«Знаменитость» - роман по мотивам судьбы «короля блатной песни» Аркадия Северного - часть вторая (продолжение)

Как молния Бес метнулся к нему, схватив со стола свой нож. В какую-то долю секунды, тряхнув кистью руки, отработанным движением он выпростал длинное лезвие и уперся им под подбородок Дато. Огромный телохранитель даже не успел шелохнуться.

- Твой фрайерок хочешь сказать, что уважаемый Тимур принял бабки закрысяченные? – прошипел Бес, едва не прижимаясь лицом к щеке Дато. – Ты что ж такое базаришь, гнида!..

Дато «Южный» только инстинктивно задирал подбородок выше. И беззвучно открывал рот. Он оказался совершенно беспомощен. А пара подручных Беса уже стояла наготове рядом.

- Перо убери! – велел Бесу Тимур. – Ты что пришел ко мне пером махать? Совсем рамсы попутал? Честные воры на «сходняк» собираются базары тереть, а не резать друг друга мусорам на радость.

Бес быстро оглянулся – взгляды сидящих за столом не выражали ему одобрения. К тому же уголовники, выполнявшие роль телохранителей Тимура уже все оказались рядом. Кто-то стоял рядом с Тимуром, кто-то возле Беса и урок, пришедших с ним. Так что резня обещала быть взаимной.

- Ты у меня порядки свои наводить решил? – поинтересовался Тимур. – Сядь. Никто никому ничего не предъявляет. Не дам рушить воровской мир из-за пустяков…

- Это ты так земляка защищаешь? – бледнея от злобы, пробормотал Бес, кивая на Дато, но все-таки убирая нож от его шеи. – Не по понятиям это Тимур, не по понятиям…

 И медленно отступая, бандит еще крикнул Алеше.

- А ты, лабух, теперь до конца жизни мне должен будешь, за подлые трюки свои…

На наше счастье, прогулка криминальных авторитетов по Москва-реке уже подходила к концу. Кораблик возвращался к причалу.

Дато «Южный» потёр то место на шее, куда ему был приставлен нож.

- Ну, так как с долгом считается, Тимур Ионович? – негромко спросил он, как ни в чем не бывало.

- А что с долгом? – нахмурился Тимур. – Денег нет – значит и долг не отдан.

При этом авторитет смерил взглядом Дато и сказал ему несколько фраз по-грузински. И хотя они говорили на родном языке, мне почему-то было совершенно ясно, что Тимур высказал своему «Южному» земляку.

Поэтому оставшиеся несколько минут, пока пароходик причаливал, я старался держаться на расстоянии не только от Беса, но и от Дато. Вообще нестерпимо хотелось вырваться на воздух их этого бандитского гнезда. А Алеша просто тупо сидел за столом, и непрерывно наливал себе водку в рюмку, опрокидывал ее в рот, и тут же наливал другую. Так словно он торопился поскорее выпить всю бутылку мелкими стопочками.

Впрочем, я зря опасался Дато. Когда воры покидали кораблик грузин, уже успел остыть.

- У-у, сука мусорская, - пробормотал он вслед спускающемуся по сходням Бесу. – Поквитаемся еще.

На пристани грузин сел в свою шикарную черную «Волгу» и умчался.

- Ну, и чего мы добились? – спросил меня нетвердо стоящий на ногах Алеша.

И в этот момент я понял, что все занятые мной у разных людей деньги безнадежно угроблены. До последней копейки. И мне стало не по себе. А короткий восторг счастливого освобождения, испытанный, как только удалось живыми покинуть воровской корабль, сменился холодом отчаяния в груди. Я теперь – тварь, обокравшая собственных отца и мать. Потому что возможности отдать их деньги, тайком украденные со сберкнижки, не осталось никакой.

Я понял, что с этого момента моя жизнь безнадежно изменилась. Что-то случилось с моей жизнью. Потому, что ее уже никогда не вернуть в то состояние беззаботной свободы, которое я не ценил по достоинству еще несколько месяцев назад. Когда этой беззаботной свободы у меня еще было так много. 

 

 

11.

 

На следующее утро Алеша пропал.

- Нет, все! Не пойду никуда его искать, достаточно я за ним в свое время побегала, - вдруг передумала Старкова. И принялась стаскивать только что надетые туфли. – Больше он меня на эту удочку не поймает… - она отрицательно помаячила ладонью перед лицом, убеждая не то меня, не то себя. – Хватит!.. 

Алеши не было уже часа два. Я видел с балкона, как он вышел из двора под арку. И, по-моему, там как раз стояла какая-то машина. Которая тут же сорвалась с места? Я точно это запомнил.

- А может воры его подкараулили? – вслух предложил я.

- Ой, не смеши меня! – воскликнула Старкова. – Похищение века! У ближайшей пивнушки…

Я пожал плечами и тоже стянул кроссовки. В конце концов, мне было все равно где ждать вечернего поезда. На меня и так столько всего навалилось, что хотелось только сидеть без движения и, главное, не думать ни о чем. Все утро следующего дня после нашего провала на бандитском кораблике я простоял на балконе в прострации. В основном курил и даже думать не мог о том, что я буду делать в Ленинграде. Потому что прийти домой к родителям и рассказать – как я украл у них последнее и сколько еще чужих денег угробил – было выше моих сил. Я вообще не представлял – как смогу теперь переступить порог родного дома. И куда деваться.

А тут еще надо было подобрать слова, как объяснить Маше, что мы немедленно возвращаемся в Питер первым же вечерним поездом. И что ей не надо обзванивать своих друзей рокеров в тщетных попытках помочь нам организовать запись. Именно этим Старкова занималась – все утро она сидела на телефоне. Мне было неловко находиться в комнате, где она, то ругалась и бросала трубку, то уговаривала кого-то, начиная интимно ворковать. Я просто сбежал на балкон, чтобы не слышать всего этого. И понимал Алешу, которому тоже хотелось вырваться из квартиры наружу.

Зазвонил телефон.

- Ну вот, сейчас похитители скажут: «Положите миллион под водосточную трубу, если не хотите, чтобы мы вернули вашего друга по частям», - пошутил я. – Все как в кино.

Маша взяла трубку. Я вернулся на балкон. Через минуту она вышла ко мне с озабоченным лицом. У меня от мгновенного испуга перехватило дух. Но она сказала совсем не то, чего я боялся.

- Позвонили, говорят, есть студия, но только сегодня и завтра там можно поработать.

Вчера, когда мы вернулись со злосчастного кораблика, Старкова не сказала ничего, типа: «Ну, я же говорила!» Хотя вполне могла бы это себе позволить. Спрашивать нас было не о чем. Все было слишком ясно написано на лицах. Алеша плюхнулся в комнате на диван, лежал, глядя в потолок, и жаловался на головную боль, а потом уснул. Я вообще не мог ни о чем думать, чтобы при этом не приходить в отчаяние. Не было сил рассказывать ей, как нас продинамили воры.

И вот она снова стояла рядом, убеждая, что запись все-таки может состояться.

- Вашему уголовнику узнать об этом неоткуда. И вообще, кто узнает, что это вы здесь, сейчас записали? – пожимала плечами Старкова. - Алешка всем будет рассказывать, что это записал еще зимой где-нибудь в Киеве? А как уж вы записью распорядитесь – сами потом решите. Может, хоть сколько-то денег отобьете?..  

Мне не верилось в эту запись, которая вырисовывалась случайно, на птичьих правах. И я даже пожалел, что не помешал ей начать помогать нам. Если бы все было кончено – стало бы даже легче. Но теперь получалось, что отказаться уже неловко.

- Ну что, объявляем всесоюзный розыск подпольного артиста? – оставалось мне только кивнуть на входную дверь.

Жара и автомобильный чад еще не успели пропитать это московское утро. Солнце еще не накалило асфальт тротуаров. И московские дворы в этот час еще стояли пустыми и манили посидеть в утренней прохладе на лавочке.

- Ну, где тут у вас пивные точки? Начнем с ближайшей? – осведомился я. – А дальше по часовой стрелке пойдем или против?

- На Пресню поедем, - решила Старкова. – Там живет один его знакомый коллекционер. За выпивкой он к нему поедет. Денег у Лешки нет. Единственный шанс его словить - если он двинул к этому своему корешу. А всяких рюмочных и пивных в нашем районе столько, что все их обойти – жизни не хватит. Вот кто бы еще вчера сказал, что снова начну бегать Лешку разыскивать – я бы в лицо тому рассмеялась! – И она, действительно, как-то забавно сморщившись. – Хорошо хоть Катюху на дачу к бабушке отправила – не увидит ребенок моего позора.

Доехав на метро до «Краснопресненской», мы двинулись вверх по улице в сторону парка, где стоит памятник рабочим, героически погибшим здесь в революцию 1905 года. Затем свернули под арку длинного, современного здания большого спортивного магазина «Олимп». Во дворах Старкова уверенно подошла к крайнему подъезду одной из «хрущовок» и остановилась перед дверью на первом этаже. Я несколько раз нажал на дверной звонок, но в квартире никто не шелохнулся.

