Александр Сидоров - На Молдаванке музыка играет (Восьмая часть)

 
     Многие обличители советских мест лишения свободы пытаются навязать обывателю мысль, будто бы перевоспитание преступников — «нелепая выдумка» большевиков. Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» пишет: «В старой России существовал (а на Западе и существует) неверный взгляд на воров как на неисправимых, как на постоянных преступников (“костяк преступности”)». Слово «неверный», разумеется, использовано в смысле ироническом. И далее автор проводит мысль о том, что исправление «социально близких» уголовников является изобретением советских идеологов. Выдумана эта теория якобы для того, чтобы, опираясь на блатных, унижать, эксплуатировать и уничтожать политических заключённых.
     Однако и на Западе, и в России идеи исправления закоренелых преступников имеют глубокие корни, основанные на христианском мировоззрении. Любой человек греховен по природе своей. За его душу идёт постоянная борьба между дьяволом и Богом. Божьи заповеди люди преступают по искушению сатаны. Мысль о невозможности исправить преступника, привести его к покаянию является признанием всесилия дьявола. А это — страшная ересь. Правда, долгое время на практике в отношении грабителей, воров, убийц предпочитали применять колесование, четвертование, костёр, отсечение головы и прочие прелести. Однако уже в XVIII–XIX веках европейская цивилизация стремится перевоспитать преступников на религиозной основе. В России такая организация — «Попечительное о тюрьмах общество» — возникла в 1819 году и ставила задачей наставление арестантов в правилах христианского благочестия и нравственности. Правда, толку было мало, поскольку попечители не касались режима содержания, устройства тюрем и законодательства. Профессор Михаил Гернет в книге «История царской тюрьмы» пишет: «Создавалось совершенно нелепое положение: нравственное воздействие должно было оказываться на людей, сидевших в тюрьмах на шейных цепях, вделанных в тюремные стены, с кандалами, колодками и рогатками». Как бы то ни было, но в 1877 году краеугольным камнем российской тюремной реформы становится именно принцип исправления преступников. Появилась градация исправительных наказаний: арестантские отделения, смирительные дома, рабочие дома, тюрьмы. Первые три вида предполагали обязательное использование заключённых на различного рода работах.
     Кроме того, официально узаконенной политикой царского правительства являлось освоение новых земель руками преступников. Сначала предпочтение отдавалось ссылке. Она рассматривалась как средство колонизации огромных территорий России и возможность использовать дармовую силу. В 1761–1765 годах огромное количество ссыльных было брошено на заселение Барабинской степи и на строительство дороги между Тобольском и Иркутском. Здесь от непосильного труда и невыносимых условий жизни погибли тысячи людей. Произвол властей и бесправие ссыльных проявились и в начале ХIХ века при заселении Нижнеудинского округа. Людей держали на положении рабов. К середине XIX века таких поселенцев в Сибири насчитывалось более 200 тысяч, и к ним каждый год добавлялось по 18 тысяч человек. Правительство не оказывало им никакой помощи: самые выносливые и так выживут и освоят земли! Нужно будет больше — сошлём ещё!
     Существовала также каторжная система наказаний с рабским трудом и бесправием «сидельцев». Это пятно дикого варварства (вкупе с опытом освоения новых земель ссыльными поселенцами) и послужило прообразом ГУЛАГа. Так что лагеря придумал не Френкель, не Берман и вообще не большевики. Лагеря есть творческое развитие опыта царской каторги, традиция, порождённая психологией деспотизма.
     Заметим, что в царской России отдавалось предпочтение карательному уклону. В середине XIX века ссылка теряет свой приоритет. Михаил Детков в исследовании «Наказание в царской России» приводит цитату из отчёта чиновника тюремного ведомства, которая касается ссылки: «Она была наказанием весьма тяжким, когда ей предшествовали мучительные телесные казни, утомительное следование по этапу, в кандалах... и когда затем, по малой ещё населённости Сибири, водворённый в ней преступник должен был отыскивать пропитание почти в безлюдной местности. Но с отменою телесных казней, с введением усовершенствованного способа перевозки арестантов по железным дорогам, на пароходах и лошадях и с умножавшимся в последнее время населением Сибири, ссылка туда очень приблизилась к простому поселению». Какая тоска по кандалам, кнуту, голоду!
