«Знаменитость» - роман по мотивам судьбы «короля блатной песни» Аркадия Северного - часть первая (продолжение)

- А много пленок удается продать? – не унимался я. – Получается в стране много любителей блатной песни?

- Все слушают! – словно укоряя меня за «темноту» разгорячился Василич. – Да и не могут такие песни не пользоваться спросом в стране, где каждый второй или сидел, или будет сидеть. Вообще – это самая подлинная народная песня. Которой спасались в неволе, чтобы душу сохранить… А возьми «Мурку»? Это же классическое аргентинское танго! Кровь, любовь, измена, и мелодия соответствующая… Или «Очи черные»? Это же старинная кабацкая песня!.. А по телевизору у нас только Брежнев Леонид Ильич, а из народного – хор имени Пятницкого – сотня откормленных бугаев и девах в сарафанах! А души в них ни на грош. Мы просто заняли свою нишу. Нас тайком слушать будут всегда! А сколько пленок продается - даже не знаю. Я делаю оригинал – первую запись, самую ценную. А потом с нее уже другие люди запишут «первую копию» - качество будет чуть-чуть похуже. С нее – запишут еще несколько копий. А дальше - на продажу. И там уже без счета. Мне говорили, что наш лучший концерт - чуть ли не миллион копий разошлось! - прихвастнул разгоряченный Василич. – Точно, как у «Бони М»… Нам бы «золотой диск» полагался.

Музыканты, завершая, смачно ударили по струнам. А барабанщик последний раз легонько взбрыкнул палочками по медной тарелочке.

- Ну, за первую песню надо выпить! – заявил довольный Алеша.

- Никакой водки! – запротестовал продюсер.

Но теперь уже музыканты не собирались его слушать. Компания сгрудилась над тазиком с винегретом. Смирившийся Василич тоже подставил стакан.

- Ну, чтобы когда-нибудь и наши записи слушали, как Козина или Утесова Леонида Осиповича… - произносил внушительный тост клавишник.

- Не станет никто нас слушать, - рука Алеши дрогнула, и певец перелил себе водки через край. – А и ладно! Лишь бы лавэ платили за нашу халтуру, – скептически сморщился он, поднося рюмку ко рту.

Я чокнулся вместе со всеми, проглотил свою порцию теплой водки и зачерпнул винегрет. В этой компании со странными подпольными музыкантами я уже считался своим.

- Потоп! – неожиданно взвизгнула  Ева из коридора. – Заливает!

Это розы, брошенные мною в ванну, забили сток и вода действительно уже переливалась через край.

- Быстро убирай этот бардак! – заорал, что есть силы Василич. – Не дай бог, соседей снизу затопим, потом проблем не оберемся.

Я бросился искать тряпку и вытирать пол. Лихорадочно отжимая тряпку в ведро, я прикидывал – успела ли вода просочиться и к соседям снизу? Вероятность была примерно пятьдесят на пятьдесят. Впрочем, Василич обещал, что нижних соседей не должно быть весь день. А вечером или завтра их ждет сюрприз! 

Тем временем запись продолжалась. Ансамбль лихо прогремел очередную разухабистую песенку. Потом еще одну. В нагретой июньским солнцем комнате стало уже невыносимо душно. Окна не открывали из-за шума. Музыканты попросили перекур, и вышли на кухню. И я увидел, как Ёсиф, спрятавший в шкафчик бутылку, тайком подлил внеочередную стопку водки жутко бледному Алеше. Тот неловким движением поднял рюмку, подавился, и часть водки, пополам со слюнями, выплеснулась обратно из уголка его рта, на белую жилетку. Пошатываясь, певец направился в комнату.   

- Совсем исчерпался Алешка, - философски произнес вслед клавишник. – Когда в 75-м лучшие первые концерты записывали, у него язык начинал заплетаться только на последней четверти записи. Еще год назад – он половину пленки мог нормально записать. А теперь вот – уже двух песен не тянет, срубается…

- Не интересно ему, - посетовал Есиф.

Когда все вернулись в комнату, за пультом сидел в одиночестве безутешный Василич.

- Спит Алеша! В соседней комнате за шкафом, - пояснил он и грубо выматерился. – Сморило его, говорит. От жары говорит!… С самого утра квасить начал, алкоголик, сволочь.

- Он теперь часа два или три проспит, как убитый, - оценил клавишник. – Что делать будем, Василич? Можно подождать, пока он проспится, но до вечера мы тогда записаться не успеем точно.

Музыканты были не довольны, но отнеслись к происходящему, как к какому-то неизбежному злу.

- Никого не будем ждать! – отрезал Василич. – Вот уже где стоят его закидоны, - он чиркнул ладонью себе поперек шеи. – У нас новая звезда есть. Вырастили, можно сказать, в своем коллективе… Евочка, давай тебя писать, как договаривались, - предложил он. 

Однако, Томашевская никак не отреагировала, даже не посмотрела в его сторону. Она сидела в уголке дивана и внимательно рассматривала накрашенные алым лаком ноготки своих изящных пальцев.

- Евочка, душа моя, давай? – заискивающе попросил Василич.

- И не подумаю! – вскинула она на продюсера кинжальный взгляд. – Ты предложил только две песни - я согласилась. А на весь полуторачасовой концерт – я не подписывалась!.. Если теперь я единственная солистка – плати по другой цене!

Василич побагровел. Они с Евой принялись громко шептаться. До нас доносились обрывки нервного шепота: «Да где видано такие гонорары, даже Алеша столько не получал никогда».

- Сейчас Евка его… - один из музыкантов с кривой ухмылкой изобразил неприличный жест, означающий полное сексуальное доминирование.

- Деваться некуда. Алеша срубился, заново все организовать ему дороже будет. Попал наш Василич. Зря он с Евкой того – потискался… - резюмировал язвительный Ёсиф, с тоской поглядывая в сторону кухни, где в спрятанной бутылке, видимо, еще что-то оставалось на донышке.

Капитулировавший, красный от гнева, Василич вернулся за свой пульт. Ева деловито подлетела к микрофону с тем удивительным достоинством и изяществом, которые так поразили меня вчера. Музыканты, молча, потянулись к инструментам.

- Сейчас начнем запись, - пообещал Василич. – Только сначала надо свести счеты с одной гадюкой, которая нам все испортила.

Набычившись, он двинулся в сторону заволновавшегося Ёсифа. Казалось, что на побагровевшей лысине подпольного продюсера даже мясистые желваки ходуном заходили от бешенства.

- Тайком споил Алешку! – прорычал Василич, продолжая наступать. – А сам дальше преспокойно музицировать собрался?

- Василич, ты это, хоть сколько-нибудь заплати!.. – мгновенно оценив ситуацию, Ёсиф начал быстро-быстро убирать в футляр свою скрипку.

- Сейчас ты у меня получишь расчет! – заорал продюсер, хватая скрипача за шиворот. – Сейчас!

То, что при этом Василич был гораздо ниже длинного Ёсифа, и чтобы удержать его за шкирку должен был вытягивать руку до предела вверх, никому из присутствующих не показалось комичным. Такую ярость источал мясистый продюсер. Он выволок покорного Ёсифа в прихожую, видимо, намереваясь дать ему там пинка под зад и выгнать без копейки. Но в дверь кто-то принялся неистово звонить. 

- Откройте, милиция! - Раздались крики снаружи.

Замерли все, и даже Василич. Музыканты в панике переглядывались. Ева небрежно пожала плечами. 

- Доигрались! – зло бросил Василичу клавишник. – Новое место! Вот оно твое новое место! Теперь еще инструменты конфискуют.

Продюсер, наконец, выпустил из рук воротник провинившегося скрипача и с нескрываемой тоской перевел взгляд на дорогущий магнитофон.

- Немедленно открывайте, иначе двери ломаем! – раздавались властные крики с лестничной клетки. – Это сопротивление работникам милиции!..

- Вы же хотели уходить по крышам, как Анжела Дэвис с американскими коммунистами? – съехидничал я, не удержавшись.

Василич только махнул рукой с горькой неопределенностью. Но тут я сам спохватился. Мало того, что в двенадцать часов пропустил важнейшую деловую встречу с Асланом. Но сейчас-то было вообще уже около трех! А значит, через пару часов Валет и тот – потерпевший инструктор обкома - будут стоять под дверями моей квартиры в ожидании денег. И мало того, что я до сих пор не придумал, где взять две тысячи. Если я вовремя не появлюсь – другой возможности договориться уже не представится. Дальше уголовное дело об угоне – и кончено! А ведь сейчас меня заберут в милицию со всей этой компанией.

Только в этот момент я осознал ужас своего положения. Сейчас ведь никто не станет разбираться, что я тут посторонний. В записи не участвовал, а только зашел на полчаса из любопытства. Но кому это теперь докажешь? 

- Ну, чего стоите? – спросила Томашевская. – Открывайте! Или мне самой?

И через пару секунд в комнату ворвалось много людей. Чтобы столько милиционеров сразу набилось в одну квартиру, я не видел никогда в жизни. Еще почему-то они все оказались щуплые и невзрачные. Худые руки торчат из коротких рукавов летней формы… А между ними шныряли люди в обычных семейных майках, неприлично растянутых и провисших подмышками. И по злорадному блеску глаз в них угадывались соседи. Измученные шумом и готовые стать понятыми по первому зову социалистической законности. А то, что соседка, громогласнее всех требовавшей справедливости в руках держала ведро, из которого свешивалась грязная мокрая тряпка – не оставляло никаких шансов. Похоже, Василич  ошибся, рассчитывая, что нижние соседи уедут на дачу. Впрочем, теперь уже было все равно.  