- Тоже, наверное, на даче? – предположил я.

- Погоди, - что-то заподозрила Старкова.

Маша вернулась наружу и принялась, совершенно бесцеремонно заглядывать в квартиру, через окно. Она без стеснения поднималась на цыпочки и вытягивала шею, выискивая малейшие щелки между шторами. Чем вызвала оживленное любопытство стайки дворовых старушек, чинно восседавших на лавочках. Но это не остановило Старкову. Наоборот, Маша начала стучать в оконное стекло.

- Акула! – громко позвала она. – Акула, открывай! 

Но в ответ – ни единого звука.

- Нет там никого Маша, - возразил я.

- Акула! Кончайте прятаться! – не обратила внимания Старкова. – Мы за Алешей пришли. Открывай, хуже будет! Сережа, вернись в подъезд, пни несколько раз дверь, по настоящему, от души! – обернулась она ко мне.

Маше не пришлось просить меня дважды. Первый раз я пнул обшитую дерматином дверь вполсилы. А потом злость и раздражение взяли свое. И я начал ломиться в дверь с такой яростью, вымещая на ней все обиды и неудачи и тоску от пригибающих к земле долгов, что косяк заходил ходуном и странно, что не рухнули хлипкие стены хрущовки.

- Хватит, - остановила меня, обеспокоенная Маша.

Но из-за дверей уже раздавался перепуганный голос.

- Это хулиганство! Сейчас милицию вызову!

В квартире, и правда, кто-то был. Наша «психическая» атака сработала.

- Акула! Не надо нам лапшу на уши вешать! – повеселела Маша. – Какую милицию с твоей коллекцией блатных песен и царских портретов?

Двери уже открывали.

- Машенька! – расплылся в фальшивой улыбке благообразный высокий старик в видавшем виды, но бархатном пиджаке и с шелковой косыночкой, обвязанной вокруг шеи вместо галстука. – А я задремал по стариковски, вот и не слышу, что вы звоните. А ломиться-то зачем!

Однако, заверения хозяина квартиры никак не объясняли, почему от него пахнет алкоголем, а белки глаз маслянисто поблескивают.

- Ага, не слышит он! – ехидно не поверила Старкова, без малейшего смущения делая шаг в квартиру. – Где второй алкоголик? Нам Алешка нужен, быстро давай его, дело есть.

- Алексей ушел! – развел руками старичок. – Побыл у меня малость, и дальше двинул по своим делам. Выпимши он был...

Но Старкова, явно не доверяла ни единому слову хозяина квартиры. Она желала убедиться в отсутствии Алеши собственными глазами. И учинила настоящий обыск, осматривая комнаты, распахивая шкафы и даже заглянув под кровать. При этом она не прекращала рассказывать мне.

- Вот, Сережа! Ты можешь познакомиться с широко известным в узких кругах Петром Ильичем Акуловым, а проще – Акулой. Официально он – пенсионер, неофициально – барыга-спекулянт, кровопийца – за копейку удавится - и собиратель блатных и эмигрантских песен…

Квартира этого старорежимного персонажа оказалась довольно темная и душная. В тесных комнатах и в коридоре стояло штук шесть старых холодильников. А над ними на стенах висели в толстых золоченых рамках портреты каких-то деятелей явно царских времен – бородатых генерал-губернаторов и штатских спесивых чиновников с орденскими лентами на выпяченной груди. Но еще больше здесь было афиш довоенной поры. Сначала мне бросилась в глаза та, на которой была изображена томная блондинка, похожая на артистку Целиковскую, но надпись на афише гласила, что это певица Изабелла Юрьева. Но в следующей комнате было еще интереснее.

- Смотри, Маша! Айседора Дункан! Выступление в клубе «Пролетарий» декабрь 1922 года, красноармейцам и командирам вход бесплатный! – прочитал я.

- Слава Богу, хоть Маты Харри у него нет, - отозвалась Старкова. Она была зла, убедившись, что Алеша действительно отсутствует.

- А зачем столько холодильников? – поинтересовался я.

- Магнитофонная лента там лучше хранится. Она требует определенной температуры и всяческой заботы, - любезно пояснил хозяин, открывая один холодильный шкаф. Полки холодильника действительно были забиты плотными рядами катушек магнитной ленты. Все они были пронумерованы и тщательно упакованы в целлофановые пакетики и картонные коробочки.

- Самая полная коллекция Утесова на весь Советский Союз, - подтвердила Старкова. – И еще куча всякой всячины.

- А, правда, что Утесов тоже пел блатные песни? – спросил я.

- А как же! – всплеснул руками коллекционер. – На грампластинках даже выходили. «С Одесского кичмана бежали два уркана» - говорят Сталин очень любил эту песню. И «Бублички». Могу вам хоть прямо сейчас поставить для знакомства.

Мгновенно потеряв волю, как только речь зашла о главном смысле его жизни, коллекционер подошел к большому старинному граммофону, стоявшему на тумбочке, и начал перебирать стопку пластинок рядом на стеллаже. Он даже забыл, что побаивается нас, торопливо выпаливая сведения, накопленные годами.

- Леонид Осипович Утесов, которого на самом деле звали – Лазарь Вайсбейн, начинал карьеру артиста в уличном балагане. Сперва, выступал акробатом, чтецом, примерно тогда и возник псевдоним Утесов, петь он начал уже после революции, - Акула рассказывал, как заведенный, не прекращая рыться в своих сокровищах. - Это были времена НЭПа, эпоха знаменитых налетчиков: Леньки Пантелеева, Мишки «Япончика». Бешеная мода на джаз. И как джазмен в той Одессе мог не петь про налетчиков? Он и пел «сбежали два уркана», и наверняка многое другое, что до нас, к сожалению, не дошло…

Петр Ильич нашел нужную пластинку и даже принялся раскручивать рукоятку старинного граммофона. Но увлекшегося коллекционера прервала Старкова.

- Вот, полюбуйся! Здесь они пили! – крикнула она с кухни.

Действительно, в распахнутом ею стенном шкафчике обнаружились красноречивые свидетельства. Почти допитая бутылка водки, пара стаканчиков и блюдце с объедками какой-то немудреной закуси.

- Он только что здесь был! – поняла Старкова. – Наверное, ноги сделал через окно, пока этот нам открывал и мозги пудрил?! Так?! – еще сильнее разъярилась она.

- Что-ты, Машенька! – перепугался старик, видимо, хорошо себе представлявший характер Старковой. – Он примерно за полчаса до вас ушел. Сказал встреча у него. На Ваганьковское кладбище собирался. Могиле Высоцкого, говорит, поклониться хочу.

- Какая-такая встреча? – наседала Старкова, мрачнея с каждой секундой. – Продал его, говори?

Мне была не очень понятна ее яростная неприязнь к этому аккуратному старомодному дедушке.

- Когда ты вот так грубо себя ведешь, Машенька, очень некрасивой становишься, - попытался увильнуть Акула.

Но Маша явно догадывалась о чем-то, просто хорошо зная его повадки. Я тоже сделал шаг к коллекционеру. И это его напугало. Видимо, старичка впечатлило, с какой психованной силой я колотился в его дверь.

 - Алеша сам попросил, - суетливо оправдывался он. – Все спрашивал: «Разве от меня убудет, если еще раз блат спою?». А я ему говорил: «Нет, конечно, от тебя не убудет»! Он переживал, что много денег людям должен, отработать собирался…

- И ты его продал! За хорошие комиссионные? – сделала вывод Старкова. – Где у него встреча? – ее лицо действительно некрасиво искажала гримаса ярости.

- Так на Ваганьковском… – замахал руками Акула. - Мария, ты меня неправильно поняла!

- Пошли отсюда скорее! – дернула меня за рукав Маша. – Может, еще успеем его перехватить! От Пресни до Ваганьковского кладбища полчаса езды.

Мы почти бегом выбежали из квартиры. На ходу, задыхаясь от ярости, Маша растолковывала мне.

- Ты понял?! Вот так они все на Алешке деньги зарабатывают, а самому исполнителю только водки подливают! Этот старый гаденыш позвонил блатным за свои комиссионные. А Лешка дурачок наивный, рассчитывает долг отработать! Так его там заставят «Мурку» петь до конца жизни, пока сам с тоски не повесится…

 Мы уже успели завернуть под арку на остановку, когда старый коллекционер выбежал вслед за нами из подъезда.

- Машенька! Ты меня не правильно поняла! – заламывал руки Акула. Но мы уже не обратили внимания на его слова, стараясь добежать до троллейбуса, как раз подходившего к остановке.

Шел будний день, и перед Ваганьковским кладбищем не было большой очереди посетителей. Мы подъезжали. Уже виднелся небольшой храм, ворота кладбища были широко распахнуты. Несколько старушек, сидящих в ряд, торговали букетиками доморощенных цветов и траурными венками. У входа маячила мужская фигура. Худая и сутулая. Человек повернулся.