     Итак, большевики не были первооткрывателями ни в деле перевоспитания преступников, ни в использовании их как рабочего скота. «Заслуга» Великого Вождя заключается лишь в том, что он сумел объединить исправительное и карательное начала дореволюционной уголовно-исполнительной системы. Блестящая мысль, будто бы каторжный труд способствует нравственному перерождению преступника — это шедевр, до которого не додумались старорежимные столпы тюрьмоведения.
     Но перейдём к Стране Советов. Многие историки настаивают на том, что сталинская репрессивная машина обрушивалась в первую очередь на политических противников и безвинных граждан, попадавших под молотилки разоблачительных кампаний. Блатных же власть якобы рассматривала как «социально близкие элементы» и использовала для подавления общей массы арестантов. Это — очень примитивный взгляд.
     Тоталитарное государство характеризуется полным контролем над всеми сферами жизни общества. Между тем организованная преступность (каковой следует признать институт «воров в законе») — это теневая структура, которая заменяет для уголовников государственную власть и даже противостоит ей. В демократическом государстве борьба против такой структуры затруднена соблюдением правовых норм. Тоталитаризм стремится устранить «очаг скрытой оппозиции» любыми средствами.
      Правда, у фашистских тоталитарных систем было значительное преимущество перед сталинской. Их идеология строилась на принципе превосходства своей нации (гитлеровский национал-социализм, итальянский фашизм). Сталинская система подавления личности построена на классовом принципе — превосходстве пролетариата и крестьянства над «имущими» классами. Гитлер и Муссолини довольно быстро и эффективно расправились с внутренней преступностью под знаменем борьбы за «чистоту нации», объявив уголовников (а заодно проституток, бродяг, инвалидов и др.) «отбросами» и «недочеловеками», уничтожив физически, загнав в концлагеря или выдавив из страны. Так  Муссолини нанёс мощный удар по сицилийской мафии, многие представители которой эмигрировали в США. Большевики же изначально причислили уголовников к «угнетённым» массам, вынужденным преступать «эксплуататорские законы». Отказаться от такой установки красные идеологи не могли. Преступность считалась пережитком прошлого, в СССР (по мысли революционных теоретиков) для её существования не было социальной базы. Бывшие преступники по мере победного шествия социализма должны понять, что, когда мир насилья разрушен, нет смысла грабить, разбойничать и воровать.  Признать «социально близких» неисправимыми врагами общества значило нанести удар по большевистской идеологии. Совсем другое дело — сталинская теория «обострения классовой борьбы» по мере продвижения к победе социализма.
     Классовая теория ограничила идеологов тоталитарного социализма в средствах борьбы с преступностью. Нельзя было единым махом расстрелять или утопить весь «социальный мусор». Наоборот, «близкие» нуждались в поблажках (отсюда — Уголовный кодекс 1926 года с его смешными сроками наказания для профессиональных преступников).  Приходилось искать другие способы — «большевистские». Так появляется идея «перековки трудом». Решение гигантских задач индустриализации страны требовало привлечения огромного числа заключённых, так что вместе с уркаганами «перековывать» предлагалось и «вредителей», «кулаков», «контриков». Авторы сборника «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина», выпущенного в 1934 году и прославлявшего великую стройку, описывают этапы заключённых: «Эшелоны прибывают и прибывают... Встречаются былые студенты, урядники, коммивояжёры, эсперантисты, антиквары...  И квадратные тугие пальцы деревенского бытовика, и тонкие — тридцатипятника, и бледные руки интеллигента — всем одинаково трудно взять топор и подступиться к этому лесу».
     Особенно потрясают эсперантисты. Этим просто на роду написано валить лес рядом с антикварами и коммивояжёрами. Да за одно только звучание подобных «буржуйских» специальностей не грех сразу к стенке ставить. Впрочем, власть жестока не ко всем. Гнусные «вредители»-инженеры живут в приличных условиях, поскольку без них «товарищи» никакого канала вырыть не смогут — разве что могилу...