Последним в комнату зашел милицейский начальник изрядных габаритов. Он один был размером больше пары заморышей-сержантов. Отдуваясь, начальник снял фуражку и окинул странное помещение подробным взглядом. При этом он, не торопясь, вытирал платком пот со лба, мастерски держал паузу, не выдавая удивления.

- Концерт окончен! – Наконец, объявил этот капитан. – Ну, и попали же вы граждане! Только чистосердечное признание может облегчить вашу участь… - а голос у огромного мента неожиданно оказался тонким, пронзительным фальцетом.

 

 

 

5.

 

Маленький настольный вентилятор тужился изо всех сил. Он гнал струйку спертого воздуха прямо на дежурного милиционера. Который сидел за столом в расстегнутой на две пуговицы серой форменной рубашке, весь заваленный папками и бумагами. Остальное пространство дежурной части отделения милиции, куда нас доставили всем скопом, было погружено в жаркую духоту.

- Оформляй всех! – велел дежурному необъятный милицейский начальник. Задержанные музыканты столпились хмурой кучкой перед столом.

- Сейчас составят протокол задержания - и все! Бумага есть - дальше не вырубишь топором, - мрачным шепотом предрек скрипач Ёсиф. – Доигрались! Теперь волчий билет – ни в один ансамбль не возьмут. На похоронах и в подземных переходах играть – за счастье будет. А некоторым знаменитостям – реальный срок светит…  

Он многозначительно кивнул в сторону певца Алеши. Тот еле стоял на ногах.

- И никакой надежды? – тоже шепотом спросил я.

Ёсиф пожал плечами, давая понять, что надежда умирает последней.

- Может Василич как-нибудь извернется? Недаром же его сразу в районное отделение повезли. Только мы должны молчать, как партизаны! Продержаться, чтобы он успел там договориться, подмазать кого следует. Нам тут надо в полную «несознанку» уйти – домашний концерт, репетировали ко дню рожденья мамочки… - шепотом наставлял меня бывалый скрипач.

Алеша тем временем озирался по сторонам, силясь понять, где находится и что происходит. Обеими руками певец опирался на угол стола, но все равно пошатывался, непроизвольно сдвигая стопку папок дальше к краю.

- Товарищ капитан! – взмолился дежурный. – Ну, как я вот этого алкаша оформлять буду? Он же на ногах не держится, его в вытрезвитель надо, пусть там с ним работают…

Этот милиционер не представлял, как быстро на самом деле Алеша приходит в себя. Всего полчаса назад, несколько стражей порядка выволокли из подъезда, и с размаху кинули в «черный воронок» худое тело, с неловко болтающимися длинными руками. Но даже в момент экзекуции певец, только завозился на железном полу УАЗика, так и не проснувшись.

- Фамилия, имя, отчество? – как можно отчетливее спросил его дежурный, оформляя протокол.

- Козырев он, Алексей Даниилович, - торопливо пояснил скрипач Ёсиф, стараясь не усугублять неприятностей. – Вы извините его, товарищ милиционер, перебрал человек на жаре, с кем не бывает.

Но милицейский начальник вдруг передумал уходить в свой кабинет. Он сделал шаг к столу дежурного, в упор оглядывая компанию, с высоты своего немалого роста.

- Я спрашиваю: фамилия, имя и отчество?! – угрюмо прикрикнул дежурный на шатавшегося Алешу, явно бравируя в присутствии начальства, что шутить он сам не собирается и другим не даст.

- Я Алеша Козырный! – вдруг во всеуслышание заявил певец с нотками апломба. Все милиционеры, присутствовавшие в дежурке, захохотали.

Музыканты замерли. На лице Ёсифа застыл неподдельный ужас. Видимо, каждый раз, когда эти ребята записывали очередной подпольный концерт, дамоклов меч разоблачения висел над всеми. Каждый удар по струнам сопровождался этим глубинным страхом, накопленным годами. И вот главный певец блатных песен с первых же слов разоблачил себя сам, безо всяких хитроумных допросов.

- Это который воровские песни поет? – сообразил дежурный. – Ну, товарищ капитан, всему отделению, считай, пофартило! В прокуратуру докладывать? Такое дело раскрыть не каждый год удается - оно даже по министерскому отчету может пройти! – не скрывал радости активный дежурный.

Еще бы ему не радоваться, когда на столе в качестве неопровержимого вещдока лежала бобина с пятьюстами метрами импортной магнитофонной пленки «BASF». И каждый ее метр содержал неопровержимые доказательства преступления. И сколько продлится разбирательство – одному богу известно. Перспектива, что не отпустят до конца дня, или того хуже - посадят на ночь в камеру стала совершенно реальной.

Не задавшийся с самого утра день теперь уже грозил навсегда сломать мою судьбу. И это если потерпевший инструктор сдержал слово и все еще не подал заявление об угоне. А если уже подал? И на меня разослана ориентировка? В этом случае – меня могут отсюда вообще не выпустить. А здешние менты с восторгом отчитаются о задержании организованной банды автоугонщиков и подпольных певцов!

Во что бы то ни стало вырваться отсюда до пяти вечера – так стоял вопрос жизни  и смерти.      

- Может сказать, что меня невеста ждет? Собирались сегодня заявление в ЗАГС подавать, - тихо спросил я у музыкантов. – Если до пяти часов не появлюсь – ЗАГСы закроются, а она решит, что я сбежал…

- Дождется! Лет через пять… – многозначительно успокоил жестокий клавишник. – Если шибко верная – обязательно дождется!

Музыканты тихо прыснули, задавленным смешком. В этот миг могло показаться, что в отделении царит счастье и гармония. Милиционеры сияли от сознания профессиональной удачи, задержанные ухмылялись своему тайному веселью.

Только милицейский начальник не поддался общему настроению, оставаясь напряженно серьезным. Своими могучими ручищами, резко встряхнув за плечи тщедушного Алешу, он пристально уставился в глаза певцу с недобрым прищуром.

- А доказать можешь, что ты Алеша Козырный? - заявил мент своим противным тонким голоском.

Но в ответ певец вдруг начал захлебываться приступом булькающего, сдавленного смеха, прямо в лицо суровому капитану. Он был все еще невменяемо пьян и лишен даже намека на инстинкт самосохранения.

- А-а, его поймали, арестова-али, велели паспорт показать! – вдруг взревел во всю глотку Алеша и уцепился руками за край стола. Гора картонных папок соскользнула на пол, наделав шуму. Часть папок рассыпалась и листы протоколов, заявлений и других документов в беспорядке разлетелись по полу.  

Дежурный вскочил, предвкушая хорошую взбучку, даже воротник на его рубашке агрессивно наклонился. Ёсиф инстинктивно зажмурился, чтобы не видеть неизбежного жестокого избиения. Он отшатнулся и замер в тоске.

- Цыпленки тоже хочут жить!!! – теперь уже любому, кто хоть раз где-то слышал записи Алеши, было очевидно, что это тот самый голос с цыганскими интонациями. Он не унимался, продолжая оглашать воплями дежурку и сопротивляться.

Капитан еще сильнее встряхнул тощее тело и пальцы певца, наконец, отцепились от края стола.

- Погоди оформлять! – скомандовал капитан. Одной рукой он сгреб со стола магнитную ленту, другой ухватил за шкирку певца и поволок в свой кабинет.

- Ну, пипец, Алеше! - тайком перекрестился клавишник.

Что меня подтолкнуло в этот момент – не знаю. Может быть потому, что я еще не был пропитан этим вечным страхом неотвратимости возмездия, характерным для подпольных музыкантов. А может быть наоборот – потому что мое положение было гораздо хуже и отчаяннее, чем у них. Но я действовал инстинктивно. Уж точно не успев подумать о возможных последствиях.

- Товарищ полковник! – ринулся я за офицером и проскочил следом в его кабинет, пока никто из милиционеров не успел среагировать. - Я вообще не музыкант, меня невеста ждет! – выпалил я, врываясь в комнату.

Капитан подтолкнул Алешу, руки и ноги которого болтались как у манекена на шарнирах, в сторону дивана, стоящего возле стены в кабинете. А меня настиг дежурный, свирепо завернувший руку за спину.

- Отставить! – скомандовал офицер. – Кто такой? – спросил он почему-то не меня, и не дежурного, а Алешу.

- Это Сережка, я ему сто рублей должен, - отрекомендовал меня певец.

Мент подошел к несгораемому шкафу, стоящему в углу кабинета и загремел связкой больших ключей. Не без усилий, со скрипом открыл металлическую дверцу и извлек оттуда обычный бытовой магнитофон «Маяк». Водрузив его на стол, милицейский начальник достал из того же несгораемого шкафа еще и початую бутылку коньяку «Три звездочки», критически осмотрел ее  и тоже поставил на стол. Он делал это с какой-то молчаливой торжественностью.

- Вот ведь жизнь, - пробормотал он, наконец, сам себе под нос. – Сам Алеша Козырный пожаловал в мою ментуру. Господи, боже мой! А я твои песни столько лет слушаю, всегда мечтал живьем пообщаться…

Однако, присмотревшись к состоянию певца, капитан только скептически крякнул.