- Вон он - Алешка! Успели! – в восторге крикнула мне Старкова.

Наш троллейбус останавливался, двери разъехались. Маша первая ринулась наружу.

- Алешка! – закричала она через улицу.

Но в этот момент светофор зажег для автомобилей зеленый свет. Алешу всполошил крик. Он сделал резкое движение. А тут, военный УАЗик не сбавляя скорости, пытался обогнуть поток разгоняющихся машин. Оглушительный визг тормозов заставил содрогнуться всю улицу.

И у меня в памяти, как в замедленной съемке отложилось жуткое зрелище. Человеческое тело, подброшенное ударом вверх, неестественно сложившись, перелетает через большой УАЗик, и с отвратительным шлепком плюхается на асфальт.

- Ай! – крикнула Старкова, зажмурившись. Она ткнулась лицом мне в подмышку, чтобы не видеть.

У меня внутри тоже, словно все оборвалось. И еще секунду я не мог найти внутри силы посмотреть на тот ужас, который ждал на проезжей части. Поток машин остановился. Наконец, я заставил себя поднять глаза.

По асфальту раскатились картофелины из прорвавшейся хозяйственной сетки. Из УАЗика, хлопнув дверью, выскочил молоденький солдатик-водитель, но в панике, он не решался приблизиться к распластанному на дороге телу. Которое пошевелилось, и я не сразу понял, что же ужасное с ним произошло? Рука судорожно шарила по асфальту.

 Наконец, я понял, что происходит. И то, что увидел, было как чудо, как прощение – под колеса попал не Алеша! Сбита была женщина. Причем достаточно высокая, поэтому мы приняли ее за Алешу. Это единственное, что я понял, из пугающей неразберихи.

Потому что в картине было что-то неестественно жуткое. Женщина приходила в себя. Но она оказалась совершенно лысой. И сейчас шарила рукой по асфальту в торопливых поисках слетевшего парика, валявшегося тут же рядом.

- Это не Алеша! – сказал я Старковой.

А через мгновение покалеченную женщину уже обступила плотная толпа. Прохожие с улицы, водители окружающих машин. Кто-то громко требовал вызвать «скорую». Шокированный солдатик так и стоял, опершись на дверцу.

Алеши не было видно. Пока его загораживал от нас УАЗик, и все были в замешательстве, певец исчез.

- Его надо догнать, - Старкова смахнула накатившиеся от испуга слезы, и мы побежали к кладбищу.

Возле могилы Высоцкого, которая находится близко у входа, стояло несколько человек, но Алеши среди них не было.

- Вон он! – показала Старкова.

По кладбищенской аллее, которая вела в сторону могилы Сергея Есенина, жалкой рысцой убегал человек, со спины очень похожий на короля блатной песни Алешу Козырного.

- Ну что теперь, в догонялки с ним играть между могил? Я не побегу за ним, - решил я.

- А когда-то он очень любил Есенина, - почему-то сказала Старкова. Повернулась и пошла обратно, к выходу с кладбища.

Впрочем, не хотелось снова видеть то, что произошло там, на перекрестке перед кладбищенскими воротами. Поэтому, мы, не сговариваясь, задержались у могилы Высоцкого.

- Говорят, ему тут скоро памятник поставят, - пробормотала Маша.

Но пока памятника не было. Была только могила и оградка вокруг нее. И все пространство внутри оградки примерно на полметра в высоту было завалено охапками цветов. Цветы лежали самые разные: в букетах, завернутые в целлофан и просто россыпью. Покупные розы и астры с гладиолусами, которые выращивают на дачах. Свежие и успевшие завянуть. На оградку был привязан синий матросский воротник с белыми полосками. А рядом кто-то прислонил настоящий подсолнух.

- Вот это слава настоящая, - кивнула мне Старкова. – Алешка только пить умеет не хуже, чем он.

- Что у человека с головой – вообще не понятно, - только и сказал я. – Ладно, хоть мы его встречу с Бесом сорвали. Не дали самому в петлю залезть. И то, хоть какая-то польза. Точно говорит Василич, артисты - как дети, их надо защищать от самих себя. Занимать работой. Иначе, угробит себя.

- Ну вот, теперь и ты кое-что начинаешь понимать, - улыбнулась Старкова.

Пора было уносить ноги. Потому что, если у Алеши здесь была назначена встреча с блатными, и сейчас вдруг появится Бес – мне несдобровать. Я объяснил это Маше, и мы быстро удалились с кладбища, специально сделав крюк через боковые ворота.

- Ты можешь не уезжать сегодня? Вдруг этот говнюк завтра все-таки проявится? – немного смущаясь, попросила меня Старкова. – Приглашу тебя в одно место. Надену кожаную куртку–косуху на молнии. Подведу глаза, как надо. Стану лихая и красива-ая? Не все же тебе меня видеть золушкой-замарашкой, матерью семейства? – лукаво подмигнула она.  

- Ты очень красивая, – подтвердил я. - Куда пойдем?

- К художникам. Там, где нам студию для записи могли дать. Там рок-концерт сегодня вечером, подпольный. Посмотришь на людей и на аппаратуру. - пояснила она, и, похоже, сама смутилась от того насколько наивно прозвучали ее слова.

 

 

 

12.

 

Шла уже глубокая ночь, когда мы возвращались «от художников». Троллейбусы давно не ходили. Уши у меня все еще были заложены от грохота, с которым московские рокеры играли сегодня концерт в небольшом помещении, наполовину заставленном мольбертами. Этот грохот я пытался перекричать, когда Старкова знакомила меня с разными длинноволосыми типами в кожаных куртках. Насколько я понял, аппаратуру после концерта не будут разбирать еще день. И завтра, ее отдадут в наше распоряжение, если только Алеша найдется.

Если честно, я весь день ждал телефонного звонка, все надеялся, что он, может быть, образумится.

- Бесполезно. Мне эти дела знакомы. Через неделю объявится, когда организм уже пить откажется. Только я его к себе больше не пущу, - заметив мое ожидание, посетовала Старкова.

Половину рок-концерта выступала какая-то носатенькая девушка только что приехавшая из провинции. Пела хорошо, шикарные рок-н-роллы на русском языке. А отплясывала и вовсе, как заводная, темпераментно встряхивая каштановой челкой и мелькая шустрыми коленками.

А я тайком любовался Старковой. Как она жадно смотрела, не отрывая глаз от танцующей солистки, беззвучно повторяя за ней губами слова песен. И даже сейчас, возвращаясь домой, Старкова то и дело принималась вполголоса мурлыкать какие-то мелодии.

- Эх, инвалидка безголосая! – наконец заявила она, почему-то с улыбкой.

Я не нашелся, что ответить.

- Тебя не напрягают мои каблуки? Цокают на всю улицу, – спросила она. – Как будто лошадка в ночных дворах. Зачем только надела? Хочешь, сниму?

И не дожидаясь ответа, она сбросила туфли и понесла их в руке за ремешки, другой рукой держась за мой локоть. Теперь мы шли почти беззвучно. Маша вышагивала босиком, старалась ступать как можно ровнее, из-за этого покачивалась из стороны в сторону.

- Я не пьяная! – вдруг запротестовала Старкова. – Ты не думай! Хотя портвейн сегодня такой вкусный был! Ну, что ты смеешься? – остановилась она. – Вот мы и пришли. Мой подъезд. Вот если я сейчас встану на цыпочки, то буду ростом почти с тебя.

И она потянулась вверх. И ее губы тоже потянулись. И я сделал то, что уже давно хотел – схватил их губами и впился языком.

- Видишь, какая я высокая и красивая? – прошептала она, когда наши губы разомкнулись. При этом голос ее перехватывало от желания.

Я взял Машу за руку и потянул в лифт. Пока кабина ехала вверх, мы целовались все сильнее и сильнее. Она толкнула мою ладонь себе под мини-юбку. И застонала истомно, когда мои пальцы легли на ее плоть, даже сквозь нежную ткань трусиков горячую и влажную. Я не знал, что она, оказывается, так возбуждена.

И когда мы приехали на этаж, в темноте лестничной клетки, пока она ковыряла ключами в замке, я не отпускал ее рукой там. Мы буквально ввалились в квартиру. Добрели, не отрываясь друг от друга, до дивана и рухнули на него. Она – так и не сбросив свою узкую кожаную куртку, а я – даже не расшнуровав кроссовки. Она вцепилась зубами в подушку, чтобы не кричать во весь голос, и только всхлипывала, словно захлебываясь беззвучным криком.

А после мы лежали, опрокинувшись рядом, все еще не имея сил снять лишнюю одежду.

- Прикури мне сигарету, - попросила она. И пока я возился, разыскивая по карманам зажигалку, мечтательно добавила. – Я два раза кончила! Это как не спетая песня, нет - как длинное гитарное соло: дрыг, дрыг по струнам, забредаешь все выше, и кажется уже изнемогаешь – и тут: дрыг-дрыг-дрыг – лестница в небеса! - лукаво заявила она, извернувшись так, чтобы лицо оказалось прямо над моим, при этом блажено затягивалась сигаретой.

