Поверьте мне, я знаю, что сказать…

     Сочинение песни, которую можно было бы отнести к жанру русского шансона – задача не из лёгких. Необходимо учесть исторически сложившийся путь русской песенной культуры от простого народного напева до формирования самобытной ладовой структуры и самостоятельных жанров таких, как народные песни (в том числе многоголосные), тюремные песни (лишенных свободы в России всегда было множество), период  городского (в том числе «жестокого») романса, влияние цыганского песнопения и прекрасные романсы русских композиторов (советская песня – это особый  разговор). Трудно провести грань между русским шансоном (термин, если не ошибаюсь, определился в начале 90х годов прошлого века) и многочисленными уличными  песнями и песнями, сочинёнными, начиная с этого же времени. Зарождение жанра  «русский шансон» неотделимо от истории города Одессы. Разве популярная по сей день песня «Купите бублички" или «Ужасно шумно в доме Шнеерзона» не могут быть причислены к жанру русского шансона? Увы, одесситы не думали об этом. Они удовлетворялись тем, что есть «одесские песни» и их знают далеко за пределами Одессы. Чего стоят «Бублички» в исполнении сестёр Бэри, которых я слушал в парке им. Горького в 1959 г. Создание нового жанра было требованием новой эпохи «бури и натиска». Надо было выносить на эстраду песни, которые раньше были бы запрещены по надуманным причинам.

     Однажды, возвращаясь домой с шумных именин известного музыканта, я «услышал» мелодию вместе с текстом:
 
     И мама, и папа, и даже тётя Двойра,
     что ходит вечно в порванных чулках,
     шумели, кричали «Влюбилась наша Маня»,
     Но Ваня этот был из ГубЧеКа».
 
     Два дня я ходил с этим беспокойным грузом, затем решил позвонить Морису Бенимо. Закончив университет, он получил направление в сельскую школу преподавать  русский язык и литературу. С первого же урока он читал ученикам свои стихи, а некоторые из них он требовал учить наизусть. Через месяц его вернули назад в Одессу. Он был высоким худым и некрасивым парнем с удивительно обаятельной улыбкой. Писал красивые запоминающиеся стихи и к тому же обладал редким профессиональным навыком – писать текст к уже сочинённой мелодии.  Много позднее я был потрясён, когда Леонид Дербенёв за полчаса написал текст к моей мелодии, и песня обрела не только своё название («Для тебя и меня»), но и исполнителя в Одесском эстрадном оркестре:
 
     Если вечером листья трогает дождь,
     в этой песне ты луч рассвета найдёшь.
     И цветы на поляне, и улыбку зари,
     и слова-великаны о великой любви.
     Как ручей она льётся, в каждом сердце звеня,
     эта песня поётся для тебя и меня.
 
     Я договорился с Морисом встретиться в ближайшее воскресенье и посидеть у моего кабинетного рояля. Записанные мной куплет и мелодия будущей песни должны были послужить убедительным материалом для дальнейшего сотрудничества. Воскресное утро, сквозь окна моей квартиры, выглядело серого цвета театральной декорацией, слегка поливаемой мелким дождиком.
     Морис, как всегда, пришел  вовремя, то есть на 15 минут позже и с порога потребовал кофе чернее нашего Чёрного моря и расставленные шахматные фигуры. Он играл слабее меня, но чаще выигрывал, так как думал долго, меняя одну сигарету за другой. Я решил проиграть ему, как можно скорее, потому что после проигранной партии, надо было послушать  пару его новых стихотворений, и лишь после этого можно было заняться песней. Морис упрямо не хотел замечать моих усилий, ведущих к проигрышу и закурив очередную сигарету, тихо стал напевать мелодию популярной песни «Мясоедовская улица моя». Мне показалось, что таким образом он даёт мне понять, что песня лучше этой у нас не получится. «Ты, что – не сможешь написать такой же текст?» спросил я, смешивая шахматные фигуры на доске. Морис снисходительно улыбнулся и доставая очередную сигарету, сказал, глядя на хмурое небо за окном «Разве ты не знаешь, что текст «Мясоедовской» я написал?» Да, я не знал. Я не мог знать, так как меня интересовала другая музыка, музыка далёкая от постоянно контролируемого ресторанного репертуара. Именно здесь родилась и стала невероятно популярной по всей стране эта замечательная песня.
 
     «Текст, продолжал Морис, ложился на бумагу с необычайной лёгкостью, а толпа ярких и шумных образов настойчиво требовала выбрать каждого из них. Ну, как обычно в Одессе. Ведь здесь каждый камень – это образ, каждое дерево – живой образ, а люди... можно  было бы спросить у Бабеля, но...»
 