- Вот, что, подозреваемый, - обратился он ко мне. – Сейчас поведешь своего друга в сортир, и будешь полоскать его дурную голову под краном, пока не протрезвеет. Или нет, - он засомневался и повернулся к дежурному. – Лучше ты Никитенко веди его на отрезвляющие процедуры, у тебя практика большая. И чтобы через пятнадцать минут Алеша Козырный был у меня, как огурчик!

- Так, в прокуратуру докладывать? – спросил обескураженный дежурный. Его бодрое настроение улетучивалось прямо на глазах. – Пал Палыч, у нас же раскрываемость низкая. А так, мы бы считай, план за второй квартал выполнили, - попытался увещевать он своего начальника.

Но тот  был непреклонен.

- Сначала разберемся. Кру-гом, марш, - на каменном лице дородного капитана не дрогнул ни один мускул. - А ты, подозреваемый, - это он уже повернулся ко мне. – Вот тебе пять рублей. Мухой лети в ближайший гастроном и принеси какой-нибудь закуски. И еще флакон. Этого никак не хватит. Только учти, твой статус – подозреваемый – паспорт у дежурного останется – вздумаешь с деньгами слинять – махом станешь обвиняемым. Ну, живо вставай на путь исправления, чтобы одна нога здесь, другая там!

Я заметался по окрестным улицам. Было уже почти пять часов. У ближайшего уличного телефона-автомата, какие-то хулиганы с корнем вырвали трубку. Телефон в следующем квартале отказался срабатывать. Когда я набрал свой домашний номер, и трубку поднял отец, он не услышал, что я тут кричу, а только вежливо повторял:

- Але? Але? Ну, говорите же!..

Вдобавок ублюдочный телефон проглотил последнюю двухкопеечную монетку. А я так и не объяснил отцу, что сейчас к нам домой явится потерпевший, у которого я взял машину покататься и по ошибке – не вернул. И что его надо задержать как можно дольше. До тех пор, пока сам не появлюсь дома, чтобы договориться насчет денег.

Потом, в магазине, где удалось купить водки - не было колбасы. И пришлось искать другой гастроном, где колбасу давали, но в очередь. После всех этих задержек, возвращаясь к милицейскому участку, я был уверен, что уже объявлен во всесоюзный розыск.

Но вышло наоборот. Перед дверями 70-го отделения милиции стояли две «Волги» с распахнутыми багажниками. Музыканты ансамбля грузили туда громоздкие инструменты и уже рассаживались по машинам. Похоже, их отпускали. Я заметил, как клавишник, забившись в уголок на заднем сиденье, бережно держит «Сандер Стратакастер» - заветную темную гитару Алеши Козырного.

И вид этой странной гитары вдруг натолкнул меня на мысль - откуда взять две тысячи, или даже гораздо больше. Я так поразился – насколько просто все можно сделать, что даже встал, как вкопанный, не сводя глаз со странного инструмента и лихорадочно соображая.

Надо записать самому концерт этого Алеши, как делает Василич – и проблема денег решена! Плюс никаких рискованных продаж «паленой» техники «хачикам»! И никакого Валета! Так почему бы не попробовать?!.. Я даже удивлялся, как раньше не додумался до такого простого решения? Наверное, потому, что не был знаком с таким Алешей. Так что все проблемы, которые мне доставило знакомство с Алешей, могли разом окупиться.

Надо только договориться с самим певцом, с аппаратурой что-нибудь изобретет Зяблик, музыканты… Впрочем, продумывать идею в деталях предстояло позже. Главное сейчас поскорее вырваться из милиции и через Валета договориться с его инструктором о небольшой отсрочке платежа.

Клавишник призывно махнул мне рукой.

- Уезжаем! Василич всех выкупил, - сообщил он скороговоркой. - У него связи в районном отделении – оттуда дали приказ всех отпустить. Вот, такси прислал нас увезти. Садись…

- А где этот… Алеша?.. – опешил я.

- Хрен с ним, - зло нахмурился клавишник. – Тоже мне - знаменитость нашлась! Он там с ментом коньяк распивал, пока нас всех в обезьяннике держали. Вот пусть дальше один и звездит. Без ансам-бля! Сам-бля! Ну, ты едешь?..

-  Секунду подождите! Мне паспорт надо забрать и вот, продукты начальнику отдать, - сорвался я с места, демонстрируя авоську с водкой и колбасой.

На ступенях отделения за погрузкой музыкантов в такси хмуро наблюдали несколько рядовых ментов. Даже той секунды, когда я взбегал мимо по ступеням, хватило, чтобы почувствовать их злое разочарование. Один сказал другому, что все отделение уже второй квартал без премии остается. А тот в ответ угрюмо намекнул, что еще непонятно, кому хуже будет, когда «Никита до прокуратуры дозвонится».  

В опустевшей милицейской дежурке замерла нелогичная тишина. Поэтому было отчетливо слышно – как дежурный говорит по телефону.

- Прокуратура? Докладывает дежурный 70-го участка прапорщик Никитенко. Тут у нас история такая приключилась…

«Вот оно что!» - подумал я. Требовалось мгновенно сматываться отсюда, пока этот стукач не успел все испортить.

В кабинете начальника все сильно изменилось за время моего отсутствия. Капитан сидел за столом, ослабив галстук и закатав рукава форменной рубашки до локтей. Короткими, похожими на сардельки пальцами, он перебирал струны, невесть откуда взявшейся гитары. Самой типичной и пошловатой: на желтой деке была приляпана ободранная переводная картинка с ГДРовской красоткой в алом купальнике.

- Я ведь под Соликамском зону охранял. В звании майора системы исправительно-трудовых учреждений. Там к этим песням и пристрастился, - вспоминал милицейский капитан, безуспешно пытаясь настраивать дешевый инструмент. – Уже готовился стать начальником зоны – «хозяином», но вышла история нехорошая. В общем, понизили в звании и сюда перевели отделением милиции командовать…

Алеша сидел за столом, значительно взбодрившийся. И последний коньяк эта парочка как раз доливала в стаканы.

- Не покидай меня, мой друг Серега! – обрадовано пропел Алеша при виде меня.

Этот чудак как будто и не представлял, что все уезжают. Он чувствовал себя прекрасно, и готов был сидеть хоть до утра, пока есть выпивка и гитара. Алеша поднимал свой стакан, не подозревая, что задерживается на свою погибель – как только прокуратура отреагирует на звонок, его закроют в камеру уже по-настоящему. Точно сказал клавишник – дождется он здесь, пока не посадят! Мне захотелось его предупредить, но как-то язык не повернулся - очень важно было самому смыться поскорее.

- Вот, - продемонстрировал я капитану авоську с продуктами. – Можно паспорт забрать?

Он только небрежно махнул рукой в сторону двери. Уже делая шаг за порог, я спохватился – если певца сейчас, и правда, посадят – с кем же мне записывать альбом, и откуда же взять все эти деньги?

Дежурный, тем временем, заканчивал разговор с прокуратурой.

- Разрешите выполнять? – в голосе у прапорщика звенело счастливое подобострастие. – Да, ансамбль только что уехал, мы вынуждены были отпустить – подчинились приказу. Но главный певец еще у нас…

Не прерывая разговора, дежурный небрежно бросил мне паспорт на стол. Он уже не замечал меня, захваченный своей целью.

- Есть! – отчеканил он, и положил трубку. – Чего тебе?

- Можно от вас домой позвонить? – попросил я.

- Что тебе здесь будка телефонная что ли? – смилостивился прапорщик, поворачивая телефон диском ко мне. - Только коротко! - Он был явно удовлетворен состоявшимся разговором.

Торопливо набирая свой домашний номер, я дважды сбивался. А потом в трубке раздались короткие гудки - занято. «Как будто не судьба!» - еще поразился я в тот момент.

- Ну что прокуратура?! – окликнули дежурного милиционеры, стоявшие на крыльце.

- Сейчас расскажу, - пообещал тот, поднимаясь из-за стола. 

- Занято, - пожаловался я дежурному, выразительно демонстрируя коротко гудящую трубку.

Но ему уже было не до меня. Прапорщик Никитенко торопился похвастать сослуживцам - какую свинью он подложил ненавистному начальнику. И меня в помещении милицейского участка тоже уже ничто не удерживало. Более того, надо было немедленно исчезнуть отсюда, чтобы попытаться застать дома Валета и потерпевшего. И скорее придумать какой-нибудь более надежный способ быстро заработать денег, чем запись певца Алеши.

Но где-то в душе мне вдруг стало стыдно уходить. Этот Алеша был порядочный говнюк. Но его все здесь бросили одного, разбежавшись как крысы. И я представил, как тоже начну сейчас вжимать голову в плечи, торопясь поскорее удалиться от участка, и стараясь забыть, как оставил этого чудака на растерзание?

И вот тут ко мне, как это иногда случается в неравной драке, вдруг пришло озарение. На столе, в пустой дежурке прямо сверху, лежал раскрытый телефонный справочник. И там был крупно выведен номер прокуратуры. Со странным удивлением на самого себя, я встал у стола боком – чтобы сразу заметить, если менты вернутся. И начал быстро накручивать диск, набирая этот номер. Ко всему прочему, от меня номер был написан вверх ногами, так что все время приходилось косить глаза. Помню, даже мерещилось, что это какой-то сон и происходит не со мной. Зато, как и пьяный в стельку певец, я не чувствовал страха.

- Прокуратура! – отчеканил голос в трубке.

