", то ли слишком занят – и тогда Владимир обратился к Резнику, работавшему в то время пианистом в ресторане гостиницы "Астория". Это, в общем-то, и стало тем определяющим моментом, благодаря которому и получилась в дальнейшем такая стильная музыка.
     Впрочем, не менее удачно у В. Васильева получилось и со скрипкой, которую в соответствии с задуманной концепцией просил Р. Фукс. Тут тоже не пришлось далеко ходить – Васильев вспомнил, что его друг и коллега по "Поющим гитарам", гитарист Семён Шнейдер заканчивал музыкальную школу по классу скрипки. Видимо, как и положено еврейскому мальчику. Насколько он мог быть увлечён клезмером или одесской музыкой, В. Васильев не знал, они с Семёном тогда и не обсуждали особо эту тему, – но тем не менее, выбор оказался так же удачен, и Шнейдер сыграл партию "одесской скрипки" на высоком уровне.
     Предложение сыграть "под Одессу" Резник и Шнейдер приняли не то, чтобы с энтузиазмом, но с интересом. Да и сам В. Васильев, совершенно далёкий от такого жанра, говорил, что и ему было интересно попробовать, хоть это и не та музыка, которую захотелось бы играть каждый день. На ударные "Царь" пригласил Юрия Иванова, своего знакомого ещё по школьному ансамблю.
     Надо, кстати, заметить, что в это время, в январе 1975 года, в "Поющих гитарах" уже вовсю начались репетиции рок-оперы "Орфей и Эвридика", премьера которой состоялась летом. Но Васильев и Шнейдер, несмотря на загруженность, всё-таки нашли время поучастовавать и в блатном проекте.
     В общем, вот так, практически случайно, получилось стопроцентное попадание – судьба, видно, действительно благоволила Рудольфу Фуксу. Ведь в итоге этот сессионный состав молодых музыкантов, занимавшихся в жизни совершенно другим жанром, сыграл так, что потом все слушатели были уверены – это играют люди, которые всю жизнь занимаются такой музыкой, и которая в их жизни и творчестве занимает очень важное место. Действительно, всё было сделано настолько стильно, что могло сложиться только такое впечатление.
 
     Итак, сколоченный "Царём" коллектив 15 января 1975 года собрался на его квартире, – вернее, в комнате в коммуналке на Наличной улице, дом № 7.  У Васильева дома было пианино "Красный октябрь", ну и, естественно, усилитель с басовой колонкой для бас-гитары. Остальное пришлось приносить музыкантам. Вскоре Владимир Ефимов привёз сюда на такси и Аркадия Северного. По воспоминаниям Ефимова, встретились они с Аркадием в этот день на квартире одного электрика с улицы Олега Кошевого – Владимира Раменского. Тот был уже почти год знаком с Аркадием, познакомил их известный коллекционер, знакомый Р. Фукса Сергей Иванович Маклаков, а незадолго до этой записи Аркадий познакомил с Раменским и Ефимова. И вот с квартиры Раменского все поехали на такси на Наличную, и при этом Раменский взял свой магнитофон какой-то импортной марки. Фукс на записи не присутствовал – и, что интересно, причину этого В. Ефимов называл довольно неопределённо. То ли Фукс в этот день работал, и никак не мог попасть, то ли его и не приглашали, хотели сначала послушать сами, что у них получается... То есть, в любом случае выходит, что к этому мероприятию и не относились, как к полноценному концерту.