Оглушительно заверещал телефон. Было полчетвертого ночи.

- Догадываешься кто? – спросила она.

И, не дожидаясь моего ответа, сняла трубку.

Старкова слушала и мрачнела, а потом, молча, передала трубку мне.

- Ебетесь? – услышал я пьяный голос Алеши. – Ебе-етесь! – утвердительно заявил он где-то далеко.

- Так вот, запомни, мой юный друг, Сережа! – злым, заплетающимся языком начал выговаривать певец. - Заруби себе на носу и этой безголосой передай! Алеша Козырный не нуждается ни в чьих благодеяниях! Ни в заступниках! И жалеть меня не надо!

- Ты хоть протрезвей маленько, а то слов нормально выговорить не можешь, - оборвал я его ночной монолог.

- Ты еще сопляк! – взвизгнул в ответ Алеша. – А я - Алеша Козырный! Это меня слушает вся страна! Кто ты такой, чтобы мной помыкать? К чужой славе захотел примазаться?! Деньжонок захотел срубить на мне по легкому…

- Точно! Благодаря тебе у меня денег куры не клюют, - ответил я, сам уже закипая бешенством.

- Запомни! Ты такой же, как все остальные. Только денег тебе и надо от меня. Да баб моих драть. Самому тебе таких баб не видать, как собственных ушей, только ко мне примазавшись и можешь… И запомни, я тебе ничего не должен. Так что, адьос! – и трубка захлебнулась короткими гудками.

Я передал ее Старковой и откинулся на спину.

- Сволочь? – поинтересовалась она.

- Гнида настоящая! – сказал я. – А я-то сдуру начинал думал, что он человек…

Старкова перегнулась через диван, чтобы погасить сигарету в пепельнице. Затем встала, стянула кожаную куртку, повесила ее в шкаф. Легла обратно ко мне и поводила пальцем мне по груди.

- Знаешь, почему он тебе такого наговорил? – неожиданно спокойным и нежным тоном спросила она. – Чувствует, что перед тобой виноват. Ты ради него в беду попал, кучу долгов наделал. А признать это и прощения попросить – так он не умеет. Сделать и поправить тоже ничего не может. Вот от собственного бессилия и набрасывается на тебя. Все он понимает… Считай, что это он так странно, по своему, прощения у тебя попросил.

- Ничего себе – извинился… - пробормотал я.

Потом она сползла вниз и принялась сама расшнуровывать мои кроссовки.

- Лежи! – велела она. – И еще, знаешь, что? Пощечины от него получают только самые любимые им люди. Я это уже позже поняла. Правда, от этого не легче…

Мне не хотелось ничего отвечать. Все отвратное, от чего я несколько минут назад отвлекся в блаженном забытье, вернулось и запульсировало в голове с новой силой. И мне не важно было, что там себе вообразил Алеша Козырный. Просто с этого момента он перестал для меня существовать. И даже Маша Старкова уже тяготила меня своим присутствием. И она сама, и эта ее тесная московская квартира – все это стало декорацией спектакля моих неудач. И мне жгуче захотелось уехать отсюда поскорее, убраться, забыть все, как дурной сон, чтобы потом изо всех сил заняться собственными проблемами.
  

 

13.

 

Утром разбудил телефон.

- Акула, я не собираюсь с тобой разговаривать. Не звони больше, - Маша оборвала разговор, ни секунды не слушая, что собирался сказать коллекционер.

Я умывался, стоя по пояс голый перед раковиной. И буквально кожей ощущал, как Старкова стоит у меня за спиной. Собираясь подать чистое полотенце, которое она держала в руках, Маша не спускала с меня глаз.

- Может, останешься еще на денек, хотя бы? – как бы невзначай спросила она, подавая полотенце, когда я повернулся. – Ладно, молчу, молчу… - тут же поправилась Старкова. 

Телефон зазвонил снова. Со стоном Маша вернулась в комнату и подняла ненавистную трубку.

- Акула!.. – заговорила она. – Не до тебя сегодня…

- Дай, я ему скажу! – забрал я трубку у Маши. – Акула! Я сегодня уезжаю, ты дашь нам попрощаться нормально?.. Извини! – и, не слушая его ответа, положил трубку.

- Интересно, что он все-таки хотел так настойчиво? – задалась вопросом Старкова.

Через пятнадцать минут моя дорожная сумка была уже собрана. Можно было ехать. Маша чем-то погромыхивала на кухне. При этом я не мог избавиться от подозрения, что она уединилась там, чтобы спрятать от меня слезы. Надо было решиться зайти туда и сказать, что я уезжаю. Вместо этого я вышел на балкон с очередной сигаретой, стремясь хоть чуть-чуть оттянуть эту постылую необходимость.

В дверь громко позвонили. Мне стало немного не по себе? После всех наших дел меня могли разыскивать такие люди, появления которых в квартире Маши Старковой допустить было нельзя. Я поторопился выйти в прихожую. На лице Маши, уже стоявшей перед дверью, тоже застыло выражение недоумения и осторожности. В то, что вернулся Алеша мы, не сговариваясь, как-то сразу не поверили. Глазка в двери не было, так что увидеть, кто так настойчиво трезвонит в квартиру - было невозможно.

- Кто там? – глухим голосом спросила Старкова.

- Вам телеграмма? – ответил из-за двери молодой голос.

- Никогда не получала никаких телеграмм, – встревоженным шепотом сообщила мне Старкова. - Какая телеграмма, откуда? – спросила она уже вслух, чтобы было слышно за дверью.

- «Молния», самая срочная, адресована Старковой, - ответил из-за двери голос, с характерными почтальонскими интонациями.

Маша удивленно пожала плечами. Я решил все-таки открыть. На лестничной площадке стоял худосочный парнишка – явный студент, подрабатывающий на каникулах.

- Распишитесь, и время поставьте, - протянул он Маше бланк телеграммы и карандаш, а как только она поставила небрежную закорючку – торопливо удалился.

- Сверхсрочная, такие за час обязаны доставить в любую точку Союза, - с уважением отметила Старкова разворачивая странное послание. – Прикинь, это от Акулы! Совсем с ума сдурел этот старый спекулянт. Тут каждое слово – рубль стоит!

Вернувшись в квартиру, она внимательно прочитала текст телеграммы и протянула мне. Набор печатных букв, выбитых на белых отрывках бумажной ленты, наклеенных на бланк, гласил: «рудик записывает концерт одессе тчк интересуется нашим другом тчк не может найти тчк проезд зпт проживание зпт питание оплатит тчк хочет поговорить тчк акулов».

- Что это? – не совсем понял я.

- Кажется, понимаю, - плюхнулась на диван Старкова. – Так вот кому Акула Лешку сватал! Одесситам! Ну, слава богу, хоть не этому вашему Бесу! Зря мы на деда наезжали, он оказывается не такой гад. Крепко же его приперло, раз такие дорогущие телеграммы начал рассылать! – расхохоталась Старкова.

- То есть Алешу зовут в Одессу, чтобы там его записывать? – понял я. – Ну, бог в помощь, пускай поищут по пивным и рюмочным…

- Тебе это не интересно? – кротко спросила Маша.

Для меня это ничего не меняло. Я поднял свою дорожную сумку и шагнул в прихожую. Мне ведь еще предстояло всю дорогу до Питера думать и набираться мужества. Хотя где-то в глубине души я предчувствовал, что сразу прийти к родителям и признаться мне не хватит сил. Или по дороге я придет в голову предлог, позволяющий хотя бы оттянуть невыносимую встречу с родителями на какое-то время.

- Даже не поцелуешь на прощание? – буркнула Старкова.

Я видел, как ее глаза набухли слезами, и торопился поскорее сбежать. Но, конечно, поцеловав на прощание. Мне ведь на самом деле тоже не хотелось от нее уезжать. Я просто старался держать все это в себе поглубже, и не выпускать наружу. Слишком серьезные проблемы мне предстояло решать уже завтра в Питере.

Мы долго целовались в прихожей взасос, когда прямо над головой снова оглушительно сработал дверной звонок.

- Кто?!.. – заорала Старкова, с явным нежеланием разлепив наши губы.

- Телеграмма! – ответили из-за двери.

- Опять?! – простонала Маша и потянулась к дверному замку.

Однако на этот раз на пороге вместо студента стоял загорелый толстяк слишком солидного вида, для разносчика телеграмм. На его необъятной фигуре отлично сидел джинсовый костюм «Wrangler», который мог себе позволить только очень богатый советский человек.

- Вам телеграмма! – произнес этот посетитель и подал Маше бланк, даже не попросив расписаться, но при этом широко улыбаясь.

Старкова машинально взяла и развернула бумажку. Секунду смотрела, оторопев, а потом спросила:

- Что это? «Широкие лиманы, цветущие каштаны»…

- Песня такая, очень хорошая, за Одессу, - ничуть не смутившись пояснил лже-почтальон. – Вы извините, гражданочка, что я вот так нахрапом к вам свалился, но у меня выхода другого нет.