- Извините, это из 70-го отделения милиции вас опять беспокоят, - проговорил я, тоже копируя «командирский голос». – Тут у нашего прапорщика Никитенко сегодня свадьба. Парень выпил крепко, и вам позвонил, наплел с три короба. Вы, пожалуйста, не принимайте всерьез. Мы тут с ним разберемся, как только в себя придет. Сами диву даемся – что ему вдруг взбрело в голову дежурного изображать. Обычно очень дисциплинированный сотрудник.

- А кто у вас дежурный сегодня? – с ноткой недоверия спросил голос.

Прямо передо мной на столе лежала куча картонных папок, в беспорядке поднятых с пола.

- Лейтенант милиции Фролов! – отчеканил я фамилию, которая бросилась в глаза на верхней папке, и лихорадочно соображая – что бы такое еще сказать, чтобы поверили. – Вы уж извините, но с тех пор как у нас этот новый капитан командует, дисциплина сильно хромать начала… - ляпнул я первое, что пришло в голову. 

- Да уж, распустил вас этот бывший тюремщик, – выговорил мне голос из прокуратуры. – А если бы я успел уже по начальству доложить?.. Хорошо я сразу не поверил, про каких-то дурацких певцов подпольных? А то бы вы прославились - стали посмешищем среди всех питерских отделений милиции…

Двери хлопнули. Возвращались прапорщик и остальные менты. Я избавился от трубки, моментально бросив ее на рычаги, и перевел дух.

- Дозвонился? – спросил меня дежурный.

- Спасибо, - кивнул я, понимая, что сделал еще только полдела. Надо было срочно увести от начальника Алешу, пока этот Никитенко не перезвонит в прокуратуру, и обман не вскроется. Телефон на столе снова оглушительно зазвенел. Я уставился на него, как парализованный. Я ведь прервал разговор с прокуратурой на полуслове. Если это снова оттуда звонят переспросить?

- Дежурный прапорщик Никитенко! – поднял трубку милиционер. Он долго, молча, вслушивался. Лицо его меняло выражение. Я был не в силах сделать шаг.

- По порядку, давай - наконец, отозвался он. – Сначала точный адрес квартиры, которую обокрали? Записываю…

Я перевел дух и шагнул обратно в кабинет начальника участка. Обитатели этого «песенного уголка» совершенно не обратили внимания ни на мое возвращение, ни на искаженное волнением лицо. Только сразу плеснули водки в стакан. Я подсел ближе к Алеше. Требовалось незаметно растолковать ему, что надо немедленно уходить. За считанные минуты, пока обман не вскрылся. Но Алеша был увлечен беседой.

- Так за что, говоришь, Палыч, тебя из майоров в капитаны разжаловали? – бестактно интересовался Алеша, успевая попутно наполнять стаканы. Водка в принесенной мною бутылке убывала с угрожающей скоростью.

- Да, все через эту мою несчастную любовь к песне, - пожаловался мент. – Областной смотр-конкурс самодеятельных талантов проводили среди сотрудников ИТУ. Я подготовился отлично. Спел здорово. А в результате скандал на всю область, аж до министерства докатилось. Мне выговор в приказе, понижение в звании и перевод…

- Я думал, в вашем ведомстве только за побеги так наказывают, - поразился Алеша. – А в чем тебя обвинили?

- Так в неправильном репертуаре! – воскликнул мент. – Я же спел «По тундре, по железной дороге, мы бежали с тобою, замочив вертухая!..» А там, в первом ряду сидело наше областное начальство. И по партийной линии, куратор из обкома… Свои же стукачи в министерство доложили, - вздохнул капитан. Ему было слишком неприятно вспоминать. И начальник поспешил вытянуть вперед могучую ручищу со стаканом, чтобы чокнуться.

Напоминание про стукачей подстегнуло меня.

- Нам пора уже. Там музыканты все уехали… - начал я, незаметно ткнув Алешу в бок. Но певец ничего не понял, равнодушно отвернувшись. Меня охватила такая досада, что впору было хватать его за шиворот и силой тащить наружу.

А Пал Палыч, тем временем, уже завладел гитарой.

- Вот, послушай, Алеша! – попросил капитан. – Мне надо, чтобы кто-то знающий оценил – правда у меня есть талант? Или это мне только подхалимы разные твердят?..

Алеша не реагировал, сосредоточенно доливая в стаканы остатки водки. А милиционер приготовился петь. Он сначала закатил глаза вверх, потом придал им какое-то чуть выпученное состояние, пытаясь изобразить сосредоточенную грусть. Широкое лицо Пал Палыча сморщилось от старания. И он заголосил. Причем не просто тоненьким, надтреснутым фальцетом. А с каким-то даже восточным акцентом, смягчая звуки, как это, наверное, делают казахские акыны, воспевающие степи и горы.

- Ябля-ки на снегу! Ябля-ки на снегу….

Выдав громкий бренчащий аккорд на гитаре, он уставился на нас.

- А дальше? - спросил ошарашенный Алеша.

- Дальше пока не придумал, - вздохнул милиционер. – Только первая строчка припева пока есть. Красиво сочинил, правда?.. Когда-нибудь вся страна распевать будет?

Я сдержался только каким-то чудовищным напряжением воли, так что на глазах даже выступили слезы. Мы с Алешей, не сговариваясь, инстинктивно уставились в разные углы комнаты, понимая, что стоит  нам глянуть друг на друга – расхохочемся так, что впору будет улепетывать из кабинета и в помещении дежурки стекать по стене, икая от смеха.

- Ну, знаешь, Палыч, - перевел дух Алеша. – Тебе еще надо работать над собой…

- Вот и я говорю! – возликовал капитан. – Работать еще есть над чем. А жена упорно не понимает. Говорит – не прекратишь дома репетировать – разведусь! Все боится – стану я звездой эстрады, сразу женщины вокруг виться станут. Ей же не объяснишь! А талант в землю зарыть, от людей спрятать – это преступление, я считаю. Особо тяжкое! Вообще, думаю, из ментуры уйти, песни сочинять и петь! Ну, давай за талант! – предложил воодушевленный капитан.

А Алеша уже снова был вдребезги пьян. Он едва сидел на стуле, поводя по сторонам мутнеющими зрачками. Но, к счастью, водка в наших стаканах была последней. И это сулило шанс наконец-то вырваться из отделения.

- Ну, мы пойдем, Пал Палыч? – попросил я. – Алеша уже никакой. Я его провожу.

Не встречая сопротивления, я поднял певца подмышки. Он вяло потянул на плечи белый пиджак.

- Эх, жалко расставаться! – посетовал мент. – И с вещдоком этим надо что-то делать, - продолжал он, держа в руках коробку с пленкой подпольного концерта, неудачно начавшегося сегодня, а затем и вовсе прерванного на середине. Похоже, они тут слушали запись, пока я бегал за водкой.

- Эх, неплохо ты сегодня первую песню исполнил! – похвалил капитан. – На должностное преступление иду, между прочим, ради нашей дружбы, - он озирался, что-то потеряв у себя в кабинете. – А что делать? Талантливый человек, должен выручать талантливого человека…

Оказывается, он разыскивал обыкновенные ножницы. Здоровенными ручищами капитан сперва разодрал на части картонную коробочку, потом с громким треском надломил пластиковую бобину, на которую была намотана пленка.

- Был вещдок – и нет вещдока! – весело подмигнул он Алеше, начиная кромсать ножницами саму пленку на мелкие кусочки.

Певец сфокусировал взгляд на том, что делал сейчас капитан. Его только что улыбавшееся лицо как будто передернула судорога боли.

- Ты что делаешь, сука! – заорал Алеша Козырный. – Мент, поганый!
   

  
             Не понимаю, откуда взялось резвости в этом теле, которое, только что еле стояло на ногах. Я не успел его схватить, когда певец ринулся с кулаками на капитана. Тот тоже не ожидал. Не сразу выпустил ножницы и искромсанную пленку, поэтому Алеша даже успел один раз ударить его по скуле. Потом уже только бестолково молотил руками по воздуху. Огромная ладонь капитана держала его за шею.

- Дежурный! – заорал капитан.

В дверях мгновенно возник прапорщик Никитенко. При взгляде на происходящий в кабинете бардак, его глазки злорадно блеснули.

- Надо их попридержать до утра, - пояснил капитан. – Отпустить хотел, но теперь вижу – пьяные еще совсем. Набедокурить могут. Оформлять не надо. Какая там у нас свободная камера? Пусть до утра перекантуются, в себя придут – тогда отпустишь…

При этом капитан избегал смотреть нам в глаза. По-моему, он испытывал чувство вины. А меня даже не сразу настигло осознание, что самое страшное, чего я пытался избежать весь день, все-таки случилось! А когда понял, от отчаяния мог только озираться по сторонам, не в силах изобрести уже никакой возможности спастись. Так и крутил головой энергично и жалобно, пока решетчатая дверь камеры не захлопнулась гулко за спиной.

Вся оставшаяся ночь должна была превратиться в ожидание беды и угрызения совести – как близко было спасение, и как глупо я его упустил. Но сложилось гораздо проще. Мерзкий железный скрежет открывающейся двери разбудил меня около двух часов ночи. В дверном проеме возникли трое ментов. Без кителей, в расстегнутых рубашках. Первым стоял прапорщик Никитенко. Он похлопывал себя по ладони резиновой милицейской дубинкой и переводил взгляд с меня на Алешу и обратно.

- Ну, и который из вас называется «лейтенант Фролов»? – его тихая интонация не сулила ничего хорошего. – Ты правильно рассудил сучонок, что второй раз я туда звонить не стану. Но только одно не учел…

Тут он сделал драматическую паузу, собираясь подольше насладиться тем страхом, который, как ему казалось, он вызывал у нас.

