22 Jan 2010

А над основным усилителем Витька, похоже, недавно работал. Тут же лежали паяльник, канифоль…

Я схватил сумку, побросал туда разобранные блоки, которым еще только предстояло стать магнитофоном. Еще наскоро огляделся в квартире – не забыто ли что-то из наших вещей. Дверь мы не стали закрывать. Быстро спустились во двор. И воспользовавшись темнотой, которой в Гатчине всегда было в достатке, быстро проскользнули на улицу. Милицейской машины до сих пор не было слышно. И мы, быстрым шагом направились в сторону железнодорожной станции.

- Господи! Мы же ему глаза не закрыли! – спохватился на ходу Алеша.

Я остановился. Точно! Вот этого никто из нас не сделал.

- Нельзя возвращаться! Примета плохая, – непоколебимо запретила Старкова.

Мы успели пройти только пару кварталов, когда Алеша пошел медленно, пошатываясь. Мы не сразу заметили, что он отстает.

- Что-то плохо мне… - смущенно объяснил певец.

- До станции совсем недалеко, потерпи чуть-чуть, - попросил я.

Он закивал головой и постарался идти быстрее.

Мы прошли еще метров сто. Но тут Алеша метнулся к ближайшему забору и его вырвало.

В ночи мы стояли, поминутно ожидая звук милицейской сирены. А я непрерывно слышал внутри собственный голос: «Ты не только меня, ты всех нас предал и подставил! Из-за бабы! Мне стыдно, что у меня такой друг! Да ты и не друг, наверное. И стихи твои – бездарные!..» Как я кричал сегодня в трубку Витьке, стараясь отхлестать словами побольнее.

– Сейчас, все пройдет, - захлебываясь обещал певец. - Это я виноват. За мной они пришли! А я за водкой побежал, и дверь не запер! - разогнулся Алеша между спазмами рвоты, – Для меня этот нож был назначен!.. А Витек на себя принял. Словно я сам его убил…

Алеша ошибался. Я промолчал. Не было сил и времени разубеждать его, за кем на самом деле гнался Бес и почему он был так взбешен. И кто почти своими руками подставил Витьку под его нож…

Я собрал все силы, чтобы хоть на секунду выкинуть из головы жестокие слова, которыми я безжалостно терзал друга сегодня по телефону, и которые теперь раздирали мою память. И еще я знал, что это в моей душе теперь навсегда – до конца жизни уже никогда не забыть и не простить себя за это.

Зажмурившись, я постарался не слышать ничего, кроме реальных звуков - как полоскало Алешу. Но только явственнее увидел, как Зяблик лежит сейчас там, в страшной, захламленной комнате. И его, не закрытые глаза, не моргая, остывают. А мои ладони все еще помнили судорожное подергивание умиравшего Витькиного тела. Этого ничем не искупить, сколько не пытайся.

- Ну и куда мы теперь? – спросил Алеша, вытирая рот.

Идти было некуда. Таких мест для нас больше не осталось.

 

 

 

27.

 

В доме Ёсифа Шмеерзона всегда было ужасно шумно. Квартира напоминала не то проходной двор, не то – блат-хату. К пьющему бывшему скрипачу постоянно кто-то заходил. Причем гости самого низкого пошиба. Сосед-алкоголик с пятого этажа, с опухшей рожей и погасшим бычком в углу рта, или дворник, провонявший какой-то кислятиной, придурковато лыбившийся беззубым ртом. Все эти типы, и еще бог знает сколько алкашей, из окрестностей винного отдела ближайшего гастронома, привыкли, что сюда можно завалить погреться, а еще лучше – выпить. Опускающийся на дно, искалеченный скрипач пускал в свою запущенную квартиру любого, кто готов налить полстакана портвейна, или просто так.