Дружелюбно улыбаясь, он каким-то мелким движением незаметно просочился в квартиру и стоял уже в прихожей. И выдавить обратно посетителя таких габаритов вопреки его воле было безнадежным делом.

- Разрешите представиться: Рудик Лев Евгеньевич. Прибыл в столицу из Одессы, по важному делу. Мой коллега по страсти – коллекционер Акулов направил меня к вам. И я поторопился примчаться, потому что было сказано за ваш отъезд? Если позволите пройти, я все расскажу как по нотам, частично могу даже в стихах…

- Ну, конечно, добро пожаловать, - спохватилась Маша, приглашая незваного гостя в комнату и отчаянно маяча мне, чтобы не оставлял ее одну.

Мне ничего не оставалось, кроме как положить сумку на пол и вернуться следом за Старковой.

Быстро осмотревшись в комнате, Рудик крякнул и расхохотался, как обычно смеются щедрые и здоровые люди.

- А я таки надеялся грешным делом!.. – тряхнул он загорелой лысиной через которую была плотно зачесана одна длинная прядка волос, опоясывавшая темя справа налево. – Надеялся, что вот, заявлюсь к вам, и сразу увижу легенду и гордость блатной песни – Алешу таки Козырного! – посетовал он с совершенно неунывающей интонацией.

- Так это вы Лешку записывать собираетесь! – воскликнула Старкова. – И Акула вам наговорил, что мы прячем от людей «легенду и гордость»?..

Дальше они уже смеялись вместе. Этот Лев Евгеньевич имел обезоруживающую способность моментально сходиться с людьми. Не прошло и минуты, как мы втроем сидели за столом на кухне, и пили чай с вареньем, а он рассказывал.

- На носу бархатный сезон. Море – плюс двадцать четыре градуса! Привоз ломится от всевозможной рыбки, а еще подвозят груши, сливы, и арбузы! По всей Одессе фланируют отдыхающие и курортники. Это такие дяди и тети, которым толстые пачки червонцев жгут карманы, лопатники, а некоторым особо знойным, простите Машенька – тайные отделения для купюр, зажатые между грудей. И все они жаждут веселья! Да шо там за Одессу говорить – все черноморское побережье Кавказа задыхается на совковой музыкальной диете! Идешь мимо звукозаписи – звучит Хиль! Мимо следующей – Хиль! Но это же, как жидкая овсянка вместо шашлыка! И так можно прохилять вдоль всей набережной и нигде вы не услышите нормальных блатных песен. А почему?.. Уже к началу июля все было распродано! Все прежние запасы, все старые концерты народ смел, как горячие пирожки! На всем огромном курортном побережье осталось максимум пара точек, где еще можно купить приличный, качественный блат. И это на несколько миллионов отдыхающих, со всех концов нашей необъятной родины!

- Ты прикинь перспективу! – толкнула меня под столом Старкова. И в ее глазах мелькнули чертики.

Не могу сказать, что я сам слушал все эти сказочные выкладки равнодушно. Я и раньше, по собственной инициативе уже представлял, что южные курорты – это, возможно главный рынок сбыта музыки юморного подпольного жанра. Но не догадывался, чтобы настолько. Если конечно, наш новый жизнерадостный знакомый привирал в разумных пределах, а не как сивый мерин.    

- И я сказал себе – Рудик! Тот, кто сейчас успеет быстро обернуться и выбросить на этот огромный рынок новый качественный концерт «блатняка» – просто озолотится! Но для этого же нужен исполнитель с громим именем!.. Конечно, Одессе всегда был Сорокин, в Киеве – Гриша Барбер – но это же все на любителя - не тот уровень. Нужен Алеша Козырный – его воспринимают все. И вот я в разгар «бархатного сезона» уже неделю торчу в столице нашей родины, городе-герое Москве, и за Алешу я слышу только какие-то «мансы»: Фигаро здесь – Фигаро там!

Мы со Старковой только грустно посмотрели друг на друга. Тем более, что еще десять минут на кухне, и я опаздывал на дневной поезд.

- Через два часа там следующий поезд есть, - словно вычислив мои мысли, предупредила Старкова.

- А вы, наверное, тот самый молодой человек, который был с Алешей на воровской сходке? – догадался Рудик. – Наши Одесские авторитеты, тоже присутствовали у Тимура. А у нас в городе все друг друга знают, так шо мне за вас говорили. И о том шо вы на Алешу имеете влияние, и что у вас неприятности с этим Бесом. Кстати, наши тоже его на дух не переносят, только никто прищучить не может…

- Да уж, влияние на Алешу, - криво усмехнулся я. Конечно, немного польстило, что обо мне уже кто-то наслышан, как о человеке, имеющем влияние. Но я честно рассказал одесскому гостю о том, каков нынешний уровень наших отношений с Алешей. Много слов не потребовалось. Лев Евгеньевич все схватывал налету.

- Прискорбно, прискорбно, - покачал он головой.

- И вы учтите еще вот, что – предупредил я. – Вы учтите, что Алеша устал петь одно и то же. Он не хочет уже петь блат. А из-под палки – все насмарку. Я уже видел в Питере, как он одну запись вот так запорол.

- Господи! Никто и не собираюсь его неволить! – замахал руками одесский продюсер. – Не хочет петь чистый блат – и ради бога. Границы жанра ведь очень широкие. Например, песня «Поеду я в город Анапу, куплю себе черную шляпу», - она ведь не блатная. Этакий городской романс. Но у отдыхающих имеет огромный успех! Как считаете, он такое может спеть?

- Алеша все может спеть, когда не кобенится, - приподняла брови Старкова.

Но, не смотря на замечательное взаимопонимание с нашим новым одесским знакомым, и не взирая, на моментально возникшую симпатию – помочь мы ему ничем не могли. Получалось, что он приехал зря и уже понимал это. Чай был допит. Все что могло быть сказано – прозвучало.

Но прежде чем откланяться, уже в прихожей Рудик все-таки сделал последнюю попытку.

- Зайчики мои! – обратился он к нам, уже как к родным. – Если все-таки на горизонте возникнет наша «гордость и легенда» - наладьте его в Одессу, я вас умоляю! И сами приезжайте! Милости просим! – гостеприимно развел руками Лев Евгеньевич. – Сережа, если ты хотел с Алешей своё записать – так вместе у нас и запишем! А прибыль по-братски поделим? У нас такого не водится, чтобы кому-то работать мешать! Только отправьте его до Одессы-мамы. Сам я сегодня уеду, но еще две недели у меня роскошный блат за билеты на Киевском вокзале остается. Надо только обратиться в восьмую кассу, сказать, что от Льва Евгеньевича – и вам мигом оформят билеты по первому классу. Как сыр в масле кататься будете!…

Это он уже выкрикнул в последнее мгновение, прежде чем двери лифта автоматически закрылись, и кабина повезла толстяка вниз.

- Забавный дядька! – улыбнулась Старкова, когда мы с ней вдвоем вернулись в комнату.

За окном слышался обычный летний дворовый шум. Покрикивали дети, невнятно гудел поток машин на соседней улице. Где-то у соседей, этажом ниже громко бормотал телевизор.

- Не передумаешь? – поинтересовалась Старкова. – Смотри, какая возможность с неба сама свалилась? Его надо только подождать – сам объявится – никуда не денется. Еще приползет. А ты бы пожил у меня еще недельку? – смутившись, пробубнила она.

Я промолчал. Надо было скорее выходить, чтобы не опоздать и на следующий ленинградский поезд.

- Ну, раз тебя не уговорить, провожу тебя до перрона, да и все, - порывисто встала она и направилась прихожую.

На московских улицах уже было жарко. Перед ларьком мороженого выстроилась небольшая очередь. Давали эскимо «Морозко» по 28 копеек. Старкова все время пыталась сдуть прядь волос над бровью. Но та прилипала к вспотевшему лбу и Маше приходилось дуть снова и снова. На меня она демонстративно не смотрела, сосредоточившись на этом своем занятии. Мы пропускали уже третий троллейбус, набитый пассажирами настолько плотно, что не было никакой возможности втиснуться в двери с моей сумкой. А ведь еще предстояло ехать на метро. Я не спускал глаз с поворота улицы, откуда после сигнала светофора ринется очередная порция московского транспорта.

- Вон, такси едет, махни ему, - смерив меня взглядом, велела Старкова. – Иначе тебе не успеть.

Но у меня уже не оставалось даже трех рублей на такси. А сказать ей об этом я не мог. Слишком памятно было, как Алеша при встрече с Машей сразу принялся извиняться за занятые когда-то и не отданные деньги. Уподобляться этому пижону я не хотел. Минуты до моего поезда безжалостно утекали.    

- Ну, ты упрямый! – ухмыльнулась Маша и взяла инициативу в свои руки - сама шагнула на обочину и замаячила рукой.

Как ни странно, первая же салатная «Волга» с опознавательными шашечками сделала крен в нашу сторону и остановилась у бордюра.

