Три аккорда российской истории

     В московском издательстве ПРОЗАиК выходит в свет новая книга писателя, филолога, журналиста, исследователя русской уголовно-арестантской субкультуры Александра Сидорова (Фимы Жиганца) – «На Молдаванке музыка играет». Это – занимательные, увлекательные рассказы о классических «низовых» (блатных, лагерных, уличных) песнях, их связи с историей, бытом, фольклором русского и других народов России, с мировой культурой и т.д. Первая книга этой серии – «Песнь о моей Мурке» - за короткое время стала бестселлером, получила огромное количество откликов и была признана по версии еженедельника «Книжное обозрение» событием 2010 года.
     О новой книге мы беседуем с её автором.
…………
 
     Шансон - Портал: Александр Анатольевич, прежде всего, хотелось бы больше узнать о вас как о писателе и исследователе. После выхода вашей первой книги о блатных песнях интерес публики был привлечён в первую очередь к её необычному содержанию, к неизвестным фактам и смелым выводам… А вот фигура автора несколько затерялась.

     Александр Сидоров (Фима Жиганец): Вообще-то «Песнь о моей Мурке» - далеко не первая моя книга. Даже не скажу точно, какая по счёту. Их около двух десятков. Но тут есть забавное обстоятельство. Моя судьба напоминает историю героя Роберта Стивенсона о докторе Джекиле и мистере Хайде. То есть фактически речь идёт о двух разных авторах. Один из них – Александр Сидоров, другой – Фима Жиганец. И оба издают книги под своими собственными именами. Первый занимается серьёзными научными изысканиями, второй более склонен к художественной литературе и некоторому эпатажу. Например, Александр Сидоров – это двухтомник по истории профессиональной преступности в Советской России, а Фима Жиганец – двухтомник «Классическая поэзия в блатных переводах» и «Тюремные байки». Сидоров занимается пушкинистикой, булгаковедением, пишет серьёзные стихи. Но и Жиганец не отстаёт: пишет эссе «Мама, я Пушкина люблю!» (о нецензурной лексике «солнца русской поэзии»), песни на стихи Жиганца исполняют многие шансонье (Михаил Шуфутинский, например).
 
     Ш - П: То есть одни знают вас как Жиганца, другие – как Сидорова…
 
     А.С.: Где-то как-то… Известность пришла со сборником «Мой дядя, падло, вор в законе», где Фима Жиганец переложил на блатной жаргон хрестоматийные произведения русской и забугорной поэтической классики – Пушкина, Лермонтова, Крылова, Тютчева, Маяковского, Ахматову, Шекспира, Вийона и проч. Эти переводы популярны и среди маргиналов, и в среде утончённой интеллигенции. Как сказал мне один из университетских преподавателей, на них воспитывается уже третье поколение. Поэтому Фима стремится задвинуть Сашу на второй план. Простой пример: в недавно вышедшей «Малой литературной энциклопедии», которая посвящена современной русской литературе, есть статья «Фима Жиганец», но нет статьи об Александре Сидорове. Даже многие близкие знакомые часто называют меня Фимой.
 
     Ш - П: А откуда взялся этот псевдоним – и вообще, почему ваше творчество так тесно связано с уголовным миром и местами лишения свободы? Вы сами отбывали срок или…?

     А.С.: Насчёт срока – Господь миловал. Хотя почти 18 лет моей жизни действительно связаны с местами лишения свободы. Я был корреспондентом и редактором областной газеты для осуждённых. Не раз бывал в местах лишения свободы Ростовской области, общался  с арестантами и сотрудниками мест лишения свободы. А поскольку по образованию я – филолог и журналист, всё время собирал архив, изучал эту среду. У меня появилось множество знакомых и друзей как средиосуждённых, которые отбыли срок, так и среди работников «тюремной» системы. Причём с «бывшими» мы дружили семьями, для кого-то я писал песни… Кстати, мой покойный отец, Анатолий Ефимович, в юности сам прошёл колымские лагеря как заключённый. И – гримасы эпохи! – затем был призван туда же в качестве рядового внутренних войск! Отец жены тоже отбывал срок – в сибирских лагерях. Да и среди другой многочисленной родни не обошлось без «сидельцев».
     А псевдоним впервые появился в 1995 году, когда вышел в свет сборник блатных переводов. Под своим именем я как сотрудник «тюремной» газеты такую книгу издать не мог. Поэтому взял имя своего покойного деда Ефима, погибшего в конце войны, и добавил к нему прозвище Жиганец. Жиган – это дерзкий, отчаянный, бесшабашный преступник, а жиганец – уменьшительная форма.
 