- Ваш придурошный капитан смену сдал и ушел. А мы – остались. И теперь отблагодарим вас по-своему… Как умеем! 

 

 

6.

 

Следующим утром, выдворенные из оперчасти, мы медленно брели вниз по горбатой и узкой старинной улочке. Солнце, еще не набравшее силу, било нам в спины, отбрасывая вперед две длинные, несуразные тени.

Алеша брел молча. Периодически трогая необъятный синяк, растекшийся вокруг левого глаза. Эта новая деталь внешности не добавляла ему комизма, и не вызывала справедливого злорадства. Певец нисколько не напоминал себя вчерашнего, а тем более позавчерашнего. От обостренно-веселого куража не осталось и следа. Он ссутулился и как будто стал ниже. Отвисшие полы белого пиджака болтались на нем, как грязная половая тряпка. Костюм был весь в разводах от пролитого вина, или от грязи в камере. Шикарное произведение портняжного искусства впору было выбрасывать на помойку.

Алеша видимо почувствовал мой взгляд и обернулся.

- Ты не бросай меня, Сережа! – потупившись, глухим голосом забормотал он. – Пожалуйста! Худо мне. С ума схожу. Перед всеми виноват!

Как будто мне не было худо, и как будто я не был перед всеми виноват! Теперь, после того, как с ним связался…

- Вообще жить не могу… Побудь еще немного со мной. Потом домой пойдешь…

Алеша умолял так, словно и, правда, у него была какая-то совесть. И как раз этим летним утром начался ее отчаянный припадок. Он даже вцепился в рукав моего пиджака и неловко потянул. От чего я едва не взвыл - отбитые в камере ребра пронзили ослепительной болью. Может быть, мне их даже сломали? Дышать получалось еле-еле, каждый вдох проходил через боль.

- Ой, прости, пожалуйста! – спохватился Алеша, глядя, как я, скривившись и держась за бок, урывками хватаю ртом воздух. - А хочешь, я тебя пивом угощу? – придумал певец, заглядывая мне в глаза. – Давай, правда?

Он ждал моего ответа, как приговора, судорожно переглатывая кадыкастым горлом.

- Так денег же нет ни копейки? – возразил я. – И времени – одиннадцати нет. Еще не продают…

- Так с деньгами любой дурак пиво возьмет. А ты попробуй, без копейки на голом таланте? Как настоящие бродячие артисты… - продолжал лихорадочно уговаривать Алеша. – Я тебе должен, позволь хоть угощу… 

И как было его бросить? Мне ведь теперь было уже не так важно – во сколько вернусь домой. Я, конечно, не собирался скрываться. Было немного боязно, но я не паниковал. И скоро вернусь домой, чтобы уже получить по всей программе. Деваться мне все равно некуда. Но лишний час летнего утра я еще мог себе позволить? Просто немного подышать свободным воздухом, прежде чем нести ответственность за все, что успел натворить. 

Пивной ларек обнаружился неподалеку во дворах. Окрестные алкаши уже выстроились перед ним в длинную очередь. Одни пришли с металлическими бидончиками, другие держали наготове трехлитровые банки с полиэтиленовыми крышками. Вдоль очереди пробегал бодрый говорок предвкушения. Все здесь вожделели пива, озабоченно наблюдая, как продавщица, скрежетала ключом в гаражном замке, открывая заветное железное сооружение. Торговля должна была начаться с минуты на минуту.

- Граждане и товарищи! Дамы и господа!!! – колодец двора многократно усилил переливы Алешиного тенора. Он стоял перед очередью, широко раскинув руки в своем белом балахоне. – Это сладкое слово свобода!.. Слыхали песню «С Одесского кичмана бежали два уркана»?.. Вот так и мы с другом в бегах. Уже отдан приказ - не брать нас живыми! И ладно. Только бы вздохнуть напоследок полной грудью! Только бы еще кружку «Жигулевского» выпить перед тем, как лоб зеленкой намажут…

- Вот он куда клонит! Пива на халяву захотел! Трубы горят, а туда же – погоня, последний раз… Тоже мне, артист! – раздались в очереди угрюмые возгласы.

По случаю теплого утра здесь многие пришли в домашних майках не первой свежести. Из-под которых, тут и там синели татуировки. Удивить здесь кого-то проблемами с законом было невозможно.  

- Я Алеша Козырный! Слыхали такое имя? – спросил певец, не смущаясь холодным приемом. – Я король блатной песни! Хотите спою? – предложил он.

- Даром не надо, – буркнул здоровый тип, стоявший в очереди вторым от заветного окошечка. – Хватит, наслушались в местах не столь отдаленных. Досыта, на всю жизнь.

Я собрался усмехнуться, глядя на Алешины старания, но не смог - от малейшего вдоха избитое тело мозжило болью. Оставалось только замереть, наблюдая – сумеет ли Алеша вывернуться и все-таки расшевелить похмельную публику? А сдаваться он не собирался.

- Да я что угодно могу спеть, - важно пожал плечами Алеша. – Задушевную песню, какую скажете?

На этот раз ему вообще никто не ответил.

- Вот, что, мужики, - придумал Алеша. – Хозяйка там у себя в ларьке все равно еще полчаса копаться будет, пока торговлю начнет. Давайте, я все полчаса анекдоты буду рассказывать? Трубы у всех горят. А под анекдоты – и время быстрее пройдет?.. А если насмешу - нальете мне и другу по кружечке? Или нет - сами решите.

Очередь снисходительно ухмылялась в ожидании представления.

- Поменялись секретаршами на неделю американский президент Рейган и наш Брежнев…

Алеша выпятил грудь, как будто не хватало места, чтобы поместились все ордена и звезды, которыми страна к тому времени успела наградить пребывающего в маразме генсека. Отклячил нижнюю губу и пошевелил бровями, словно они у него были такими же густыми и черными, как у Леонида Ильича.

- Похож! – воскликнул кто-то в очереди.

А Алеша еще и заговорил невнятным голосом Брежнева. Точно копируя его косноязычные интонации. При этом он, как бы невзначай поворачивался лицом ко всем участкам очереди, чтобы каждый, из томящихся в ожидании пива, мог разглядеть точность его пародии. Я знал этот анекдот, но Алеша где-то с середины приплел кусок другой смешной истории. И еще раз продемонстрировал, как Леонид Ильич шествует на трибуну мавзолея, уже вне всякого сюжета. Он тянул анекдот, откладывая его развязку, импровизируя и заставляя слушателей смеяться на каждом неожиданно повороте сюжета.

-…а секретарша и отвечает Брежневу. «Дорогой Леонид Ильич! Кормят меня в Белом доме хорошо, не обижают… Вот только мой новый шеф Рейган требует, чтобы я одевала юбку все короче и короче. Так что скоро станут видны мои волосатые яйца и кобура…» - наконец, выпалил Алеша.

«Разогретая» очередь грохнула хохотом.

- А теперь еще про Петьку и Василь Иваныча расскажу! – воодушевленный успехом заявил Алеша. – Или лучше про Вицина-Моргунова-Никулина?..

Но тут заветное окошечко открылось, и угрюмая продавщица начала отпускать пиво, раньше, чем ожидалось. Очередь задвигалась. 

- Фингал-то откуда?.. – поинтересовался у Алеши немногословный здоровяк, стоявший ближе других.

- Ментовской беспредел, - всплеснул руками Алеша, жестом  трагического клоуна. – Так отоварил нас здешний начальник…

- Ладно, рассказывай дальше, про Петьку и Василь Иваныча! Беру вам пива. Насмешил, - кивнул здоровяк.

И через две минуты Алеша уже бережно сдувал с края своей кружки приставший тополиный пух.

- «Жигулевское»!.. – произнес он мечтательно.

Мы стояли за шатким буфетным столиком, который приволокли за ларек на улицу алкаши, наверное, после ликвидации какой-нибудь ближней забегаловки.

- Ну, ты артист, - польстил я.

- Куда там, - он горько усмехнулся. - Настоящих артистов записывают на грампластинках фирмы «Мелодия». Артистам цветы дарят, а мне только водку подливают. Наверное, у меня даже на похоронах, блатные песни играть будут вместо похоронного марша? А я ведь этого, правда, очень боюсь. Уж лучше «Лебединое озеро»…

Наверное, в тот момент я впервые посмотрел на него не как на придурка и пропойцу, способного испортить все к чему он прикасается. А просто, как на заблудившегося ребенка. Загнавшего себя в темный угол и впопыхах старающегося забыться от страха и плохих предчувствий. Прикрываясь, как единственной защитой, своим странным, недоделанным талантом, который  проблескивал иногда в нем.

- Знаешь, чего ужасно не хочу? Когда умру, спросят потом: «А кто же такой был этот Алеша Козырный»? «Да вроде тот, который ничего не умел, кроме: Лам-ца! Дри-ца! Оп-ца-ца!»  - он все-таки нашел силы для улыбки. И картинно смешно передернул штиблетами под столиком. – Прикинь? И ничего кроме этого от меня не останется!.. А я ведь всегда мечтал, как стою на сцене. Передо мной зрительный зал, полный, битком. Сам я в белом костюме, выхвачен с двух сторон яркими прожекторами!.. - Алеша даже сделал небольшую паузу, как будто смакуя возникшую в его мечтах картину.

Он залпом допил и отставил свою кружку.