На второй день нашего пребывания здесь, Старкова начала бороться с этим явлением. Теперь она сама открывала дверь и выпроваживала частых отвратительных гостей, а хозяин дома – тощий длинный Ёсиф только маячил у нее за спиной, виновато пожимал плечами и звал «заходить на будущей неделе».

Эта квартира стала нашим логовом с тех пор, как мы окончательно перешли на нелегальное положение. Я надеялся – на день, на два. Чтобы закончить дело, начатое летом и казавшееся таким простым. За эту пару дней мы должны были сделать запись. Так, как сможем – другого раза у нас больше не будет.

Я сознавал, что дольше прятаться не имеет смысла. И, как только запись будет сделана, собирался выходить из подполья. После этого начнутся другие дела. От которых нельзя увильнуть. Да я и не собирался. Предстояло отдавать долги. Причем я уже знал, что все долги, которые успел наделать, отдать не получится - мне помешают. Но, что сумею отдать главный долг, прежде чем меня заберут, и начнется череда испытаний – я сильно надеялся.

И для этого уже пошел на определенный риск. Тайком от своих «подпольщиков», я встретился с Василичем на лавочке перед адмиралтейством. Фирменные «шуровские» микрофоны были последней деталью, необходимой для того, чтобы запись получилось качественной. Но, вызывал Василича, я не только за этим.

- Я так соболезную смерти твоего друга! – Василич даже попытался положить мне руку на плечо. Впрочем, благоразумно ее отдернул, видимо, оценив выражение моего лица. И как в этом городе все умудряются всё узнавать мгновенно?!

– Как бы я хотел навсегда развязаться с этим уголовником! Я его уже ненавижу! – вздохнул подпольный продюсер. – Кстати, Сергей, ты можешь быть уверен – про нашу сегодняшнюю встречу, он ничего от меня не услышит!

- А вот это как раз нужно сделать наоборот! – прервал я излияния подпольного продюсера. - Исподволь, дай знать Бесу, что мы с Алешей все-таки записали альбом, который хотели. И пленка – первый оригинал - у меня. Проговорись как-нибудь небрежно. Можешь сказать, что я тебе звонил, сделку предлагал?.. А где я живу, и где записываемся – тебе не известно.

Продюсер оторопело посмотрел на меня.

- Так он же начнет сразу тебя искать? Он же убить может?

- Просто сделай это, - попросил я. - И тогда мы квиты. Я буду считать, что ты ни передо мной, ни перед Алешей ни в чем не виноват…  Пусть Бес меня ищет. Я буду ждать, когда найдет.

Василич, еще летом самоуверенный пятидесятилетний бодряк, за последние недели осунулся и похудел. С минуту продюсер еще пожевал губами, прикидывая свою выгоду, и риски тоже. Получалось, что в случае удачи, я мог бы избавить его от Беса. Соображал он быстро, но вряд ли верил в меня. Впрочем, сам он в любом случае ничего не терял. На том и расстались.

Мы уже второй день безвылазно сидели в квартире Ёси. Я вспомнил оставшиеся от института инженерные навыки: паял и тестировал блоки, пытаясь собрать магнитофон. Часть Витькиных схем осталась не завершена, и мне требовалось кропотливо разбираться - каким путем шла его гениальная техническая мысль.

Старкова тратила энергию на то, чтобы отмыть и отчистить заскорузлое помещение квартиры Ёсифа. И даже умудрилась оттереть ванную комнату.

И только Алеша уже вторые сутки без движения лежал на диване, глядя в потолок. Он ничего не ел. И что еще более удивительно – не пил. Говорил, что болит голова.

Миска с похлебкой, которую сварила ему в обед Старкова, так и стояла нетронутая на стуле, рядом с диваном, когда я вернулся после встречи с Василичем.

Алеша даже не взглянул, когда я развернул перед ним газетный сверток с фирменными микрофонами.

- Как ты, Алеша? – спросил я, присаживаясь в ногах.

- Голова что-то болит, - поморщился певец.