     Морис подошёл к окну и молча продолжал смотреть на «декорацию» за окном. Там среди нависших над городом лохмотьев чёрных туч веселилась его богатая фантазия. Неожиданно он повернулся и осветив комнату своей улыбкой, сказал «Ну, друг Альберт, готовь кофе!» Перед тем, как приготовить этот напиток  на кухне, я сыграл мелодию, повторив её два раза. Когда я вернулся с двумя чашечками кофе, Морис держа лист бумаги – это был сочинённый им куплет:
 
     И папа, и мама и даже тётя Двойра
     на радостях подняли тарарам.
     Шумели, кричали «Родился сын у Мани!
     Ну, как две капли вылитый Иван!»
 
     Известно, что сочинение музыки, является самым сложным процессом мышления в природе человека. Песня – это триединое произведение: автор текст (основа метро-ритма), автор музыки (клавир или оркестровая партитура) и исполнитель (музыка для которого  должна быть написана в удобном для него диапазоне). К вечеру этого же дня я написал припев и музыку к нему, о чём по телефону сказал Морису.  «Баллада о Мане и Ване» (так я назвал новое сочинение) была написана за два дня, так как на второй же день Морис принёс ещё два замечательных куплета. К сожалению, место и солиста для исполнения этой баллады мне найти не удалось. Конечно, было обидно, что она нигде не прозвучала в Одессе. Я не сомневался в её успехе, потому что в ней было всё – юмор (необходимая составляющая одесских песен), трагедия (гибель всей семьи) и любовь к прекрасному городу.
 
     Одесса родная и не была б Одессой,
     и море наше бралось бы не в счёт,
     когда вот на Пересыпи, Слободке, Молдаванке
     не жил бы замечательный народ.
 
     В это же время в Одесском драматическом театре приступили к постановке пьесы А. Брагинского и Э. Рязанова «Сослуживцы» (будущий фильм «Служебный роман» с музыкой А. Петрова) и мне предложили написать музыку к этому спектаклю. Работа так увлекла меня, что я забыл о своей неудаче с «Баллада о Мане и Ване»...
     Примерно за три месяца до подачи документов на выезд в Израиль, ко мне пришёл Морис  и в сопровождении своей красивой улыбки протянул мне  лёгкий плоский пакет -  «Послушай, будешь доволен…» и не сыграв ни одной партии в шахматы, не прощаясь, ушёл...
В Риме, когда впервые я и Лиля собирались на «Круглый базар» продавать вещи и пластинки с классической музыкой, прежде всего, я опять увидел плоский  пакет, который принёс мне Морис. Вернувшись с базара, я открыл пакет и увидел пластинку «на костях» с именем Аркадия Северного. Послушать, что было на ней записано я не мог, потому что не было проигрывателя, и я увёз её в Америку. Устроившись поудобней в доме на улице рядом с Брайтон Бич, я среди оставшихся пластинок нашёл пластинку Аркадия Северного и прослушал её. Конечно, я был удивлён, услышав знакомый текст с абсолютно незнакомой мелодией. Характер этой мелодии относился к периоду 30х годов в Советской России (если не ошибаюсь, период НЭПа). Мне, много лет увлекающемуся джазом и хорошо знавший советскую песню с её авторами, было странно услышать такие строки с такой мелодией.
 
     Красавца Ивана убили под Берлином
     в тот самый, в тот последний день войны.
     А маму и папу и Маню вместе с сыном
     фашисты расстреляли у стены.

     Только теперь я понял, что это Морис Бунимо подарил  оригинальный текст «Баллада о Мане и Ване» Аркадию Северному. Но почему он не взял у меня клавир?
     Однажды  Максим Кравчинский, автор замечательной книги о Борисе Сичкине, сказал мне, что известная петербургская группа (не помню название) с успехом пела «Баллада о Мане и Ване» в оригинальном варианте.
     Песни, как люди и каждая из них имеет свою биографию. Безусловно, Аркадий Северный был Великим мастером своего очень специфического жанра.
 
     Спасибо вечное за голос твой, Аркадий,
     И от меня, друг и от Родины большой,
     Ты сделал всё не только денег ради,
     для песни и для публики блатной.

     В Одессу ты приехал в доску пьяный
     и Дерибасовскую схода полюбил,
     а я сидел на белом чемодане 
     и чёрный паровоз меня в Израиль увозил.

     Не надо женщин и не надо водки.
     Свободу мне и запаха тайги
     и я кричу своей охрипшей глоткой
     «Воскресни, друг и с песней приходи!»