– В общем, я понимаю, что никогда не будет у меня такого зала, - усмехнулся он. – А тут в Киеве, случилась подпольная гастроль, и гонорар хороший за запись дали. И я решил – пусть не будет у меня концертного зала, так хоть белый костюм, как в мечтах, могу я себе позволить?.. Свели киевские знатоки со старым евреем-портным. Снял он с меня мерку. И пока мы альбом писали, он шил.   

Алеша приподнял руки, демонстрируя фасон погубленного пиджака.

- Только позавчера утром первый раз надел его. Обрадовался. Выпил, конечно… А теперь уже никакая химчистка мой костюмчик не возьмет… То есть моей мечте жить было отпущено меньше двух дней, - подвел Алеша грустный итог. – И дни-то эти не помню толком. Были они счастливые или какие? Даже вкус ощутить не успел по пьянке, - пробормотал он, виновато улыбнувшись.

В этот момент от соседней кампании, пробавлявшейся пивом на пустых деревянных ящиках, отделился тип в пиджаке, наброшенном на голое тело.

- Слышь, Козырный! Ты петь обещал? – обратился он к Алеше. – Задушевное можешь? Чего должны будем?

- Бесплатно спою. Ну, может, пивком еще угостите? – махнул рукой Алеша. – Про мечту спою. Недавно появилась песня. «А все хорошее не забывается, а все хорошее и есть – мечта»! – продекламировал он. – Отличная песня. Слов, правда, всех не знаю… Гитару, только, пусть кто-нибудь принесет? А то, какая песня без гитары?..

Тип довольный вернулся в свою кампанию, которая тут же начала совещаться.

Утро выдалось такое мягкое и спокойное по сравнению с безумием последних двух суток. Алеша расслабленно смотрел куда-то на чужие окна.

- А что тебе мешает петь то, что хочется? Скажи этому своему Василичу? Пусть запишет нормальный концерт, - посоветовал я.

- Не получится, - покачал головой певец.

- Почему? – возмутился я. – Ты просто не пытался! Чем ты рискуешь?..

- Это Магомаев поет, а мы – так: самодеятельность, причем довольно паршивая, - презрительно скривился Алеша. - Василич не станет такой альбом писать, - покачал он головой. – Меня же все знают, как блатного певца. Таких песен от меня и ждут. Василич говорит, что мы заняли пустующую нишу. Спорить с ним бесполезно. Он же все оплачивает: и студию, и зарплату музыкантов, и распространение. Он деньгами рискует. А я вот только порчу ему все дело, как вчера.

Да, испортить дело Алеша был настоящий умелец. С этим невозможно было не согласиться.

- Я бы мог тебя записывать, Алеша. Любые песни, которые захочешь, только чтобы хорошие были. Да только сам в такие дела влип, что теперь это уже невозможно, – признался я.

Певец поднял удивленные глаза. И я, с горя, рассказал этому Алеше все свои злоключения. И про то, что машину, на которой катались – я угнал. И про то, как вчера можно было еще договориться с потерпевшим, а я погубил эту возможность, просидев вместе с ним в милицейском участке.   

- Ну, что ты улыбаешься? – возмутился я. – Смешно тебе, что ли?.. – и так неловко дернул плечом, что даже зажмурился от боли в ребрах.

Певец в ответ замахал руками, перепугавшись, что я неправильно принял за насмешку его мечтательную улыбку.

- Что ты, что ты, Сережа!  Я только представил, как все было бы здорово. Как мы с тобой заработали бы кучу денег, и поехали бы на гастроли по всей стране. Причем не подпольные гастроли, а самые настоящие, с афишами, с билетами в кассах… Мечта!

Круг утреннего солнца, проникший в колодец старого питерского двора сквозь кольцо сомкнувшихся крыш, уже подобрался к самым нашим ногам. Так, что Алеша, вытянув руку с кружкой, поймал ею солнечный свет, сразу заискрившийся в остатках пива на донышке. 

- А знаешь, Сережа! Так хорошо ты придумал, что я поспорить готов - все у нас получится! - заявил певец, пытаясь запустить солнечный зайчик куда-то на верхние этажи. – Почему я так уверен – не знаю, но хоть сейчас забьемся на сто рублей, которые я тебе должен? Что новый альбом мы вместе запишем, и что тебя никто никуда не посадит. Не бывает же так, что нормального человека вдруг раз – и сразу в тюрьму…

И у меня, после выпитого пива мысли в голове стали пободрее. Чем черт не шутит? Вдруг какое-то чудо меня спасет? Ведь должна же когда-то и для меня закончиться полоса невезения?..

Во всяком случае, именно с такими мыслями в голове правильнее было идти домой – сдаваться. Будь, что будет, но я пообещал себе не унывать заранее, какое бы наказание меня не ожидало впереди.

- Ну, так как насчет записи? Споешь, если меня не посадят? – на всякий случай поинтересовался я, на прощание. Досадуя на то, что сильнее и сильнее загораюсь этой идеей. Несбыточной, судя по моим ближайшим перспективам.

- Конечно, спою! – тряхнул головой Алеша. После пива от его утреннего отчаяния не осталось и следа. – Ты только позови.

Хлопнула дверь подъезда. Тип в пиджаке раздобыл гитару и нес ее на вытянутых руках. Компания за ним заметно разрослась. Похоже, к завсегдатаям пивного ларька присоединились и некоторые жильцы соседнего дома. 

- Ты только дай знать, - еще раз подтвердил Алеша. – И все сделаем. Пойду спою. Моя публика вызывает на бис, - развел он руками с гордой иронией.

 

 

7.

 

Я все просчитал тщательно. Если продать, скажем, сто вторых копий по 100 рублей – это получалось десять тысяч. Насчет того, что сто копий разойдется в такой огромной стране, как Советский Союз я не сомневался. Из этих десяти тысяч, чистая прибыль должна была составить не меньше пяти тысяч, а скорее - тысяч семь. Потому что у меня уже созрел план, как организовать запись, на более-менее приличной аппаратуре и за небольшие деньги. А когда я начал действовать, вышло, что денег требуется даже меньше, и барыш может дотянуть тысяч до восьми, что меня вполне устраивало.

Уже несколько недель я летал, как на крыльях. И любые препятствия казались несерьезной ерундой, по сравнению с чудом избавления, произошедшим со мной июньским утром по возвращению домой. Впрочем, чудо имело реальный человеческий облик моих родителей. Где-то в глубине души я надеялся, что они, со своим патологическим гостеприимством, обязательно пригласят на чай даже таких не прошеных гостей, как Валет и его «старший товарищ» - инструктор обкома. Так и произошло.

Как мне потом рассказали, беседа за столом не клеилась. Моим было тревожно смотреть на двух, прихлебывающих чай мужчин, выражение лиц которых не сулило ничего хорошего. И в какой-то момент мать не выдержала и прямо спросила – что им от меня нужно. А Валет, желая выслужиться перед своим инструктором, не особо стесняясь, вывалил все о моих делах и о деньгах. После чего отец не теряя ни минуты, успел до закрытия сберкассы снять с книжки половину денег, откладывавшихся в семье на покупку дачи. Вернулся и отдал, и те сразу ушли. Потому что никому не хотелось больше смотреть друг другу в глаза. 

А дальше родители просидели всю ночь без сна, потому что я исчез. Точнее они не сидели, а тщетно обзванивали моих институтских приятелей, больницы и даже морги. К утру матери вызывали «скорую». Одним словом, то, что они наговорили мне утром, когда я вернулся избитый из милиции – они имели право так сказать. Хотя я и пообещал, что скоро компенсирую все потраченные на взятку деньги – это их не успокоило. Впрочем, хватит об этом. Всю эту сцену, разыгравшуюся дома, не хочется вспоминать. Да теперь и бесполезно.

Лучше о деле. Главное, я сразу знал – где можно найти и хорошее помещение, и вполне сносную аппаратуру для звукозаписи. Витька Зяблицкий через две ночи на третью подрабатывал сторожем в районном доме пионеров. И у него там образовались кое-какие связи. Чудаковатый бессеребрянник Витька, умудрялся каким-то образом внушать симпатию окружающим его людям. Он был способен, например, целый час втолковывать технические особенности электронных микросхем водителям где-нибудь в гаражах, или читать свои дурацки стихи бабушке уборщице. И каким-то непостижимым образом, люди его слушали. Мало кто понимал, но не прерывали, а только внимательно кивали и проникались доверием к несуразному Зяблику.

Так что он смог похлопотать перед администратором ДК. И тот, слегка посомневавшись, согласился - пусть музыканты немного поиграют-порепетируют в актовом зале ДК, ночью, во время Витькиного дежурства. Администратор, конечно, опасался, как бы мы не устроили пьянку. Но предложенные мной триста рублей помогли ему преодолеть сомнения.

Таким образом, я решил очень важную проблему студии. Потому что аппаратура для звукозаписи в ДК имелась. Я лично осмотрел приобретенный для музыкального уголка магнитофон «Илеть» и решил, что он подойдет. Конечно, отечественная техника крепко уступала «Sony», но, в конце концов – это был магнитофон первого класса, пусть и советский. И микрофонов здесь нашлось в достатке. Не самых современных, но местный хор пионеров использовал их для записи. К тому же Зяблик обещал спаять небольшую преладу, которая позволяла бы заводить звук в магнитофон с нескольких каналов.