     О подробностях записи её участникам запомнилось не так уж много. Все собрались, быстро расставились, и за полтора-два часа "чёсом" всё сделали и разбежались. Все куда-то спешили, у всех были дела. Показательно хотя бы то, что за эту "репетицию" ни музыкантам, ни Северному денег не платили. Встретились просто для того, чтоб познакомиться и отыграть несколько вещей. В итоге было записано всего полчаса, – как раз одна сторона катушки диаметром 15 см, с лентой на лавсановой основе, тип 10. Катушки большего размера "Яуза-10" не вмещала.
     Песни для записи подобрал в основном Ефимов – немного уличного жанра, немного КСП, песня А. Галича, классический романс "Ямщик, не гони лошадей"; а песню А. Димитриевича "Пропил Ванька" мог включить в репертуар и сам Аркадий – по воспоминаниям Ефимова, он часто слушал у него записи Димитриевича, чтоб, по его собственным словам "набраться вдохновения". Вообще, над репертуаром голову особо не ломали. Однако тут тоже есть один весьма интересный и примечательный момент – ведь именно на этой записи впервые прозвучала песня на стихи присутствовавшего здесь В. Раменского – "Как хотел бы я стать Есениным". Никто, конечно, не мог и предполагать, во что это дело в дальнейшем выльется и разовьётся. Что песни на его стихи займут отдельное большое место в творчестве Аркадия Северного, а по большому счёту вырастет всё это вообще в отдельный жанр, доэволюционировавший в итоге до т. н. "Русского шансона" – но избавим наш текст от таких ужасных подробностей.
     Как вспоминает В. Ефимов, Раменский сам предложил исполнить песню на свои стихи. Скорее всего, Аркадий был уже хорошо знаком с творениями Раменского, но, к сожалению, точно этого уже не выяснить...
     Впрочем, основная роль Раменского на этой записи была всё-таки техническая, – как мы уже говорили, он записывал на второй магнитофон. Правда, несмотря на его импортный аппарат, запись получилась низкого качества. У Ефимова на модернизированной "Яузе" качество было получше, но всё равно очень далеко от совершенства. Вероятно, тут виновата была не в последнюю очередь плохая акустика маленькой комнаты Васильева.
     И вот, хоть это была всего лишь репетиция, и запись длиной только полчаса, но новоиспеченный ансамбль уже получил и собственное имя. В полном соответствии с заявленным жанром – "Бандиты". По крайней мере, так значится на коробке с записью В. Ефимова. Но вот придумали ли такое название сразу на записи, или это было сделано позже – этого сейчас уже никто не помнит. Впрочем, это название в народ не ушло и среди коллекционеров почему-то тоже не прижилось. Хотя само слово "бандиты", надо заметить, в те относительно спокойные времена звучало совсем не так, как теперь, и воспринималось скорее даже юмористически.
      Правда, и сама запись "репетиции" не имела широкого хождения ни в народе, ни у коллекционеров, – вероятно, никто её и не пускал в раскат, не считая удачной. Владимир Ефимов вспоминал, что С. И. Маклаков, который, вроде бы, был в числе самых первых слушателей этой записи, охарактеризовал её одним словом – "Дерибас!" Что, в общем-то, и неудивительно – сам Сергей Иваныч практически только что записал первый концерт "Братьев Жемчужных" почти на студийном уровне, на аппарат AKAI-200d. Поэтому качество ефимовской записи его не впечатлило. Конечно, Ефимов давал тогда эту запись не только Маклакову и Фуксу, но сейчас уже, к сожалению, невозможно восстановить все возможные пути первоначального распространения. А ведь это представляет вообще чрезвычайный интерес в отношении всех записей, произведенных тогда, – но увы! – паровоз истории уже давно и безвозвратно увёз нас от тех времён...

     Возвращаясь же к несостоявшемуся имени ансамбля, заметим, немного забегая вперёд, что название "Бандиты" значилось у Ефимова на коробке не только с "Репетицией", но и с основным концертом, тем самым "Первым одесским", – однако и вместе с ним название всё равно в тираж не ушло.
     Как оценил запись репетиции Рудольф Фукс – история не сохранила, но, по-видимому, огрехи записи его не смутили, а игра музыкантов вполне понравилась. Потому что Рудольф полным ходом продолжил подготовку к осуществлению исторической записи.
  

  
     Поскольку с ансамблем вопрос уже был решён, Фуксу оставалась только всяческая организационная суета, в первую очередь – с обеспечением помещения, под которое был, естественно, запланирован актовый зал его родного института "Ленпроект". По воспоминаниям самого Рудольфа, особых проблем у него это не вызвало, потому что с заведующим радиорубкой актового зала Леонидом Вруцевичем сотрудничество велось уже давно, ещё с той записи августа 1974 года под аккордеон и фоно. Так что к услугам наших музыкальных подпольщиков оказался зал с хорошей акустикой и концертным роялем, – который, по свидетельству В. Васильева, привёл Александра Резника в полный восторг, потому что был совершенно по-джазовому расстроен в четверть тона.

     Да и вообще, Рудольф Фукс был вполне своим человеком в этом актовом зале, поскольку он участвовал в самодеятельном ленпроектовском ансамбле "Сакс и струны", частенько проводившем здесь свои репетиции. Кстати, здесь же нередко выступал и известный бард Евгений Клячкин, работавший в том же "Ленпроекте", и Вруцевич с Фуксом записывали некоторые его выступления. А партком "Ленпроекта", видимо, не относился к числу тех, что блюли тотальный идеологический контроль за самодеятельностью. В те времена партийные деятели встречались уже самого разного толка – как сталинской закалки, так и вполне либеральные. И поэтому в закоулках развитого социализма могли неожиданно твориться такие дела, которые, по идее, происходить никак были бы не должны.
     Вот таким же образом организовалась и запись блатного концерта во вполне солидном советском проектном учреждении, да к тому же и совсем рядом с сакральным местом – музеем Великой Октябрьской Социалистической Революции, что в здании быв. особняка Кшесинской, в котором в 1917 году располагался ЦК РСПДРП(б), и вождь мирового пролетариата неоднократно обращался с балкона с пламенными речами к революционному народу.
     В общем, Фуксу с Вруцевичем не составило особого труда организовать в один из выходных дней февраля мероприятие в актовом зале родного института, с приглашением нескольких музыкантов со стороны. Якобы для очередной репетиции музсамодеятельности. Где-то в недрах ленпроектовских архивов должна была храниться и соответствующая разрешительная бумага для вахты, но увы, – найти этот исторический документ теперь уже совершенно нереально...
 