Впрочем, нам важно, насколько политика «перековки трудом» касалась именно профессиональных уголовников. Приходилось ли им вкалывать на «великих стройках», мёрзнуть в бараках? Приносила ли результаты чекистская система «перевоспитания»?
     Ответить на этот вопрос непросто. С одной стороны, загнав уголовников в лагеря, власть продолжала с ними игру в «социально близких». Отношение к ним было несколько иным, нежели к «вредителям» и «контрикам». Если кто и мог рассчитывать в первую очередь на доверие лагерной администрации, так это именно блатари.
  

  
     Но существовал ряд нюансов, которые мешали сближению воров и чекистов. Первое: «воровской закон» запрещал блатарю работать. Этот «закон» выработался как раз в конце 20-х — начале 30-х годов. Работа считалась позорной, в том числе и на руководящих должностях. Нельзя было занимать и «хлебные» должности лагерной обслуги. Жить в местах лишения свободы полагалось исключительно за счёт «фраеров» — грабить, облагать данью, заставлять вкалывать на блатных...
     Однако индустриализация внесла свои поправки. Органы ОГПУ становились теперь не только карателями, но и производственниками, на которых спускались гигантские планы. И эти планы приходилось выполнять любыми способами. В работу должны были включаться все арестанты — независимо от социального происхождения. Чекисты бросились сколачивать бригады не только из кулаков и буржуев, но и из «ширмачей», «скокарей», «штопорил», «майданников». Раз ты социально близкий — докажи ударным трудом! «Честные воры» отчаянно сопротивлялись. С отступников они спрашивали строго, вплоть до физической расправы. Но обстановка складывалась явно не в пользу блатных.
     Нельзя в полной мере согласиться с выводами Солженицына о том, что урки занимались только тем, что «заряжали туфту» и нещадно эксплуатировали остальных зэков при попустительстве чекистов. То есть такая практика наверняка существовала. И быть иначе не могло, потому что многочисленные инструкции требовали оказывать доверие уголовникам-рецидивистам и призывали «использовать лучшие свойства блатных» — романтику, азарт, самолюбие, разжигать классовую ненависть к кулакам и контрреволюционерам. Однако, прежде чем опереться на «блатной актив», лагерная администрация должна была чётко указать уркаганам их место. Чекистам требовались не живущие по своим законам блатари, а жулики, принявшие правила игры в «перековку». Сначала ты обязан признать, что стал «новым человеком». Тогда и отношение к тебе будет особое. Пока же воровской мир упорствовал («я честный вор, тяжелее кошелька ничего в руках не держал!»), чекисты гнули его и ломали.
     Причём зачастую лагерная администрация опиралась как раз не на «социально близких», а на «врагов». Именно они могли рассчитывать на серьёзные поблажки. Так, 12 апреля 1930 года Генрих Ягода, в то время заместитель председателя ОГПУ, даёт следующее указание своим подчинённым — Бокию, Шанину, Эйхмансу и прочим деятелям лагерной системы: «Заключённых перевести на поселковое положение до отбытия срока наказания. Надо сделать так: группе (1500 чел.) отборных заключённых в разных районах дать лес и предложить строить избы...   Посёлок от 200 до 300 дворов. Управляется комендантом. В свободное время, когда лесозаготовки окончены, они (заключённые, особенно слабосильные) разводят огороды, свиней, косят траву, ловят рыбу, первое время живя на пайке, потом — за свой счёт».
     Колонистами-поселенцами становились выходцы из рабочих и крестьян, осуждённые за бытовые преступления. Из осуждённых по уголовным статьям «вольную» получали лишь те, кто мог вызвать в район колонизации членов семьи. Таким образом, блатные лишались такой льготы: они не могли, согласно своим законам, обзаводиться семьёй и поддерживать родственные связи.