Еще одной серьезной проблемой было отсутствие музыкантов. Ведь нанимать ансамбль из какого-нибудь кабака на всю ночь ради тайной записи – столько денег мне взять было неоткуда. А знакомых в среде, так называемой богемы, у меня не водилось. В подобных компаниях мне всегда было скучно слушать бесконечное словесное состязание умствующих бездельников, считавших себя утонченными личностями. Сам я всегда предпочитал действовать, а не болтать, сложа руки. Ведь обдумывать и оценивать можно и по ходу. Поэтому, даже упершись в тупик, я все-таки придумал вариант с музыкантами. Бывшие институтские приятели, подсказали, что несколько студентов младших курсов создали группу, и неделями не выпускают из рук электрогитары.

Когда я разыскал этих длинноволосых пацанов и сделал свое предложение, сначала они наотрез отказались. Заявили, что не собираются играть разную чушь ради денег. И что хэви-металл рок это состояние души и чуть ли не религия. Но когда я пообещал, что после нашей записи они смогут записать и свой первый альбом на той же аппаратуре – принципы рокеров дрогнули. Еще пару дней им потребовалось дозреть, и наконец, лидер группы позвонил мне, и тоном, как будто делал огромное одолжение, сообщил, что они согласны попробовать.

Как эти ребята, смогут аккомпанировать Алеше, и справятся ли с предполагавшимся лирическим репертуаром - это был отдельный большой вопрос. Ни о каких предварительных репетициях не могло быть и речи. Но, по крайней мере, гитары и ударная установка у нас появились.

Пока рассказываешь – кажется, что все складывалось так просто. На самом деле я месяц пытался свести концы с концами. Уйма денег ушла на одни только разъезды на такси, потому что все время требовалось с кем-то срочно встречаться, чтобы переговорить. Кстати, готовить запись оказалось еще увлекательнее, чем «толкать» паленые магнитофоны.

Но насколько бы все было проще, если бы не сам Алеша! Сначала я не мог его найти. Потом он опять запил. Потом куда-то уехал. Слава богу, что Алеша хотя бы не забыл, о чем мы договаривались месяц назад возле пивного ларька. И заверил меня, что желание спеть совершенно новый, непривычный для публики репертуар, у него не пропало. А я поставил условие – он должен прийти на запись трезвым.

Он явился только слегка подшафе.

- Ну, теперь ты видишь, Сережа, я умею держать слово! – самодовольно заявил Алеша Козырный, как только мы заперли на все замки входную дверь ДК. – Вот мой вклад в общее дело. Не мог прийти с пустыми руками, - певец сиял лукавой улыбкой.

За его спиной маячил кудрявый Есиф с футляром своей скрипки.

- Вы опоздали, - зло сказал я. Хотя в душе был счастлив, что они все-таки появились.

Уже час, как Витькино дежурство началось, в ДК не оставалось ни одной живой души, кроме нас и музыкантов. Группа настраивала инструменты в актовом зале. А я целый час места себе не находил, дико ругая себя, что не привез Алешу лично. Потому что для него ничего не стоило загулять и сорвать все мои усилия последнего месяца.

И только когда я уже совсем потерял надежду и готов был отменить запись, эти два улыбающихся разгильдяя все-таки появились. 

- Где будем работать? – поинтересовался Ёсиф.

Гулким коридором пустого закулисья ДК мы приближались к актовому залу. Идеологически чуждые звуки, которые долетали оттуда, способны были повергнуть в шок не только восторженную руководительницу местной художественной самодеятельности. А, наверняка, стоили бы партбилета, за недогляд директору ДК, а может быть даже и инструктору райкома партии по идеологии.

Алеша с Ёсей весело переглядывались. Гитарные риффы институтских рокеров были для них экзотикой.

- Здорово, хэви мэтал рок! – бодро крикнул Алеша, как только оказался на сцене. – Я таки буду Алеша Козырный! Привет всей честной компании полуночников!

К явному неудовольствию рокеров, он немедленно отодвинул чью-то бас-гитару. Вооружился своим обожаемым «Сандер Стратакастером» и весьма похоже, наиграл главные аккорды «Smoke on the water».

- Говорят, на загнивающем западе в музыкальных магазинах, где гитары продают,  висят объявления: «Ради бога только не «Smoke on the water»! Так продавцов задолбали начинающие гитаристы, которые только это и умеют, - весело прокомментировал свой поступок Алеша.

Я спрыгнул со сцены и занял одно из кресел в первом ряду. Чувствовал я себя в этот момент, как какой-нибудь знаменитый режиссер на генеральной репетиции. Наверное, впервые в жизни я так волновался. И перебирал в уме: все ли мы подключили и все ли делаем как надо? Витька в последний раз склонился над большим магнитофоном, и, повернувшись ко мне, махнул:

- Можно!

Алеша пошкрябал микрофон ногтем, издав неприятный звук.

- Начинаем запись! – скомандовал я.

- Три-четыре… - скомандовал лидер группы, соло-гитарист.

И ничего не прозвучало. Они не заиграли. А с лица Алеши внезапно сползла улыбка.

И я услышал, как у меня за спиной раздалось несколько вальяжных хлопков в ладоши.

- Стоп-стоп-стоп! – скомандовал незнакомый голос.

Я оцепенел и обернулся. В проходе, между рядами кресел стояли двое мужчин. Одного я узнал – это был Василич – подпольный Алешин продюсер. Второй был пониже ростом, довольно щуплого телосложения, в белой кепочке. Причем в его внешности сразу бросалось в глаза что-то нехорошее, только в первый момент я еще не понял – что. Это он скомандовал «стоп». 

- Нехило вы тут устроились, фрайера, – с расстановкой проговорил этот тип. – Спрятались?.. Думали, не найдем?

И вот тогда я понял, какой тревожный знак сразу бросался в глаза – броская татуировка синела прямо на шее у этого типа – змея, голова которой высовывалась сбоку из-под воротника рубашки, ряззявив пасть, пересекала его горло от уха до уха извилистым, синим, тонким жалом.

Отец с детства учил меня, что в таких случаях главное – не бояться. Я никогда особо и не боялся. Тем более, он научил меня одному приемчику. Нырок головой влево, а потом снизу удар правой в подбородок. И это срабатывало. Я никогда не был боксером или спортсменом. Но на улице моего навыка обычно хватало. Нырок и один сильный удар, без шуток, чтобы сразу вырубить. Хулиганом я тоже никогда не был. В пьяных драках не участвовал. Но благодаря этой небольшой отцовской школе в соседних дворах знали, что со мной лучше не связываться. И бояться я не привык. Даже когда было ясно, что силы не равны. Я старался думать не о страхе, а о том, как дождаться удобного момента, когда нужно сделать нырок и сразу бить.

Поэтому и здесь я не сильно испугался. Хотя сразу же понял - с кем придется иметь дело. Только нехорошее предчувствие тоскливо засосало под ложечкой. 

- Ну, что, доходяги, думали не найдем вас? – медленно осматривая каждого стоявшего на сцене, повторил этот бандит в белой кепочке.

При этом на меня, стоящего перед сценой, он даже не обратил внимания. Точнее, его взгляд скользнул по мне, не замечая, как если бы вместо человека зияло пустое место.

И он пошел вперед. Приближаясь какой-то нарочито медленной, шаркающей походочкой.

- Алешенька, что же ты не предупредил! – взволнованно запричитал, так и оставшийся стоять у входа Василич.

В актовом зале ДК акустика была уникальная, совершенно не соответствующая его «пионерскому» статусу. Поэтому тихое причитание Василича отчетливо доносилось до самых отдаленных его уголков. И от этого становилось только хуже. Чувствовалось, что Василич испуган еще сильнее, чем все мы, застигнутые врасплох на ночной репетиции.

- Алеша, кем бы ты был, если бы я тебя не открыл и записывать не начал? Если бы не стал тебе деньги за пение платить?.. Тебя бы никто не знал, - продолжал сбивчиво увещевать Василич. Он выговаривал, тоном школьной учительницы, которая привела нерадивого ученика в кабинет директора и уже начинает в этом раскаиваться, сама перепугавшись сурового директора. – А теперь, благодаря нам, тебя полстраны слушает. Ты – знаменитость стал. А друзей своих подводишь, игры какие-то свои затеял…

Алеша безмолвно стоял перед микрофоном. Растерянные рокеры опустили гитары.

А блатной уже приблизился ко мне на расстояние вытянутой руки, по-прежнему рассеянно глядя в сторону. Пора было на что-то решаться.

- Вы мешаете записывать! – я решился разлепить губы и постарался произнести это как можно тверже. При этом в голове все время прокручивал знакомую схему: нырок влево и снизу правой в подбородок.

Глаза приближавшегося ко мне невысокого человека, вопреки его словам, не выражали ни малейшего гнева. Его серые зрачки были, словно металлические шторки, удобно прикрывшие полное отсутствие души.

- А как же наши купленные билеты? – спросил он.

- Какие биле…

Я не успел ни понять, ни договорить. Внезапно он сильно боднул меня головой в лицо. От боли я ослеп – в глазах кромешная чернота, и словно миллион иголок вонзился изнутри во все мое тело – видимо от удара, я на мгновение потерял сознание. И пока моя голова запрокинулась, он нанес второй удар – согнутыми пальцами в горло. И дальше я помню только, как от боли корчился на полу, судорожно пытаясь вдохнуть воздух. В паническом ужасе – смогу ли вообще дышать?