     Итак, в одно из февральских воскресений и началось это событие, позже вошедшее в историю, как "Первый Одесский концерт" Аркадия Северного...
     Было это либо 16-го числа, либо 23-го, – назвать точную дату мы пока не берёмся, в отношении датировки есть небольшие сомнения, о которых будет рассказано ниже. В общем, в этот воскресный день вся компания в назначенное время, около 11 утра, собралась у станции метро "Горьковская", откуда по стройным аллеям парка Ленина всего пять минут хода до площади Революции, где возвышался грандиозный сталинский ампир "Ленпроекта".

     Сложности начались с самого начала – Владимир Васильев опоздал на 2 часа, и остальным участникам пришлось его ждать в вестибюле метро – на улице было холодно. Как говорил по этому поводу Рудольф Фукс – "Все евреи пришли, а русского нет! Васильева следующий раз будем приглашать на три часа раньше, чтобы пришёл вовремя..." Впрочем, причина у "Царя", как он сам вспоминает, была вполне уважительная – он с утра был на репетиции "Орфея и Эвридики", откуда уйти никак не мог.
     Сам Фукс подъехал к метро на машине – у него тогда были "Жигули" первой модели, – а вот Ефимов свой громоздкий аппарат и микрофоны вёз на общественном транспорте от своего дома на шоссе Революции. Что ж, это тоже было символично – маршрут от шоссе Революции до площади Революции. А когда, наконец, дождались Васильева, и добрались до "Ленпроекта", всё это добро, плюс ещё и ударную установку, поскольку Ю. Иванов принес свои барабаны, – пришлось тащить на 7-й этаж, где и был актовый зал.
     Ну, а там доставленную аппаратуру надо было ещё расставить и подключить. В зале уже были поставленные Вруцевичем ленпроектовские микрофоны и звуковые колонки, предположительно от киноустановки "Украина". Владимир Ефимов установил свою гордость, – качественный ленточный микрофон МЛ-16, взятый напрокат по месту работы на "Ленфильме". Поставлен он был естественно, на самый ответственный участок – на вокал. Бас-гитара В. Васильева, – болгарская бас-гитара "Орфей" 1968 года, на которой, кстати, он играет и до сих пор, – была подключена к венгерскому басовому усилителю BEAG AEX-250 и звучала через колонку "Украины". Усилитель тоже принадлежал Васильеву, у "Ленпроекта" не было такой фирменной аппаратуры. На фотографиях запечатлено, что к этому усилителю подключена ещё и электрогитара, но эти снимки делались в конце записи. А в начале электрогитары ещё не было, её принесли позже – о чём мы расскажем далее, в соответствующем месте.
     Второй микрофон, – который Ефимов приобрёл у Фукса, – поставили к роялю. В общем, микрофоны распределили по каналам не особо мудрствуя: в одном – голос и инструменты, в другом – фоно. Стереозапись на непрофессиональных студиях примерно таким образом и осуществлялась в те времена. Тем более, что даже никакого микшерского пульта у Ефимова не было. Вруцевич писал на свои микрофоны – конденсаторные 19А-9 через какое-то коммутационное устройство, – по идее, в аппаратуре "Ленпроекта" должна была иметься подобная штука для сведения звука на различных мероприятиях и выступлениях самодеятельности. Но подробности выяснять уже негде...
     Расстановкой инструментов и микрофонов руководил лично В. Ефимов, как дипломированный звукотехник. Не обошлось и без сложностей – звук барабанов оказался слишком сильным, и барабанщика пришлось отодвигать к самой стене.