     Ш - П: Перейдём непосредственно к вашей новой книге. Скажите, до вашего исследования выходило в России что-нибудь подобное?

     А.С.: Разумеется, мои книги возникли не на пустом месте. Первым капитальным трудом такого рода можно считать трёхтомник Майкла и Лидии Джекобсонов – два тома «Песенный фольклор ГУЛАГа как исторический источник» и однотомное «Преступление и наказание в русском песенном фольклоре (до 1917 года)». Сборники фундаментальные, в них собрано огромное количество песен и их вариантов, предприняты попытки откомментировать многие из них, дать сравнительный анализ.
     Это издание и до сих пор остаётся одним из самых полных. Конечно, у книги Джекобсонов есть множество слабых мест, она полна ошибок, неверных трактовок и выводов, источники часто цитируются некритически… Но не забудем о том, что авторы, по большому счёту, были первопроходцами. Мы с ними начинали почти одновременно: их первая книга по песенному фольклору ГУЛАГа вышла в 1998 году, моя «Блатные песни с примечаниями и комментариями» – в 2001-м. Разумеется, в ней тоже множество белых пятен, неточностей и ошибок.
 
     Ш - П: А в чём отличие вашей новой книги от исследований подобного рода? Можно ли назвать ваши очерки уникальными?
 
     А.С.: Пожалуй, да. Хотя в своей книге я опирался на работы замечательных исследователей песенного творчества криминальной и вообще низовой среды – Сергея Неклюдова, Владимира Бахтина, Льва и Михаила Лурье, Игоря Ефимова, Дмитрия Петрова и многих других авторов, которых цитирую и на которых ссылаюсь в своей книге.
     Прежде всего, уникальность моей новой книги «На Молдаванке музыка играет» (как и «Песни о моей Мурке») - в особой подаче материала. С одной стороны, это - литературоведческое и историческое исследование. С другой - увлекательный рассказ-расследование. Фактически это - сборник историко-литературоведческих детективов. Я стремлюсь полностью искоренить всякую наукообразность (сохраняя научный подход к делу). Ирония, сарказм, издёвка, порою полемический задор, создание интриги вокруг того или иного персонажа, события – важнейшие способы удержать читательское внимание.
     Такая смесь журналистики и филологии. Ведь за моими плечами – не только «тюремная» журналистика. С 1998 года я работал в самых разных СМИ: от городских и региональных («Седьмая столица», «Южный репортёр») до центральных («Сегодня», «Московский комсомолец», «Газета», «Интерфакс-Раша») и зарубежных (Би-Би-Си, ФРАНС ПРЕСС). В качестве судебного репортёра я освещал процессы Буданова, Ульмана, Аракчеева, чеченских боевиков, множество других громких судебных дел (в том числе скандальный процесс Ароян-Киркоров)… Мой «конёк» - криминальная аналитика, хотя как собкор я писал на любые темы.
     К чему я веду? К тому, что хороший журналист не имеет права писать скучно. Он должен уметь привлечь и удержать читателя фейерверком образов и эмоций, сплавом фактов, цифр, аргументов, версий.  Объективной журналистики, объективной истории, объективного литературоведения – в природе не существует. Но существует искусство убеждения.
  

  
     Ш - П: То есть ваше исследование – необъективно, но убедительно?
 