А жуткий посетитель стоял надо мной, все такой же равнодушный и медлительный. Только в его пальцах уже поблескивал нож. Такой, каких раньше я не видел. Длинное, тонкое и прямое лезвие, а вместо ручки две длинные металлические рамочки, на шарнирах. Лезвие помещалось между ними, как в ножнах, если его развернуть в обратную сторону. И он привычно, покручивал в пальцах это острое сооружение. То, высвобождая лезвие, то скрывая его. Он делал это не спеша, отработанными движениями. Как умелый иллюзионист играет в пальцах парой карточных королей.

Глядя на его манипуляции, я понимал, что все еще не могу вдохнуть и испытывал даже не страх, а впервые в жизни – какой-то дикий, панический ужас.

На музыкантов расправа тоже произвела гипнотическое действие. Потому что все стояли на сцене, как вкопанные. Между тем блатной, небрежно перешагнув через меня, как через что-то бестолковое и недостойное внимания, безмолвно приближался к сцене. Истеричные бормотания перепуганного Василича в проходе были единственными звуками слышными в зале с идеальной акустикой.      

Да еще я с громким всхлипом все-таки сумел втянуть в себя первую порцию воздуха, когда казалось, что уже умираю. Этот вдох раздирал мне горло невыносимой болью, слезы брызнули из глаз. Я царапал горло окровавленными руками, на которые хлестала кровь из сломанного носа.

- Алешенька, и зачем ты только ввязался в эту историю, - продолжал причитать Василич. -  Почему не посоветовался с друзьями! Разве можно так всех подводить…

Между тем, татуированный посетитель, поигрывая ножом, уже поднялся на сцену и приблизился к Алеше.

- Как отвечать думаешь за свое дерьмо? – спросил он певца.

Алеша промолчал.

- Ты оделся, обулся, любишь в ресторанах погулять… - не дождавшись ответа, перечислил бандит. – А как же деньги? Ты на наши деньги хорошо живешь, а теперь соскочить надумал?.. Забыл, с кем ты работаешь?

Все еще лежа на полу, но понемногу приходя в себя, я не верил глазам. Неужели один этот щуплый хмырь сможет вот так превратить в безропотное стадо сразу нескольких молодых мужчин, которые стоят на сцене. И, словно откликнувшись на мои мысли, из своего угла заговорил скрипач Ёсиф.

- Слушай, Бес, но, он же, не отказывается…

- Тебе кто позволил пасть открыть?! – немедленно обернулся в его сторону блатной. – С тобой, жиденок, вообще особый разговор. Это ты его поишь, когда работать надо, так что он потом петь не может? Ходи сюда…

- Беги, Ёся! – крикнул Алеша.

Тот неловко развернувшись, ринулся в сторону за кулисы, зацепив и перевернув ударную установку, развалившуюся со страшным грохотом и звоном. Но убежать скрипачу не удалось.

Через мгновение занавес колыхнулся и скрюченного Ёсифа вывел из-за кулис еще один тип, который, как оказалось все время там прятался. И еще один подручный Беса медленно показался на сцене с противоположной стороны. Нас окружила настоящая банда, справиться с которой не стоило и пытаться.

- Стоять, падлы! – скомандовал Бес.

Ёсифа подтащили на прежнее место. Бес подошел поближе. Взмахнул ножом, с лопающимся звуком, срезав струну с ближайшей электрогитары. Ее накинули вокруг шеи скрипача. И подручный затянул ее стоя за его спиной, так что лицо Ёсифа быстро посинело, а дышал он, кое-как хватая воздух надувшимися губами.

- Отпусти его, Бес! – попросил Алеша. – Это же не он тебе должен. А я все деньги отдам.

- Отработаешь по полной! – не глядя, кивнул тот. – Но только, чтобы всякие уроды тебе не мешали, я свою расписку оставлю… Давай руку, - скомандовал он Ёсе.

Тот наоборот, спрятал обе руки за спину. Подручный туже затянул струну. Глаза Ёси выпучились, вылезая из орбит. Эта борьба продолжалась невыносимые секунды. Наконец, скрипач сдался и выпростал вперед правую руку. Бес, неуловимым движением, блеснул лезвием ножа. Я снизу не понял, что он сделал, видел только, как мучительно и безмолвно сморщилось лицо полузадушенного музыканта.

- Начнешь крысятничать – тебя тоже попишу, - ткнул пальцем в грудь Алеше бандит. – И за такие дела ты теперь должен не пять, а восемь тысяч. Запомни… 

Он повернулся и пошел на выход, явно удовлетворенный состоявшейся экзекуцией.

- Страшно, лабухи? – осклабился один из его подручных. – А «Мурку» слабо сыграть на прощание?

Наверное, оцепеневших на сцене рокеров не сложно было бы заставить сыграть и «Мурку», но урки не собирались это делать. Они заторопились вдогонку за своим лидером. И от того, что они уходили не через центральный, а через боковой проход, легче стало не только мне, но, похоже, и Василичу, который после произошедшего в полуобморочном состоянии опустился на одно из кресел и даже прекратил бормотать…

- Ну что расселся? – у самого выхода Бес обернулся к Василичу. – Иди рули. С тебя кабак, если сам не умеешь. Теперь твои артисты тебя уважать научатся…

Как только дверь зала с громким хлопком закрылась за бандитами – все бросились к окровавленному скрипачу. Лицо Ёсифа стало землисто серого цвета. Он зажимал левой рукой кровоточащие обрубки, указательного и среднего пальца, которые на правой руке были отсечены по первые фаланги. Он держался из последних сил, чтобы не потерять сознание.

- Как же он на скрипке теперь играть будет? – тихо спросил кто-то из рокеров. 

- Какая скрипка, «скорую» ему надо срочно! - суетился вокруг искалеченного приятеля Алеша.

- Пальцы надо подобрать. Их, говорят, обратно могут пришить, если быстро, - сообщил Витька Зяблицкий. С каким-то спокойствием безумия он указывал на ампутированные пальцы, которые валялись тут же на сцене.

- Телефон ищи скорее! Знаток медицины, - зло прикрикнул на него я.

- Тебе тоже «скорая» не помешает, - беззлобно отозвался Витька и побежал звонить в «вахтерскую».

У меня кровь еще немного шла из отекшего носа. Но гораздо хуже было, что мы долго не могли остановить кровь, которой истекал Ёсиф. Мы истратили на него все содержимое аптечки, нашедшейся в медпункте. Слава богу, скрипач не терял сознания, а держался, стиснув зубы.

Мы кое-как дотащили его до проходной, а дальше оставалось только ждать. Медики обещали приехать в течении десяти минут.

- Ты почему дверь не закрыл? Сторож гребаный! Как они прошли так тихо?! – обрушился я на Витьку.

Тот только хлопал глазами.

- Наверное, сами дверь открыли, - сквозь зубы прошипел Ёся. – Для таких замки не помеха. Он не виноват.

- Надо в милицию сообщить? – неуверенно спросил Витька.

- Какая там милиция, - промычал Алеша. Он сидел на подоконнике, обхватив голову руками. – Что мы им скажем? Что собрались ночью на подпольную запись? Так они нас и посадят. Нас с Ёсей по статье за тунеядство, а Серегу - за подпольное предпринимательство. А в зоне Бесу нас еще легче угандошить… Ты «скорой»-то что сказал?

Витька благоразумно сказал только про сильное кровотечение, не вдаваясь в подробности.

- Пацаны, мы пойдем, - с виноватой ноткой сообщил лидер рок-группы. – Вы врачей и без нас дождетесь. А нам тут светиться ни к чему…

- Не думал, что так получится, - я пожал ему на прощание руку.

И действительно, трудно было ожидать, что придется стоять здесь со сломанным носом, да еще держать на салфеточке два чужих отрезанных пальца.

В этот момент Ёсиф все-таки «поплыл». Мы еле успели его подхватить и уложить на продавленную кушетку, иначе он бы упал. Витька помчался за нашатырем, который вроде бы еще оставался в аптечке. Алеша положил голову скрипача себе на колени, чтобы держать ее повыше.

- Ты им, правда, должен? – спросил я его, когда мы остались фактически одни.

- Да кто бы знал?! – почти выкрикнул он в ответ. – Иногда перехватывал понемногу, между концертами. А уж откуда пять тысяч – это они сами насчитали. Не мог я столько денег истратить. А теперь видишь, как повернули. Откуда я теперь восемь тысяч возьму?..

И он заплакал. Тихо, беззвучно, затряс головой, уже не в силах справиться со слезами.

- Что это за Бес? - спросил я.

- Говорят «вор в законе», - подавил всхлипы Алеша. – Василич как-то говорил, что с ним работает. Что он защищает, если проблемы возникают, помогает разобраться если кто-то деньги за пленки не платит… Были слухи нехорошие, что даже среди воров этот Бес сволочью считается. Но я не думал, что Василич, вот так, на нас может его натравить. Сукой позорной становится Василич, а все деньги!..

Витька, наконец, приволок бутылек с нашатырем и вату. Начал макать ее в нашатырь, и подносить к носу сомлевшего Ёси. Но тот не реагировал.

- Это не сирена там? – прислушался Алеша.

Я распахнул дверь ДК. Действительно в ночи была слышна отдаленная сирена «скорой помощи».

- Едут! – обнадежил я.

- Ты пальцы его не забудь взять с собой, - напутствовал Алеша. – Придумай там что-нибудь, будто он сам порезался, по неосторожности.

- Что теперь делать собираешься? – еще  успел спросить я. – Так и будешь всю жизнь в рабстве для этих гнид песни распевать?

- Не знаю, - Алеша старался не смотреть в глаза.