- У нас все готово, - сказал я. – Вот, микрофоны принес. Сейчас последние два провода припаяю и аппарат готов. Можно начинать.

- Так музыкантов нет, - не поворачивая, головы напомнил Алеша.

Я знал, что музыкантов нет. Их и не могло быть.

- Мы же сразу договаривались, что оркестра не хотим. Только несколько инструментов. Такое камерное исполнение…

- Акустический концерт, - пояснил из-за моего плеча Ёсиф. Он был слегка под хмельком и смотрел на жизнь гораздо веселее нас.

- Так нет же ничего, - отвернувшись к стенке, пробормотал Алеша. – А сам я на гитаре только три аккорда могу изобразить…

- Все у нас получится! – заявил Ёся. – Маша будет второй гитарой. Серега ритм отобьет, какой никакой. Вилкой по тарелочкам и стаканчикам. Еще дверью скрипеть будем в нужном месте – она у меня певучая. Ну и сам я подыграю маленько.

- У тебя же пальцев нет? – опешил я.

- Только на одной руке! – с энтузиазмом возразил Ёся. – Так что на скрипке я больше не игрун. Продать ее уже успел. Но подумай сам: раз нет одной руки, а еврейский музыкант есть – что требуется?.. Правильно – такой  инструмент, чтобы одной рукой играть можно было!

Он с восторгом хлопнул себя по ляжке здоровой рукой и направился к шкафу, бормоча «сейчас, сейчас, я покажу». И принялся лихорадочно шарить в ободранном платяном шкафу. Перетряхнув все его тощее содержимое, Ёсиф нашел то, что нужно и вернулся с гордым видом победителя, в комнату, где валялся Алеша. В руке Ёсиф нес симпатичную губную гармошку.

- Понял!? – он продемонстрировал нам хромированные бока гармоники. – Извини, брат, аккордеона, как ты хотел не получается, зато музыкант-инвалид у вас группе играть таки будет! – хохмил Ёся. - Серега мне сейчас из проволоки соорудит на плечи такую держалку для этого инструмента, и я смогу в нее дудеть сколько хочешь. Не веришь? Ты Ёське Шмеерзону не веришь?

Бодрость и веселье культяпого скрипача никак не подействовали на Алешу.

- А соседи? – даже не пошевельнувшись, спросил он. – Как только начнем шуметь – сразу милицию вызовут.

Я все больше понимал, что он пытается любыми способами избежать необходимости петь.

- Соседи у меня привычные! – снисходительно заявил Ёсиф. – Мы с мужиками тут порой такие концерты закатываем, что хоть святых выноси. Они прошлый год еще возмущались, а нынче как-то притерпелись… И вообще, с каких это пор ты начал о соседях беспокоиться? А, Козырный? Ну, что с тобой?

- Как будто оборвалось что-то внутри, там, в Гатчине, - наконец признался Алеша. – Когда увидел, как этот пацан - Витек - лежит весь в крови... С тех пор все думаю – это же из-за меня! Если б я не выебывался, и продолжал петь, что на роду мне написано – всем было бы только лучше… А я позарился на то, что мне богом не отпущено, будь она проклята - эта запись!

- Брось! – опешил Ёся. – Ладно, Серега, ты иди магнитофон готовь. А мы тут вдвоем потолкуем. Я уже видел, как с артистами такой ступор случается. Знаю, как с этим справляться. Что-нибудь сейчас сделаем. Ты иди, не беспокойся…

В комнате Маша потихоньку перебирала струны гитары. Она наигрывала легкую какофонию, пробуя разные аккорды. Перехваченный резинкой хвост черных волос лежал на ее плече. Она старалась, даже легонько покусывая нижнюю губу. За несколько этих бешеных дней у меня не было времени даже толком полюбоваться на нее, не говоря уже о большем. И только теперь я с первого взгляда оценил, насколько привлекательна эта женщина, когда она так держит гитару, перебирая пальцами по черному грифу сильно, но с нежностью, вверх и вниз. Она заметила мой взгляд и улыбнулась в ответ.  