     А вот на сколько магнитофонов велась эта запись – как ни странно, но до сих пор точно не известно! Кроме уже известной знаменитой "Яузы-10" Ефимова там был казённый монофонический магнитофон "Тембр-2" Л. Вруцевича... и наверняка должен был присутствовать и магнитофон Фукса. Но все сведения про него путанны и противоречивы. Когда-то Фукс говорил, что писал концерт на "Днепр-11" – огромный ламповый аппарат, на который до этого записал уже немало гитарников Северного. Однако  рассказы о записи "Первого одесского" на "Днепр" с самого начала вызывали некоторое недоумение. Всё-таки в 1975 году это был уже совсем архаичный магнитофон, не говоря уж о том, что громоздкий и неудобный. Но, с другой стороны, известно, что многие меломаны начала 70-х действительно довольно долгое время держались за "Днепры", так как первые транзисторные модели советских магнитофонов заметно уступали в звуке. Но затем Фукс вспомнил, что у него к тому времени уже был другой магнитофон – тоже "Тембр-2"... Так что этот вопрос пока так и остаётся тайной. А главное, что монофоническая фонограмма концерта известна пока что только в одном варианте...
     И поскольку добавить тут больше нечего, а делать выводы пока ещё не из чего, остаётся только сказать шаблонные слова – что мы не ставим на этом точку, оставим эту историческую загадку кладоискателям, и т.д. и т.п...
     Но вернёмся в актовый зал Ленпроекта. Тут, наконец, всё расставлено и настроено, и можно начинать запись...
     Итак...
     – Ну что ж ты меня не узнал, что ли? Я же ж Аркадий Северный!
     Да, именно так начиналась фонограмма, больше всего известная на просторах Союза ССР. И, казалось бы, это вполне логично, что концерт начинается именно такими словами – блатной артист представляется публике...
     Однако так начиналась наиболее известная советским слушателям фонограмма, пошедшая в раскат от знаменитого ленинградского коллекционера Н. Г. Рышкова. А вот на фонограмме В. Ефимова Северный начинает свой концерт, обращаясь к публике совсем с другими словами:
     – Ну шо ты свистишь? Если б я не был в Санкт-Петербурге, я бы тебе сказал, шо свисти-таки в болт. Там дырка есть. А я-таки в Одессе, и поэтому я могу тебе спеть только песню...
     Николай Гаврилович, скопировав фонограмму Ефимова, переставил эти слова и следующую за ними песню "В Одессе я родился" в самый конец.
     Но сделал он это вовсе не из художественных соображений, не потому, что фраза "Я же ж Аркадий Северный" показалась ему более подходящей. Просто вступление про болт и песня "В Одессе я родился" на той ленте, которую Ефимов дал переписать Рышкову, были в значительно худшем качестве, да к тому же ещё и моно. Рышков, видимо, не хотел, чтоб товарная фонограмма начиналась с такого фуфла, и задвинул её в самый конец, вроде как бонусом для ценителей полных вариантов.

Н. Г. Рышков
 

     А вообще, конечно, очень жаль, что эта песня на растиражированную фонограмму не попала в хорошем качестве. Ведь именно в ней Семён Шнейдер сделал свой знаменитый запил на скрипке, о котором потом не раз вспоминал с восхищением Рудольф Фукс...
     Но отчего ж так получилось с записью начала концерта?
     Наверное, если бы Владимир Ефимов знал, как сильно будет волновать этот вопрос исследователей через сорок лет, он бы не стал делать того, что сделал; но тогда молодой звукорежиссёр относился ко всему легко и просто... Ему не понравилось, как у него записалась эта песня, и он, не долго думая, сделал копию, где переписал эту песню в моно. Качество получилось заметно ниже, но Ефимов считал, что в стереоварианте эта песня была у него ещё хуже...
     В общем, высокохудожественное вступление к концерту оказалось перенесено в самый конец. Порушилась ли от этого "художественная концепция"? – кто ж его знает... Сам Рудольф Фукс уже не помнит, хотел ли он вложить какой-то глубокий смысл,  когда предлагал в качестве вступления такую вот хохмочку – "шо свисти таки в болт". Может, тут задумывалось как раз нарочитое отсутствие смысла, чтобы сразу представить запись некоей "выхваченной из жизни" зарисовкой старой Одессы, которую каждый слушатель сможет домысливать, как пожелает. А может, была вообще просто спонтанная шутка, абсолютно безо всяких "творческих задач", которые мы тут теперь пытаемся тщетно понять или придумать... В любом случае – была там концепция, нет ли, – все мы уже привыкли к такому вступлению, которое когда-то услышали, а интерпретировать и домысливать, и в самом деле, можем, как захочется.
 