     А.С.: Не совсем так. Мои очерки основаны на реальных фактах, выводы строятся на системе ясных доказательств. Однако со временем могут появиться дополнительные свидетельства, улики, аргументы, которые, возможно, заставят несколько иначе оценить то или иное утверждение. В науке так происходит постоянно. Даже в таких точных, казалось бы, дисциплинах, как физика. Не говоря уже об истории. Что же говорить об исследованиях низового фольклора? Просто есть степень добросовестности и серьёзности исследователя.
     Скажем, одесский писатель Валерий Смирнов, стремясь любым путём отстоять одесское происхождение старой ростовской песни «На Богатяновской открылася пивная», указывает, что она в варианте «На Дерибасовской открылася пивная» якобы написана до революции. «Анализируя» текст, исследователь утверждает, что Васька-шмаровоз ездил побираться в город Нальчик, потому что был… пассивным педерастом! А в Нальчике, мол, было полно любителей таких «роскошных мальчиков»… Если же учесть, что пивную Смирнов напрямую ассоциирует с легендарным «Гамбринусом», то песня должна быть написана до 1914 года. Однако в то время Нальчик был заштатной слободой! Статус города он получил только в 1921 году. Но и тогда оставался глухой провинцией: до 1930 года здесь по пыльным улочкам колесил… всего один автомобиль. Значение союзного курорта Нальчик получил в середине 1930-х годов (и то здесь не было даже 50 тысяч жителей). Вменяемому человеку в голову бы не пришло ездить из Одессы побираться в такую дыру.
     Что касается «Гамбринуса», описанного Куприным в рассказе 1907 года, его публику составляли матросы, рыбаки, кочегары, машинисты, биндюжники и прочий народ, далёкий от изысканно-пижонских типов уличной песенки, сошедших, скорее, со страниц «Одесских рассказов» Бабеля. Собственно, «одесский вариант» песни про ростовскую пивную всплывает в 60-е годы прошлого века, то есть после того, как в конце 50-х реабилитировано творчество Бабеля и изданы его «Одесские рассказы», которые прежде находились под запретом. Только тогда и появляется одесская переделка и в том числе куплет про город Нальчик, поскольку в 1959 году Хрущёв подписывает указ о масштабном развитии этого всесоюзного курорта.
      Вот это – пример некритического того, как не надо подходить к делу. Конечно, есть добросовестные ошибки, от них никто не застрахован. В том числе и я. Но нельзя для доказательства своей правоты нести откровенную ахинею.
 
     Ш - П: Однако мы говорим о вашей прошлой книге. А хотелось бы побольше узнать о нынешней. В чём особенности вашего метода изучения блатных песен и как они конкретно воплощаются?
 
     А.С.: Главный принцип: для изучения реалий той или иной песни надо серьёзно, глубоко изучать быт, нравы, исторические реалии той эпохи, которую эта песня отражает. Автор, исследующий феномен блатной и арестантской песни, не имеет права пренебрегать историей, социологией, психологией, фольклором в широком смысле. Вот песня о Кольке-ширмаче, которая дала название сборнику:
 
          На Молдаванке музыка играет,
          В пивной веселье пьяное шумит,
          Там за столом доходы пропивает
          Пахан Одессы Костя-инвалид…
 
     А почему, собственно, дело происходит в пивной? На ресторан денег не хватило? Скажем, после Великой Отечественной уголовный народ очень рестораны жаловал. А тут – пахан Одессы шорхается по пивнушкам… Оказывается, с середины 20-х годов прошлого века для большинства пролетариев основным местом проведения досуга стала именно пивная, где разрешалось торговать и водкой. Более того, под расширение сети пивных подводилась «идеологическая основа». В прессе появлялись статьи, которые пытались передать «благородный дух» советских пивных. Авторы с умилением писали, что за кружкой пива, часто сдобренного водкой, рабочие обсуждали положение братьев по классу в Англии, Китае, дискутировали по вопросам существования бога и т.д. Это рассматривалось как своеобразное доказательство высокого уровня политической сознательности пролетариев… Недолгая эпоха восхваления питейных заведений фабричных окраин объяснялась необходимостью противопоставить их частным ресторанам, которые посещали в основном представители новой буржуазии, служащие, интеллигенция.
     А в начале 30-х годов (время действия в песне) в стране свирепствовал голод (и в Одессе тоже), посещать ресторан простому человеку было и вовсе небезопасно. Многие рестораны были открыты только для иностранцев, плата в них принималась в твёрдой валюте, но даже там, где платили в рублях, цены зашкаливали, и ОГПУ с глубоким подозрением относилось к советскому гражданину, вздумавшему туда пойти. Положение изменилось после 1934 года, когда Беломорканал был уже проложен.
     Или другой пример. Помните, пахан посылает Машу вызволить Кольку-Ширмача, который вкалывает на Беломорканале:
 