     А вот по отношению к «социально близким» чекисты, напротив, повели себя круто — без особых церемоний создавали из блатарей так называемые РУРы (роты усиленного режима). РУРы были изолированы от основной массы заключённых и состояли исключительно из уголовников. Штрафной паёк, холодные шалаши и палатки. Хочешь — вкалывай. Не хочешь — подыхай. Работаешь — из РУРа переведут в обычную бригаду. Но даже и там уркам приходилось жить в тех же условиях, что и остальным зэкам. Грабили работяг? Да. Но и с тех взять можно было в основном часть пайка. А что тот паёк? На строительстве тракта Чибью–Крутая (тяжёлые работы) при выполнении нормы зэк получал в день 1 кг чёрного хлеба (вернее, должен был получать). На остальных работах — 600–800 г. При невыполнении норм — 300–400 г.  В штрафном изоляторе — 200 г. В ежедневный рацион буровиков входило 75 г крупы и 11 г жира. Прочим рабочим — 60 г крупы и 8 г жира. Месячная норма мяса — 2 кг. Мясо — только солонина, которая чаще всего заменялась рыбой. Из овощей — турнепс, редко — кислая капуста. Ни сливочного, ни растительного масла, ни молочных продуктов заключённым не полагалось. О посылках и передачах тоже можно было не мечтать.
     И уголовники не выдержали: пошли работать наравне с «мужиками», а нередко — опережая их! Впоследствии это повторится и в военном, и в послевоенном ГУЛАГе. По свидетельствам многих зэков, воры, оказавшись в условиях, когда приходится выбирать между работой и «доходиловкой», то есть медленной смертью, выбирали работу — и «пахали» так, что пар из ушей шёл.
     Сборник «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» — книга откровенно заказная и пропагандистская, однако из неё можно почерпнуть немало интересного. Вот отрывок о слёте «тридцатипятников»:
     «Высокий парень в бушлате подходит к столу:
     — Мы — бурильщики Телекинских скал. Скалы у нас такие, что буры ломаются. Ничего — берём. Коллектив наш насквозь шпанский — ничего твёрже сахара не грызли...
Губатого сменяет пожилой человек в потрёпанном красноармейском шлеме:
     — Привет ударному слёту от коллектива “Перерождение”! В нашем коллективе почти все — бывшие токаря по хлебу, слесаря по карману. Приехали в эту трущобу — панихиду запели: пропадём на камнях. Но потом взялись за ум. Дорог наделали. Бараков настроили. Трудновато приходится, но ведь мы никогда не работали...»
     Это не выдумка. Изучение организации работ на Беломорканале подтверждает, что существовало много бригад исключительно из уголовников, и жуликам приходилось махать кайлом не меньше других.  Вот только — «перековывались» ли? На этот счет есть большие сомнения. Появлялись они и среди участников «слёта ударников», описанного в беломорской «библии». Для сравнения приведём рассказ об этом «историческом форуме» бывшего каналоармейца Ивана  Солоневича: «Корзун... торжественно пожимает руки “лучшим из лучших” и представляет их публике: вот Иванов, бывший вор... создал образцовую бригаду... перевыполнил норму на... процентов, вовлёк в перевоспитание столько-то своих товарищей... Публика аплодирует, в задних рядах весело посмеиваются... “Лучшие из лучших” горделиво кланяются публике, выходят на трибуну и повествуют о своей “перековке”. Какой-то парень цыганистого вида говорит на великолепном одесском жаргоне, как он воровал, убивал, нюхал кокаин, червонцы подделывал и как он теперь, на великой стройке социалистического отечества, понял, что... ну, и так далее. Хорошо поёт, собака, убедительно поёт. Уж на что я стреляный воробей, а и у меня возникает сомнение: чёрт его знает, может быть, и в самом деле перековался».
     Однако сомневался Солоневич не зря. На следующий день выяснились подробности, которые не вошли в фолиант о Беломорканале. Иван Лукьянович зашёл в редакцию многотиражной газеты «Перековка» и застал там лёгкую панику:
     «К редакторскому столу подошёл какой-то из редакционных лоботрясов и спросил Смирнова (редактора “Перековки”. — А.С.):
     — Ну так что же мы с этими ударниками будем делать?
     — Чёрт его знает... Придётся всё снять с номера и отложить.
     — А в чём дело? — спросил я...
     — Тут, понимаете, прямо хоть разорвись... Эти сволочные ударники, которых вчера в клубе чествовали, так они прямо со слёта, ночью, разграбили торгсин...
     — Ага, понимаю, словом — перековались?