     Ну, а  в актовом зале "Ленпроекта" запись пошла своим чередом. Здесь уже всё было основательней и серьёзней, чем на репетиции. Фукс заранее составил сценарий, Ефимов написал на листках тексты подобранных песен. В каждой песне Фукс четко распределял "роли", ставил задачи и т.д. Музыканты каждую вещь играли не с ходу, а заранее проигрывали материал. И даже Северному пришлось не только импровизировать, по своему обыкновению, а тоже вникать в исполняемый номер.
     С музыкой всё получилось именно так, как и задумывал Фукс – благодаря стараниям Резника и Шнейдера уже с самых первых тактов слушатель целиком окунался в тот самый романический "одесский дух", столь  привлекательный для советской публики. Особо впечатлительные могли вполне ощутить себя где-нибудь в "Гамбринусе", в славную эпоху между первой и второй русскими революциями, или в благословенные годы нэпа... Хотя по большому-то счету, от настоящей классики всё это ушло довольно далеко.  Взять хотя бы то, что тут звучало много музыкальных цитат-"аллюзий" из советской эстрады – например, "Песенка о весёлом ветре" в проигрышах в "Жил я в шумном городе Одесса", или музыкальное вступление "Песня остается с человеком", сыгранное перед "Помню, помню, помню я"... Эти творческие шутки, как вспоминал В. Васильев, рождались экспромтом, а кто именно был их автором – сегодня уже не вспомнить. Впрочем, все эти совершенно, вроде бы, "неодесские" фишки за столько лет звучания стали казаться нам уже абсолютно органичными. И представить без них эти песни сейчас уже невозможно.
     Что же касается репертуара, подобранного Р. Фуксом – то он, похоже, также не отображал каких-то глобальных задач и идей, кроме одной, – создать "одесскую атмосферу".
     Притом, Фукс решил здесь не повторятся, и не переигрывать старый репертуар из гитарных "одесских циклов".  Две песни были авторства самого Рудольфа – та самая "В Одессе я родился", и "Вы хочете песен – их есть у меня!" – песня, первая строчка которой стала впоследствии просто крылатым выражением.  И ещё в двух песнях он написал свой текст на известные мелодии. Это – "С добрым утром, тётя Хая" на мотив еврейской песни "Йосл", написанной в Нью-Йорке в 1923 году; ну, и, наконец, бессмертная мелодия – "Семь-сорок"! Именно после "Первого одесского" спетый здесь вариант текста разлетелся по всей стране, и стал настолько популярен, что в авторство Фукса уже никто и не верил. Потому что каждый второй рассказывал, как эту песню пела ещё его прабабушка.
     А между тем, никто не мог толком сказать, кого же это ждут к себе на двор Фонтаны и Пересыпь, и кто "славный, добрый" подъедет в семь-сорок? Потому что в исполнении Северного это место было записано не особо чётко, и уж тем паче не могло быть нормально расслышано с десятых магнитофонных копий... А Рудольф Фукс имел в виду несосоявшийся приезд в Одессу основателя сионизма Теодора Герцля! И пелось там так: "...наш славный, добрый Федя, то есть Теодор". 

     Впрочем, для такой знаменитой мелодии одного варианта текста показалось, видимо, мало, и здесь же на неё исполнили ещё одну, уже классическую народную песню "Шёл трамвай десятый номер". Упоминание о которой можно встретить в романе Ильфа и Петрова "Золотой телёнок".
     Из настоящей одесской классики было взято ещё несколько песен – "Здравствуйте, моё почтенье", песня со знаменитой фразой на псевдоидише Северного "Азохтер махтер абгемахт фахтовер ят", которую до сих пор никто не может перевести, а некоторые для простоты стали считать, что там поётся "фартовый яд". Затем, очень популярная  в  Одессе  песня  20-х  годов  "Ужасно  шумно  в  доме  Шнеерсона"  на слова  М.  Ямпольского,  о которой К. Паустовский упоминал в  книге Время больших ожиданий". Правда, в спетом здесь варианте от первоначального текста осталось очень мало, зато были использованы куплеты из другой весёлой песни про еврейское казачество. Впрочем, подобные компиляции в жанре всегда были вполне обычным делом.  На тот же залихватский мотив была написана и песенка "Алёшка жарил на баяне", также прозвучавшая в этом концерте. Нашлось место и для эмигранской темы: песни из репертуара П. Лещенко "Сашка", "На одессе жил Алёша рыжий", знаменитая "Чёрная моль" Марии Веги.

     Но не обошёл вниманием Фукс и "современное прочтение" одесской темы – две песни были взяты из фильмов, и обе – написанные В. Высоцким. Вернее, Высоцким была полностью написана только одна: "Дамы, господа..." из фильма "Опасные гастроли".  А вот вторая, из фильма "Интервенция", им была только дописна к уже существующим народным куплетам, приведенным в пьесе Л. Славина, по которой и ставился фильм.  Но самое главное, что "Интервенция" тогда в прокат так и не вышла, и этот вариант песни, с куплетами Высоцкого, Фукс заимствовал с его магнитофонных записей
     Ну, а кроме того, было исполнено, конечно же, и несколько классических блатных песен. В общем, репертуар вышел настолько пёстрым, что тут, казалось бы, и речи не могло быть о каком-то стилистическом единстве и выдержанности... если б у Рудольфа Фукса не было такого парадоксального таланта – делать гармоническую композицию из самых плохосочетаемых вещей. Так вышло и в этом концерте – весь репертуарный винегрет слушается буквально на одном дыхании. Поэтому мы не будем уже описывать подробно, какие песни там ещё были исполнены, этот обзор и так уж изрядно затянулся, – а концерт надо просто слушать.
     И надо, кстати, заметить, что именно из-за "цельности" этого концерта мы и затеяли сейчас разговор обо всех песнях, которые в него вошли.  Но в тот первый день записи, о котором, собственно, и велась речь, была записана только лишь часть – около 30 минут, одна сторона катушки В. Ефимова. Больше записать не получилось – из-за опоздания Васильева было потеряно слишком много времени, и никто больше задерживаться не мог.
     Кстати, Ефимов писал здесь уже не на советскую ленту "Свема" тип-10, как "репетицию", а на фирменную ОRWО-121 – ленту толщиной 27 мкм, которой хватало на 30 минут звучания каждой стороны 13-сантиметровой катушки. В те времена такая лента была крайне дефицитным товаром, и достать её в обычном магазине было вообще невозможно, надо было искать в комиссионке на Апрашке, или на толкучке в Автово, на Краснопутиловской. Притом и стоила она достаточно дорого. Но ради такого мероприятия можно было и потратиться на фирменную ленту. Частоты, которые получились на "Свеме", не вполне удовлетворяли Ефимова. Как он сам говорил – "низы и так пропишутся, а для хороших верхов нужна хорошая лента".
 