- Тебя кто так учил дверью хлопать? – мрачно осведомился таксист, когда мы оказались на заднем сиденье. – Дома холодильником так же хлопаешь?

Маша метнула на него яростный взгляд, но ответила по-своему.

- На Ленинградский вокзал! И не вздумай нам «город показывать». Я в Москве все улицы знаю. Заплатим четко по счетчику.

Водила только пробормотал что-то невнятное, но явно злое. Однако, не нашедшись быстро, что ответить – тронулся с места.

- Ну вот, и заканчивается твой вояж в Москву, - подытожила Старкова, прижимаясь к моей руке. – Вспоминать-то хоть будешь? Или сплошные разочарования, которые постараешься поскорее забыть?

Я посильнее привлек ее к себе на заднем сиденье, стараясь таким образом подтвердить, что забуду я далеко не все.

- Город показывать! – недовольно бубнил таксист впереди, резко и со злобой разворачивая руль. – Как же! Надо мне город показывать!

Из-за его резких поворотов нас с Машей все время бросало друг на друга. Поэтому бессильная злоба таксиста никак не могла нам повредить, а только скрашивала последние минуты перед расставанием. В глазах Старковой, которыми она поглядывала на меня снизу, даже засверкали искорки веселья.

- А вот захочу и вообще никуда не повезу! – с большим опозданием вдруг сообразил таксист.

- Сделайте одолжение! – мягко попросила его Маша. – Так не охота, чтобы он уезжал! Колесо проколите или еще как-нибудь! Ну, пожалуйста!

- Колесо проколи! – возмутился таксист.

И даже в маленькое зеркальце было видно, как вылупились его глаза. По его мнению, Маша своими словами надругалось над чем-то святым и непорочным. Он даже несколько раз судорожно набирал воздух для достойного ответа. Но, по-видимому, найти достойный ответ на такое ужасное кощунство было не просто.

В конце улицы уже замаячило открытое пространство площади трех вокзалов. Еще пара минут езды, потом очередь в билетную кассу, сто метров перрона и последний взмах руки перед окном медленно отбывающего вагона. Уже можно было начинать говорить какие-то последние существенные вещи, чтобы не скомкать их потом в сутолоке вокзальной толпы.

- Ты на Алешу не держи зла. По крайней мере, настоящего зла, - попросила она. – Такой сволочью иногда бывает! Но кроме него так петь никто не сможет. А талант артиста, когда не удается его выплеснуть – грызет человека изнутри, и покоя не дает. Выходит такое проклятие пожизненное. И для него и для окружающих. Угораздило же бога им наградить такой вот экземпляр? Всем, кто хочет явить людям этот талант – приходится платить, имея с ним дело…

- Пять рублей! – отрывисто заявил таксист, резко тормозя перед вокзалами.

- Три рубля, и не больше! – отрезала Маша, бросая на переднее сиденье мятую денежную купюру. – Я же сразу сказала, что и цены знаю и маршруты. И нечего было счетчик отключать! С нами этот номер не прокатит!..

Она распахнула заднюю дверцу, и уже энергично продвинулась к выходу, когда водитель хлопнул себя по коленке и, наконец, сообразил, как он может достойно оскорбить таких отвратительных ему пассажиров.

- Ну, понял я! Тоже артисты значит! Певцы тоже нашлись! – проговорил он с непередаваемым презрением. Он даже прищурился, чтобы лучше подчеркнуть – насколько он не уважает таких, как мы. – То-то я думаю! Знакомые повадки! Раз артисты значит все можно! Давай-давай, вали! Чтобы духу вашего в моей машине не осталось! Видели мы таких певцов! Знаем! Один такой уже вторые сутки в таксопарке в говно пьяный, в «рабочке» валяется. Деваться от него некуда. Все грозился: «Я артист, сейчас спою!» А как только петь соберется, на первом же куплете брык – и носом в стакан!.. Певцы тоже нашлись!

Маша, уже вышедшая из машины остановилась. И вернула голову обратно в салон «Волги». Я тоже мгновенно сообразил, о ком может идти речь. Но водитель уже энергично орудовал рычагом коробки передач, не собираясь больше ни секунды оставаться, в этом опротивевшем ему, месте.

- Где вы говорите этот, который певец? – поинтересовалась Маша.

- Да у нас в четвертом ПАТП. Позавчера привез Егорыч, чудика, - удружил народу. Думали, правда, артист. А там пьянь. Не уважаю таких. Все – освобождайте салон, говорю! – завопил таксист, с ужасом обнаруживая, как Маша Старкова возвращается обратно на заднее сиденье.

- А гитара есть у этого певца? – поинтересовался я.

- Да какая там гитара! – пробормотал опешивший водитель. – Не инструмент – уродство одно – цвета какого-то темного, на говно похожего. Называется как-то по-уродски, не помню. Да и сломалась она у него, не играет…

- «Сандер Стратакастер», - вполголоса констатировала Старкова.

- Ой, освобождайте салон! Христом богом молю! Иначе я за себя не ручаюсь! У меня монтировка всегда под сиденьем! – испуганно завопил таксист, увидев, как Старкова забирается обратно и закрывает дверь.

- Хотите, избавим ваш таксопарк от этого певца? – предложила она. – И еще червонец сверху заплатим? Я сразу рассчитаюсь, прямо сейчас?.. – она даже полезла в сумочку и вытащила рыжую купюру.

Водитель в очередной раз осекся и замолчал, с трудом переваривая услышанное.

- Ну, а ты что скажешь? – это Маша обернулась уже ко мне.

Я посмотрел на часы, над входом в Ярославский вокзал. В принципе, времени еще было достаточно, чтобы мне успеть на поезд. Впритык, но достаточно. Если прямо сейчас быстро выскочить из этого такси и рвануть бегом к кассам – еще оставался реальный шанс успеть.

- Вот дерьмо! – сказал я, откидываясь на заднее сиденье.

 

 

 

14.

 

В темноте ночи ветер с грохотом распахнул плохо прикрытое окно на кухне и швырнул на подоконник порцию дождя. Я сразу подскочил от этого хлопка оконной рамы. Звук показался тревожным. И я спросонья минуту приходил в себя, убедившись, что это только дождь, ветер и больше ничего.

Поднявшись с матраса на полу, чтобы вернуть окно обратно, я засмотрелся вниз. Темень грозовой ночи в московском дворе не была кромешной, потому что над подъездом светил одинокий фонарь. В бликах его света метались ветки дворовых деревьев, выворачивая под ветром серебристую изнанку листьев. Гроздья капель как стаи рыбок-мальков летели во все стороны мимо фонаря.

Я закрепил окно на шпингалет, обернулся и чуть не вскрикнул от неожиданности. У меня за спиной возникла темная фигура. Суживающимся вверх конусом она нависла надо мной. Я инстинктивно дернулся вбок, задел локтем графин, стоявший на столике. Тот полетел на пол с грохотом, но каким-то чудом не разбился. Я замер, прислушиваясь – проснулись ли в соседней комнате Маша Старкова и ее дочь Катя.

- Сережа, спаси меня! – произнесла темная фигура.

Это был Алеша Козырный. Сейчас, когда глаза немного привыкли к темноте, я различил, что он завернулся в одеяло, накинув его сверху на голову, закутался в него и стоял так на кухонному полу, босыми ногами.

Не смотря на жару его колотила дрожь. Когда певец оперся рукой на кухонный столик, посуда на нем зазвенела от вибрации.

- Сережа, дай хоть какого-нибудь алкоголя? Поищи, хоть капельку? – умолял он.

- Ты же вчера клялся, что выдержишь? – спросил я.

Честно говоря, особой жалости к Алеше я не испытывал. Вчера мы извлекали его из «рабочки» таксопарка. Певец валялся, скрючившись калачиком, на куче промасленной ветоши. Его худое лицо сморщилось. Там где раньше были морщинки или складки, теперь все это выглядело бороздами и шрамами. Отросшая щетина, образовала на впалых щеках затейливый клочковатый узор, как шерсть шелудивого пса.

- Сережа, спаси меня! – было первое, что он пробормотал, различив нас в помещении, освещенном только тусклой, заляпанной грязными руками лампочкой.

Мне сразу вспомнилось, каких гадостей он наговорил мне ночью по телефону, и жалости к Алеше я не испытывал. Впрочем, и настоящей злости – тоже. Она куда-то делась. И потом, дать по морде этому дистрофику, было просто смешно – из него разом можно было вышибить дух. К тому же важнее было поскорее убираться из таксопарка.

Выходило так, что позавчера утром, когда Алеша сбежал, он поймал такси, наговорил с три короба водителю и тот зазвал его с собой. Чтобы повеселить шоферов, которые пили спирт в «рабочке», закончив ночную смену. Но там, у Алеши что-то не заладилось. Похоже, жахнув лишку спирта, он уже не смог петь. А только нес какую-то ерунду. И быстро всем надоел.