          Езжай-ка, Маша, милая, дотуда,
          И подготовь фартовому побег…
 
     Вот-те здрасьте! А что, достойных жуликов для этого серьёзного дела не нашлось? Почему Машу-то посылают?! До сих пор ни у одного исследователя даже вопроса такого не возникало. А если копнуть? «Маруся едет в поезде почтовом»… С какого перепугу? На почтовых поездах ездили только соответствующие сотрудники почты, железной дороги и охрана! Пассажиров почтовые поезда не перевозили… Значит, Маша наверняка принадлежала к числу доверенных сотрудниц. Об этом свидетельствует, кстати, и другая строка, где сказано, что Маруся «берёт обратный литерный билет». А ведь литерный билет – это документ на право бесплатного и льготного проезда, предоставляемое определённым категориям работников. Стало быть, Маруся относится именно к такой категории. То есть её и посылают именно по этой причине: она должна как работник почтового поезда обеспечить Кольке побег в одном из почтовых вагонов!
 
     Ш - П: Да, любопытно… Действительно, напоминает детектив. А до снятия отпечатков пальцев у персонажей дело, случаем, не доходит?
 
     А.С.: До отпечатков не дошло. А вот орудия преступления исследовать пришлось. Например, в известной одесской уличной песне «Когда я был мальчишкой». Думаю, она каждому известна детских лет. Но, наверное, мало кто из вас задумывался, каким образом нехороший мальчишка, который убил своих родственников (а по ранним версиям – изнасиловал родную сестру), мог носить финку… в кармане! Пришлось провести тщательное расследование, обращаясь к специальной литературе, знатокам истории холодного оружия… Есть версия о том, что речь идёт не о финском ноже, а о ноже известной американской фирмы «Уилл и Финк» (WILL & FINCK), которую во второй половине XIX века создали Фредерик Адольф Уилл и  Джулиус (Юлиус) Финк из Сан-Франциско. Во многих частушках «под драку» дореволюционной России упоминается «ножик-финка» или «финка-ножик». Специалисты, однако, считают, что следует писать «ножик Финка» или «Финка ножик». Такие небольшие кинжалы Уилла и Финка (часто фамилию Уилл принимали просто за имя владельца фирмы) продавались вместе с изящными ножнами. То есть к классическим финским ножам то оружие, которое таскал в кармане мальчишка в соломенной шляпе, не имеет никакого отношения. Именно поэтому многие поздние, уже советские уголовные обоюдоострые ножи назывались «финками», хотя лезвие классического финского ножа заточено лишь с одного конца. Но я также сделал собственное открытие: оказывается, в рабочей и ремесленной среде был также популярен… складной финский нож пуукко, о котором не упоминает ни один из специалистов! Между тем сведения об этом я отыскал в известном энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. 
 
     Ш - П: Вот ещё какого вопроса хотелось бы коснуться. Когда речь заходит о классических блатных и лагерных песнях, часто возникает вопрос об их авторстве. Ведь о сочинителях этих произведений, увы, мы в большинстве случаев попросту не знаем. Удалось ли вам продвинуться в этом направлении?
 