 

     Закончился этот первый сеанс на песне "Мой приятель студент" – современной авторской песне Игоря Эренбурга, вполне, впрочем, попадающей в стилистику концерта. Причём, музыкальный проигрыш в конце – в качестве которого использовали знаменитую хасидскую мелодию "Hevenu Shalom аleichem", – на монофонограмме уместился полностью, а вот у В. Ефимова – нет. И что интересно, тут запечатлелась одна характерная особенность ленты ОRWО – ракорд в её конце приклеивался не прямым вертикальным стыком, а по косой линии. Соответственно, и запись, доходя до этого места, не обрывалась резко, а затухала, как при микшировании. Что как раз и можно услышать в конце фонограммы Ефимова.
 
     Ну, а через неделю в этом же актовом зале "Ленпроекта" состоялся заключительный сеанс записи "Первого одесского концерта". С точной датой, опять-таки, есть неоднозначность... В своих рассказах В. Ефимов уверенно называл дату 23 февраля, но вот к чему её относить – к началу исторической записи, или к её завершению? – непонятно... И в том, и в том есть своя логика. Так что можно датировать сеансы записи по разному. 16 и 23 февраля, или 23 февраля и 2 марта, –  стопроцентных оснований пока нет ни за один, и поэтому в качестве рабочих гипотез надо оставить оба. Ибо, как показывает история, слишком многое из того мы уже объявляли "окончательным", потом приходилось опровергать...
     На этот раз всё обошлось без опозданий, времени на запись было больше, но начали её всё равно лишь после полудня. Тем более, что всю аппаратуру надо было подключать заново. И тут Владимир Ефимов расположил микрофоны совсем по-другому, даже поменяв каналы местами, и к тому же подключил параллельно ещё один микрофон... Ну, а что было дальше – хорошо известно всем любителям жанра, и до сих пор вызывает неоднозначную реакцию в их среде. Реплики, которые подавал Ефимов в этот микрофон во время записи, по мнению подавляющего большинства, оказались совершенно излишни. Как выразился Рудольф Фукс – "только портил фонограмму". Однако в своё оправдание В. Ефимов приводит вполне резонный аргумент: писали-то это всё для себя. Он думал таким образом оживить концерт, хотел попробовать "разный звук".
     Произошли изменения и в аккомпанементе – на эту запись барабанщик Ю. Иванов не смог придти, и пришлось обходиться без него.
     Конечно, звучание ансамбля без ударника должно было стать беднее, но Р. Фуксу пришлось с этим мириться, не отменять же из-за этого запланированное и подготовленное мероприятие. К тому же, главную фишку – "одесский" стиль обеспечивали всё-таки в первую очередь скрипка и фоно, а не ударник. Впрочем, для того чтобы какой-то ритм всё-таки звучал, решено было отбивать его хотя бы подручными средствами – для чего Аркадий использовал лежащую на стуле газету. Кто придумал такой ход, участники уже точно не помнят, но, скорее всего, сам Северный. Правда, стучал газетой он не так уж долго, вскоре забросил и ее, но на стильности музыки, которую в тот день выдавал наш "староодесский" ансамбль молодых питерских музыкантов, это практически не сказалось.
     Зато на этой сессии аккомпанемент обогатился электрогитарой С. Шнейдера, – инструментом по его "основной специальности" в ВИА. Чья это была идея – Р. Фукса, или самого Шнейдера, сейчас уже никто не помнит. Но поскольку здесь так и продолжалась "одесская тема", и скрипка должна была обязательно звучать, Семёну пришлось играть на этих инструментах попеременно. Иногда даже меняя их прямо по ходу песни. Р. Фукс не раз вспоминал, как помогал ему тогда  на сцене, забирал гитару, и подавал скрипку.
     И надо заметить, что такое кардинальное изменение звука по сравнению с первой частью концерта, породило в дальнейшем в среде любителей и коллекционеров самые разные версии, и даже легенды, – в наиболее терминальном случае гласящие, что это – не больше не меньше, как записи с разных пластинок (эмигрантских, разумеется)!  В менее фантастических версиях предполагалось, что всё писалось в один день, а Ефимов переставил микрофоны, когда закончилась его лента. Но поскольку при этом рассказ о двух сессиях записи уже был известен, последние три песни выносились в некий отдельный мифический "Концерт в Ленпроекте"... В общем, в историографии концерта царил сущий бардак, пока из рассказов Ефимова и Фукса, не вырисовалась наконец, хоть какая-то ясность о том, как же распределялась эта запись по сессиям Хотя и не до конца.