Его терпели, пока спирта было вдоволь. Потом начали гнать. Он отказывался уходить. Потом «отдохнувшая» ночная смена просто разбрелась по домам, а водители, закончившие следующую смену, обнаружили у себя в «рабочке» сюрприз в виде пьяного Алеши. До серьезного мордобоя еще не дошло. Но к нашему приезду работяги были уже сильно недовольны этим затесавшимся к ним типом.

Алеша требовал обратно свой «Стратакастер». Который конфисковал тот самый водитель, который и привез его сюда. Якобы в залог несостоявшейся оплаты за поездку.       

Гитару из него все-таки сумела выудить Старкова. Какими-то правдами-неправдами. То, грозя начальством, то привирая, что гитара – государственная собственность, которая только выдается музыканту под расписку. И, якобы, с органами будут серьезные неприятности - статью за кражу госсобственности никто не отменял.

- Я что Алешу Козырного не слышал? Что ли голос его не отличу?! – выговаривал нам водила, нехотя отдавая гитару. - Всякая шваль врет, Алешей прикидывается! В зоне знаешь, что бы за такое было?..

Короче, когда мы, наконец, смогли потащить Алешу на выход – пришлось идти сквозь строй недобрых взглядов шоферов. И я еще прикидывал – сколько смогу продержаться, если дело все-таки дойдет до драки? По всему выходило, что и пяти секунд не получится.

- «Стратакастер» сломался! – как что-то поразительное поведал нам Алеша заплетающимся языком, когда мы уже выходили через ворота таксопарка. И действительно, вдоль черного грифа гитары протянулась отчетливая трещина. Маша Старкова пробежала пальцами по струнам, чтобы оценить звук, и только покачала головой.

Только ближе к вечеру Алеша немного протрезвел. И первую половину ночи он лежал на матрасе. Тоже на кухне, только ближе к входу, завернувшись в одеяло. Время от времени до меня доносился звонкий и отчетливый стук его зубов.

- Нет, Алеша, - сказал я ему. – Никакого алкоголя тебе не будет. Если хочешь – сделаю горячего чаю с лимоном. Может немного полегчает. Хочешь?

Он кивнул и в изнеможении опустился на пол, опершись спиной на ножку стола. Я включил свет, нагрел чайник. Долго исследовал Машин холодильник в поисках лимона.

- Уж простите, маэстро, лимона не имеется. Попробуй так. Я сахару побольше положил, - дал я певцу кружку с горячим питьем.

Тот принял ее худой, трясущейся рукой и через силу сделал несколько глотков.

- Слава богу, что я не наркоман – говорят у них ломка еще хуже, чем у нас похмелье, – грустно пошутил Алеша.

Я только поморщился. Честно говоря, я все еще ждал – не надумает ли этот парень извиниться, после всего, что он наговорил мне тогда. Но таких попыток за Алешей не проявлялось. Хотя могло быть, что он просто не помнил. Наверное, тайком добрался до телефона в диспетчерской или на проходной таксопарка. Наговорил всякой ереси, вертевшейся в осатанелой от спирта голове, прежде, чем окончательно свалиться.

- Ты не знаешь, как это бывает, когда выламываешься из запоя, - сжал губы Алеша, возвращая мне пустую кружку. - Весь ливер трясется…

И он принялся вполголоса описывать. Как тело корежит дрожью. А под ложечкой все стиснуто какой-то злой силой. Но это можно вытерпеть, если бы не страх. Страх того, что натворил вчера. И позавчера. Причем половину не помнишь. И от этого страх только сильнее. Потому что даже по ошметкам воспоминаний, которые хлещут бумерангом, ясно: то, что не помнишь - будет только хуже. Хотя хуже и так уже некуда… И хоть бы день совсем не наступал, чтобы не пришлось снова начинать жить после всего этого!

 И ты лежишь в темноте, пытаясь отогнать летящие в тебя из собственной памяти грязные брызги позора. Но, даже если удается на минуту отвлечься от вчерашнего дерьма – от этого не легче. Потому что и вся остальная память не лучше. В ней женщины, чью любовь ты испохабил и задушил собственными руками. Друзья, которых ты забросил, и не явился даже на похороны. Всем, кого сам любил – ты уже успел безнадежно нагадить. И больше никто в мире не взглянет, как ты лежишь в грязи, и не выручит.

И темнота вокруг сгущается, и подрагивает, словно сжижаясь. И ты понимаешь, что вот сейчас из этой темноты возникнет что-то такое, что накажет тебя за все, что натворил. Потому что ты много раз оставался безнаказанным, но уж в этот раз тебя точно ждет заслуженный ужас. Ты отрываешь мокрый затылок от влажной подушки. И начинаешь из последних сил всматриваться в сгусток темноты впереди. Есть там что, или просто мерещится? И ты уже начинаешь верить, что просто померещилось, когда темнота вдруг, как шевельнется!

Вскрикиваешь, и просыпаешься. Оказывается, это был сон. Короткий: на минуту, или на пятнадцать минут. И после него становится еще хуже. Мутная пытка памятью начинается снова. А под ложечкой тянет еще сильнее. И ты переворачиваешься на бок и сучишь коленками, стискивая зубы до хруста. 

И ведь как-то надо пережить эту невыносимую ночь. А она вся еще впереди.

- Вроде и правда, чуть полегче становится, - оценил Алеша, глядя на донышко пустой чайной кружки. – Сколько я еще выдержу? Когда умру вот так? В следующий раз? Или через год? Как считаешь? – спросил он.

Я ничего не ответил. Только пожал плечами. И подумал, что просто не надо загонять себя в такие состояния. И он сам во всем виноват. Но говорить это вслух было глупо. Вместо этого просто налил вторую кружку чаю.

 - Какое счастье, когда есть кто-то, с кем можно поговорить в такую ночь, - опять улыбнулся Алеша, глядя на меня - как будто я с ним действительно говорил. – Это настоящее спасение…

- Ты попробуй голову за окно высунуть, и подержать, - наконец придумал я. – Там дождь и свежий ветер. Освежит тебя, может еще немного легче станет. А то завтра мы уезжаем в Одессу. Тебе надо хотя бы до поезда нормально добраться.

- Какая Одесса!? – перепугался Алеша. – Меня еще неделю плющить будет, пока в себя приду. Я эти дела знаю…

- В поезде на полке поваляешься день-два – успеешь в себя прийти. Старкова так считает. Всяко лучше, чем здесь чертей по углам ведрами ловить. Сначала в поезде, под стук колес. А потом в Одессе. Рудик обещал море – двадцать четыре градуса…

Минут через десять действие горячего чаю закончилось, и Алеше стало хуже. Он на четвереньках пополз обратно на свой матрас, посверкивая тощими и дрябыми ляжками. Со стоном завалился на него и начал закутываться в теплое одеяло, накручивая его на себя в несколько слоев.

- Погаси свет, Сережа! – простонал он. – Завтра начну себя по кусочкам обратно собирать… Но ведь до завтра надо же еще как-то дожить…

 

 

 

15.

 

На администратора билетных касс Киевского вокзала одно только упоминание имени Льва Рудика произвело фантастическое воздействие. В обход всех длиннющих очередей, битком заполнявших кассовый зал, через минуту нам были выданы два билета Москва-Одесса. Купейные места, совершенно бесплатно. Получилось, что мы зря приехали с большим запасом времени, чтобы стоять в очереди – понимая, что такое – взять билет к Черному морю в самый разгар сезона. И теперь отходили от касс ошарашенные, настолько все случилось легко и просто. Алеша даже взял у Старковой билеты и зачем-то понюхал. 

- На подлинность проверяешь? – поинтересовалась Маша. – Все в порядке. – Через два часа вы поедете, а я останусь. И только помашу вам рукой.

В боковой улочке, спускающейся от вокзала, не мы одни коротали часы перед отходом поезда. Заросший кавказец жарил здесь баснословно дорогой шашлык. От его мангала вдоль железнодорожных путей тянуло приятным дымком. А какой-то студенческий стройотряд устроил себе здесь шумные импровизированные проводы.

Похмельный Алеша с трудом преодолевал последние метры. Он уже ничего не говорил. Вцепился дрожащими от напряжения пальцами в мой локоть и закусил губу, упрямо шаркая по асфальту подошвами. Промучившись ломкой всю ночь, под утро он все-таки сумел заснуть. Сил хватило, чтобы добраться до Киевского вокзала. Тут силы кончились, но он не жаловался.

Проводы стройотряда были в самом разгаре. У студентов играл аккордеон. И молодой очкарик лихо рассыпал залихватские куплеты, не смотря на свой щупленький вид и детскую стрижку жиденьких волос. На лавочке, между раздувшихся рюкзаков, чинно восседал бригадир, лет тридцати, всем своим видом демонстрируя старшинство. Он позволял себе только иногда легонько улыбаться в усы. Но его выдавал носок рыжих штиблет, предательски поддергивавшийся в такт музыке.

На откуда-то взявшихся здесь пустых металлических прилавках стояли канистры с вином. Вокруг них были навалены длинные тепличные огурцы, редиска, зелень. В кучки сорной соли можно было макнуть куриную ножку со свисающей душистой, румяной кожицей или вареное яичко.