     А.С.: Да, по счастью, действительно мне удалось выяснить авторство таких известнейших песен, как «Воровка никогда не станет прачкой», а также кокаинового романса «Перебиты, поломаны крылья». Авторство бесспорное, стопроцентное, подкреплённое железобетонными фактами. Их написал советский поэт Сергей Алымов, который начинал как эгофутурист в Харбине, а затем, вернувшись в Россию, стал известнейшим песенником-текстовиком. Что, впрочем, не спасло его от заключения и ударного труда на стройках БелБалтлага.
     Вообще «беломорским» песням отведена значительная часть книги. Отдельной темой проходят песни русских и советских хулиганов, в том числе знаменитый «Аржак». Естественно, в связи с этим я останавливаюсь на истории отечественного хулиганства, а также на истории русского уличного рукопашного боя. В общем, пересказывать книгу, я думаю, резона нет, скажу лишь, что она по объёму несколько превышает «Песнь о моей Мурке». Но, надеюсь, это не отпугнёт читателя, поскольку я старался создать исследование не менее увлекательное, чем предыдущее.
     Кстати, о популярности первой книги свидетельствует и тот факт, что в этом году она даже… вышла в аудиоварианте протяжённостью 9 с лишним часов! Честно говоря, я не предполагал, что книги этого жанра начитываются в аудиоверсиях. Меня это приятно удивило. Зато неприятно удивило то, что всё это сделано без согласования с автором, то есть речь идёт об откровенном литературном пиратстве. Однако это – отдельная тема. 
 
     Ш - П: Хотелось бы узнать о ваших планах на будущее: ждёт ли нас третий том исследования блатных песен?
 
     А.С.: Третий том, я надеюсь, не за горами. Во всяком случае, он уже анонсирован издательством ПРОЗАиК, и я его дописываю. Однако речь в нём не столько о блатных, сколько о лагерных песнях. Называется эта книга «Я помню тот Ванинский порт».
 
     Ш - П: О, песня известная!
 
-Если говорить о тексте, то да. А вот с историей самого произведения и историей страны, которую оно отражает, всё куда сложнее. Пожалуй, «Ванинский порт» - самая непростая, тяжёлая моя книга. То есть лично мне она далась нелегко. Это – книга о судьбе песен, о судьбе страны, о судьбах людей, прошедших тяжёлые испытания. Она высосала из меня всю энергию, все силы. Несколько раз приходилось просто прерывать работу надолго. Но – материал того стоит.
 
     Ш - П: То есть все ваши творческие планы связаны с исследованием уголовно-арестантских песен?
 
     А.С.: Ничуть не бывало. «Низовые» песни – это лишь незначительная часть моих интересов. Я занимаюсь изучением уголовно-арестантской субкультуры и фольклора. Сейчас планирую выпустить такую же серию книг, как и по блатным песням, посвящённую блатным и лагерным пословицам и поговоркам. Пословиц, поговорок, присказок, образных фразеологизмов, идиом у меня накопилось около тысячи единиц. И о большинстве из них можно написать занимательные очерки. Об одном только «батайском семафоре», например. Или о стране Лимонии. О вологодском конвое. Карточные поговорки, оговорки о ворах, поговорки с использованием имён реальных людей, политических деятелей и т.д. – огромное поле деятельности. То же самое можно сказать и о толковом словаре блатного великорусского языка. Пока такие словари в подавляющем большинстве представляют собой профанацию, а не научный труд. Филологи, которые берутся за тему, не знают живого уголовно-арестантского языка. Фактически ни один из них. А носители арго сами лингвистических работ не пишут.
 
     Ш - П: Можно ли из ваших слов заключить, что область уголовной субкультуры, фольклора и истории остаётся терра инкогнита?
 
     А.С.: Не можно – нужно. В своё время я первым заговорил о создании такой дисциплины на стыке гуманитарных наук, как аргология – НАУКА О ЖАРГОНЕ. Причём не только о жаргоне, но обо всём, что с ним связано: история, быт, культура в широком смысле, литература, психология, социология… Вот этим я и занимаюсь.
     Не оставляю в стороне и «чистое» литературоведение. Сейчас заново редактирую большой труд – книгу очерков о «Мастере и Маргарите». Принцип исследования – тот же, что был применён при изучении «низовых» песен: глубокое проникновение в среду, быт, менталитет людей, в литературно-культурологическую традицию, из которой вырастал «дьявольский роман». Отдельные очерки уже печатались в некоторых отечественных и зарубежных изданиях. Однако это – совсем из другой оперы. Пока же на очереди – третья книга о песенном «блате»…