     Дело в  том, что второй стороны ленты ORWO хватило до песни "Чёрная моль", причём в самый притык – лента закончилась на самых финальных аккордах песни. Больше фирменной ORWO у Ефимова не было... Оставшуюся часть концерта пришлось писать на отечественную "Свему", на вторую сторону той бобины, где была записана "репетиция". Характеристики этой ленты отличалась от ORWO, и звук этой части концерта, соответственно, тоже имел отличия. И, разумеется, это тоже породило в среде коллекционеров недоумение и самые разные версии. Но кто же мог знать, что запись была распределена не только по дням, но и по лентам! А непосредственные участники записи и не придавали значения таким мелочам, и никак не могли предположить, что через много лет всё это будет представлять для кого-то столь жгучий интерес.
     Писали концерт, по воспоминаниям В. Ефимова, до самого вечера, потому что тут, как и на предыдущем сеансе, всё делалось не с ходу, а с предварительными прогонами. А вот сколько всего песен тогда было сыграно и записано – этого Владимир, увы, не помнит. По его рассказам, записывал он не все песни, – когда песня звучала, по его мнению, неудачно, он просто не писал её, и отматывал ленту назад. Но дело в том, что Ефимов так поступал не только на этом концерте, и теперь восстановить детали, конечно, уже невозможно. А между тем, точно известно, что на этом концерте песен звучало больше, чем известно по ефимовской фонограмме, и часть из них даже сохранилась в монофонических записях – но, к сожалению, общественному достоянию сейчас доступны лишь их фрагменты.
     Ну, а под занавес Рудольф Фукс включил сюда ещё одну песню собственного сочинения "Люблю я сорок градусов", – уже совершенно выбивающуюся из музыкальной "одесской" стилистики. Но зато в ней музыканты смогли от души продемонстрировать своё умение играть в современных ритмах полузапретного рока.
     И очень может быть, что блок песен, записанных в таком стиле, был гораздо больше! И вот тут-то и были сыграны те самые "неизвестные" песни. По крайней мере, то, что можно сейчас услышать (например, минутный фрагмент песни "На Молдаванке"), по стилю вполне встаёт в один ряд с "Люблю я 40 градусов", а не со всей остальной "Одессой". Может быть, записав основную программу, Фукс решил, что неплохо бы изобразить и чего-нибудь совсем в иной стилистике. Но увы, – ни одной аутентичной копии пока что не найдено, а по имеющимся фрагментам делать какие-то выводы крайне трудно. Плодить же фантастические версии не хочется – их и так было налеплено слишком много вокруг этого легендарного концерта...
     После этого в записи уже не звучит фортепиано – у Александра Резника были какие-то срочные дела, он не смог больше принимать участие, и ушёл. Вспоминают, что уйти он собирался и раньше, но его уговаривали остаться. И вот, хоть до конца ленты оставалось уже совсем немного, Резник ушёл. Без него отыграли длинную композицию на темы песни "Постой, паровоз", в самых разных вариациях... но лента всё равно ещё оставалась, и Северный по своей инициативе начал петь "Клён ты мой опавший". Правда, ленты хватило уже не на много.
     На этом историческая запись "Первого одесского концерта" завершилась.
 
     Однако после окончания записи, – когда участники, как уж положено, выпили за успех состоявшегося мероприятия, – Владимир Ефимов сделал ещё и фотографии. Фото постановочные – музыканты там не играют, а лишь держат инструменты, и уж тем более, не играет на скрипке Р. Фукс! Но это всё ещё не интересное. Больше всего в этих снимках привлекает внимание, конечно, наряд Аркадия Северного – белый пиджак, манишка на тельняшке, канотье, бутафорский пистолет в кармане... Все эти вещи принёс Рудольф Фукс специально для Аркадия. Но вот зачем? Долгое время ходили разговоры, что такой театрализованный прикид Аркадия был сделан для публики, что вполне объяснимо. Но на этой записи никакой публики не было! Об этом говорят все участники концерта, – были только музыканты и звукооператоры. Зрители были на другом концерте Аркадия с этим же ансамблем, через год после "Первого одесского", – так называемом концерте "Памяти Кости-акордеониста". Но там В. Ефимов не делал фото, он говорит об этом совершенно определённо. А тут, вроде бы, Аркадию и не перед кем было щеголять такими изысками... Разве что только предположить, что всё это могло ему быть нужно для вдохновения. А скорее всего, маскарад был сделан просто для фотосессии – и ничего больше.   