Студенты в защитных куртках с трафаретом названия стройотряда на спинах разливали из канистры красное вино в походные кружки, сгрудив их на металлическом прилавке. Алеша не мог оторвать глаз от этого зрелища. Даже его выпирающий кадык сухо переглотнул. Но он держался. Не сказал ни слова, только прислонился задницей к соседнему, пустующему прилавку.

- Ладно, уж! Страдалец! – со смехом обхватила Алешу за плечи Старкова. – Сегодня можно немного, чтобы ты совсем не скопытился! Сережа, сходи за вином. Сейчас уже середина дня, немного ему не повредит. Не будем мучить человека, да и нам скоротать два часа до поезда будет кстати…

В день наших проводов Старкова была особенно, подчеркнуто красива. Она надела серьги с бирюзой. Обтягивающая водолазка подчеркивала высокую грудь. А челка волос изредка сваливалась на брови, и прежде чем вернуть волосы назад, Маша каждый раз успевала бросить на меня взгляд, полный авантюризма. Но еще ни разу не попросила меня остаться.

Через полчаса, когда я вернулся с двумя бутылками сухого болгарского вина, оказалось, что мои старания были не так уж нужны. Маша Старкова уже плясала на небольшой площадке, возле прилавков. Она закидывала за голову локти, выбивала дробь низенькими каблуками уличных туфель, встряхивая при этом гривой темно русых волос, и даже подкрикивала при самых яростных переборах гармошки.

Я подошел как раз в тот момент, когда Старкова, разметав юбку в танце, со стоном швырнула руки из-за головы через стороны, тряхнула грудью, и вдруг, заметив меня, смутилась, и сделала вид, что устала. Как будто я застал ее за чем-то нехорошим. В растерянности она подошла к столу-прилавку, приняла из рук бригадира полстакана вина и без раздумий, быстрым, отточенным движением «замахнула» это вино несколькими большими глотками. Бригадир крякнул, с восхищением. А ботаник-гармонист со счастливой улыбкой поднес Маше кусочек хлеба с салом и кружок огурца. Она быстро съела хлеб и неприлично долго облизывала кончиком языка пухлую нижнюю губу. Не спуская с меня того самого авантюрного взгляда из-под рухнувшей на глаза челки.

- Попросим, попросим! – кричали подвыпившие стройотрядовцы.

- Красненькое – это не водка! Не повредит! – вдруг зачем-то начал втолковывать мне посчастливевший Алеша.

Я снял пиджак. Бросил его на пыльный прилавок. И шагнул вперед, на звук аккордеона. Танцор из меня никакой. Особенно для такой русской пляски. Умею только переставлять ноги, как бы в такт музыке, да пожимать плечами. Но стоило мне всего-то сделать пару пританцовывающих шагов, как Старкова, издала грудной стон, и ринулась навстречу, вновь закину локти за голову и, выдавая каблучками долгую и мощную трель по асфальту.

Стараясь подстроиться под нее неистовый танец, я только успевал краем глаза наблюдать, как беспокойные желтые штиблеты окончательно предали усатого бригадира ни на секунду не спускавшего глаз с Маши. Чувствовалось, что этот дядя так проникся, что будь его воля – кажется, бросил бы свой стройотряд, да и все, что есть на свете, включая собственное достоинство, и остался бы с этой женщиной. Которая сегодня плясала для меня! В боковой улочке возле Киевского вокзала.

Пара милиционеров остановилась на противоположной стороне улицы. Они тоже не спускали глаз со Старковой. И, кажется, не собирались вмешиваться в безобразие, которые мы тут учиняли.

- Алешка, спой! – попросила задохнувшаяся Маша. – Спой «Сиреневый туман». Это же твоя, коронная!

Оживший Алеша не заставил себя долго упрашивать. Он шагнул к гармонисту и поинтересовался:

- Знаешь, дорогой, вот эту: «Сиреневый туман над нами проплывает! Над тамбуром горит полночная звезда!»

Паренек деловито кивнул.

- Какой молодец! – изумился Алеша.

Тем временем Маша Старкова подцепила меня за пуговицу на рубашке и утащила в сторону, за забор, отгораживающий железнодорожные пакгаузы.

- Когда мы встретимся в следующий раз, мы больше не будем терять время, - пообещал я. – Все будет в сто раз лучше! - и ненасытно впился в ее горячие и сухие губы.

- Лучше не бывает, - Старкова уткнулась лицом в мое плечо. – Только слишком быстро все заканчивается, - невнятно пробубнила она. – Ты там не унывай без меня. Если хочешь – заведи любовницу. Я ведь все понимаю…

- Не надо мне никаких любовниц! – возмутился я.

- Зарекалась свинья говна не есть, - улыбнулась Старкова, приникшая к моему плечу. – Все равно, спасибо на добром слове. Перестарались мы с тобой. Прожили эту встречу, как прожгли… Так больно расставаться! Но не брошу же я Катюху… А у нее школа начинается.

Я не знал, что ответить и только крепче стиснул ее в объятиях. А ветер вдоль железнодорожных путей разносил запах шашлыков и неповторимый голос Алеши Козырного.

- Кондуктор не спеши-ит! Кондуктор понимает! Что с девушкою я прощаюсь навсегда!..

Аккордеон студента-ботаника тянулся за ним изо всех сил, но не дотягивал. И я поразился, как вышло так, что Алеша не смог спеть в таксопарке? Он же поет – как живет.

- Вообще, ты меня скоро разлюбишь. Бессовестный! – пробубнила Старкова. – Да, не спорь! Кому я нужна, мать семейства с сорванным голосом? Господи! Я же еще и старше тебя почти на десять лет! Впрочем, я сама тоже никогда тебя не любила, - заявила она. – Видимо, я просто тебя хочу. Это только плоть. И почему я такая развратная? Подожди минуточку.

Она наклонилась, подняла с земли нашу бутылку болгарского вина и сделала щедрый глоток из горлышка, лукаво вытирая раскрасневшиеся губы тыльной стороной ладошки.

- Завтра я буду болеть с похмелья, - виновато улыбнулась она погрустневшими глазами и припухшими губами.

- Начинается посадка на пассажирский поезд Москва-Харьков. Нумерация вагонов с головы состава… - раздался гнусавый призыв громкоговорителя.

Стройотряд спохватился расхватывать свои рюкзаки. В щели забора было видно, как замельтешили зеленые куртки.

- И ведь даже спрятаться тут негде. А я так хочу тебя, что зубы сводит, - шутливо посетовала Старкова.

Аккордеон смолк, так и не закончив мелодию.

- Начинается посадка на скорый поезд Москва – Одесса, - прогнусавил громкоговоритель со стороны вокзала. – Поезд находится на третьем пути. Нумерация вагонов…

А возле нас с другой стороны забора возник Алеша Козырный.

- Пора! Наш поезд объявили, – деликатно глядя в сторону, напомнил он. - Как думаешь, в Одессе починят «Стратакастер»? Стоит его таскать с собой?

Певец растерянно продемонстрировал нам гитару в щель между штакетинами забора.

- Возьми, конечно, - вздохнула Старкова, отлипая от меня.

- Вот и я думаю! Должны же там найтись какие-нибудь старые еврейчики - мастера. Такие все, что угодно починить могут, - обрадовано затараторил Алеша Козырный. – Раненый ты мой! – и он снова погладил гитару по деке.

А через двадцать минут, я уже просто стоял в тамбуре. Провожающих уже попросили из вагона. И наша проводница, дородная украинка лет сорока, уже закрыла подножку и стояла наготове у выхода со скрученным желтым флажком.

Я смотрел из-за ее плеча вниз, на остающуюся на перроне Машу Старкову. А она все еще озабоченно торопилась втолковать мне что-то важное.

- Ты не думай пока – где деньги взять. А просто выбери, что у тебя в жизни сейчас главное: долги свои отдать и дальше деньги заработать, или альбом с Алешей записать, как собирались?

Старкову совершенно не смущало, что вокруг стоят люди. Все они перекликались в окошки с отъезжающими, передавали приветы, требовали немедленных телеграмм по приезде, предупреждали, что фрукты с базара надо обязательно мыть… И только она торопилась донести до меня свое.

- Понимаешь, главное в жизни всегда надо делать вовремя – пока бог дает тебе шанс. Может он и тебя испытывает? Главное – это всегда выбор. Или это, или все остальное…

Поезд вздрогнул, и еле заметно тронулся. Перрон медленно пополз назад, а провожающие засеменили вслед за окнами и тамбурами, так и не успев договорить все важные напутствия. По коридору вагона ко мне в тамбур протиснулся Алеша Козырный. Он ласково помахал рукой медленно отстающей от поезда Старковой.

- Как думаешь, Сережа, может мне водку перестать пить? Только красное сухое винцо. В Одессе его много, для здоровья полезно?.. – спросил певец.

И зачем-то смерил хохлушку-проводницу победоносным взглядом.