А. Северный, Р. Фукс, В. Васильев,
С. Шнейдер, А. Резник
 

А. Северный, С. Шнейдер, Р. Фукс,
В. Васильев, А. Резник
 

А. Северный, С. Шнейдер, Р. Фукс
 

А. Северный, С. Шнейдер,
В. Васильев, Р. Фукс
 

Л. Вруцевич, А. Северный, В. Васильев,
Р. Фукс, С. Шнейдер
 

С. Шнейдер, Р. Фукс, В. Васильев,
А. Северный  
 

     Со съёмкой связана и ещё одна интересная деталь – В. Ефимов говорил, что эти постановочные фото делались не просто для домашних архивов, а с прицелом на то, чтоб потом их можно было наклеивать на коробки с копиями ленты! То есть, солидно, как у фирмы... И музыкантов ничуть не смутило такое пренебрежение к конспирации; впрочем, по свидетельству В. Васильева, они не особо думали о таких вещах и тогда, когда соглашались на участие в подобном мероприятии.
     Объяснять это можно, конечно, по-разному... С одной стороны, в реальности за такие художества им грозили разве что воспитательные беседы по линии ВЛКСМ, с другой – "карьерные" осложнения в будущем тоже нельзя было исключать... Но по молодости людям всё-таки свойственно относиться к таким делам достаточно беззаботно. Да и реальность развитого социализма была такова, что, как мы уже говорили, там частенько творились такие дела, которые, по идее, твориться ну никак были не должны. Наверное, так. У многих, правда, напросится сюда и ещё одно, весьма занятное объяснение... но зачем мы будем говорить о том, чего не знаем. И никогда уже не узнаем.
 
     Ну, а запечатлённый в ферромагните концерт зажил уже своей жизнью, и пошёл вовсю гулять по магнитофонам Страны Советов.
     Разошёлся он очень быстро, но подробности первоначального раската, как мы уже сокрушались выше, сейчас вряд ли восстановишь... Р. Фукс не помнит точно, кому первому сделал копии, но, вроде бы, киевлянам. В. Ефимов давал свой оригинал С. И. Маклакову, а Н. Г. Рышкову он дал свою стереофонограмму на перезапись только 2 мая 1975 года. То есть, уже даже после того, как был записан концерт Северного с "Братьями Жемчужными". И, видимо, уже от Рышкова эта фонограмма и разлетелась по фонотекам Союза, и наиболее известна она именно в том виде, какой придал ей Николай Гаврилович – с переставленной в конец песней "В Одессе я родился", без недопетой песни "Клён ты мой опавший", и со смикшированным в моно вступлением к песне "Гром прогремел". Кстати, насчёт последнего тоже нет полной ясности – было ли так на копии от Ефимова, или это сделал сам Рышков.
     Но и монофонограмма концерта тоже поимела широкое хождение, и притом в разных, довольно интересных вариантах, но это дело уже дальнейших исследований.
     В общем, концерт разошёлся по стране, приобретая огромную популярность, и возбуждая в народе самые цветистые фантазии. Кто бы уже поверил, что это играли никакие не старые одесситы и не эмигранты, а молодые ленинградцы! И даже среди коллекционеров история записи стремительно мифологизировалась. Достаточно глянуть уже на один только список названий, под которыми он имел хождение: "Первый одесский концерт", "Второй одесский концерт", "Концерт №2 с ансамблем "Бандиты", "Первый одесский концерт с ансамблем "Четыре брата и лопата", "Аркадий Северный and his piano Sasha Resnik with violin Sema"... Это уже не считая совсем изысканных вариантов вроде "Фартового яда", как назвал концерт С. И. Маклаков, взяв такой вариант названия песни, написанный у В. Ефимова... Да что там названия! Обо всём, что было потом рассказано про историю этого концерта, теперь уж без слёз и не вспомнишь. Или без смеха...
     Но время идёт, и, постепенно отходя от всех старых мифов и заблуждений, по мере сил мы пытаемся всё-таки воссоздать историю этого знаменитого концерта.
     А насколько оно удалось в рамках этой статьи – покажет, опять-таки, только время.
 
 
     Post scriptum
     Осенью того же самого 1975 года в одном из дворов северной окраины Ленинграда эту запись услышал один не вполне нормальный школьник, повёрнутый на всех запретных в СССР темах, и на блатной музыке – в том числе... И поскольку эта мания у него зашла уже очень далеко, то ошеломляющее впечатление от "Первого одесского" окончательно ввергло подростка в пучину контркультурного нонконформизма, и сделало процесс необратимым.
     И вот уже 40 лет с тех пор он всё думает и думает об этих чудесных делах.
     И 30 лет всё пишет, и пишет.
     И пишет, и пишет.
     И Бог его знает, когда он напишет...
     Впрочем, это слова уже из другого концерта.
__________________________________________
 
 

Использованы материалы бесед с В. В. Ефимовым, Р. И. Фуксом, и В. Б. Васильевым
февраль–март 2016 г.