- Ты осторожнее с паяльником! – предупредила Маша. – Все на меня смотришь – пальцы себе не сожги!

И так лукаво она при этом улыбнулась, что стало ясно – и она любуется мной со стороны. Что-то странное творилось тогда. Никогда прежде со мной не случалось такого, чтобы просто сидеть друг напротив друга, поглядывая исподтишка - и от этого уже испытывать небывалое тонкое наслаждение. И, что самое ужасное - трахнуть женщину уже становится не главным. И как это понимать?

Но точно помню, как тогда ощутил неистовый прилив нежности, пополам с болью. Потому что я уже знал – вряд ли нам дано долго вот так смотреть друг на друга. И не отведет ли брезгливо взгляд Старкова, если узнает, как я из уличного автомата позвонил в КГБ, майору Соколову?

- Я подпишу все ваши бумаги, если дадите мне доказательства, что Бес – ваш стукач, - пообещал я ему.

- То есть вы согласны информировать нас о делах Алексея Козырева? – спросил он.

- Сделаю, что смогу, - выдавил я.

- Я тоже посмотрю, что можно сделать, - ответил Соколов. – Позвоните завтра.

Судороги тела агонизирующего Зяблика, все еще отдавались в моих ладонях. Как бы я ни пытался их забыть, или спрятать ладони в карманы, или сжать в кулаки. И я знал, что есть только один способ унять эту пытку.

Я готов был отдать любую цену, чтобы покончить с Бесом. Чтобы он сдох. Пусть даже цена будет тяжкой и грязной. Этого не избежать – я понимал. И когда все кончится, Маша так или иначе узнает это обо мне. Узнает уже скоро. И, может быть, станет презирать не только меня, но даже себя за этот сегодняшний любящий взгляд.

Сияющий Ёся, вывел из соседней комнаты Алешу.

- Можно начинать кон-церт! – с артистической расстановкой объявил бывший скрипач.

- Что будем петь? – осведомился Алеша.

- То, что ты всегда хотел, - опешил я, и только сейчас вдруг понял. – Так ты не знаешь, что ты хочешь петь?!.. Ты же всегда говорил, что хочешь петь что-то нормальное! Ты что, даже не думал над репертуаром?!

Он устало сел на стул.

- Ну, давайте попробуем что-нибудь хорошее, современное? – предложил Ёся. – Надо только начать, - увещевал он, подавая Алеше микрофон.

Тот вяло взял микрофон, поправил длинный шнур, чтобы лежал удобнее.

- Ему всегда другие люди подбирали песни, - объяснила Маша, не переставая перебирать струны.

- Спой «Мечту», Юрия Антонова? – пришло мне в голову. – А что? Помнишь, как ты хотел ее спеть? Хвалил, что песня хорошая. Людям понравится. Играть ее не сложно. Согласен?

Я включил магнитофон, настраивая запись. Стрелочки индикаторов обоих каналов чутко реагировали на малейший звук. Я нажал кнопку. Тонкая магнитная пленка «Тасма», плотно стиснутая вращающимися резиновыми валиками, заструилась с бобины на бобину со скоростью 19 см в секунду. Запись пошла, я беззвучно кивнул.

- Ну, что? Ван-ту-фри, поехали! – воскликнул Ёсиф.

Культяпый скрипач выдал вступительную трель на губной гармошке.  Маша от души ударила по струнам гитары, и сыграла вступление, как оно звучало у Юрия Антонова. И…

Там, где Алеша должен был запеть – он так и не открыл рта. Гитара замялась и сникла. Я щелкнул тумблером, останавливая запись.

- Извините… - пробормотал Алеша.

- Ничего, бывает! Сейчас сделаем второй дубль! – пожал плечами Ёсиф.

- Какие-то руки у меня совсем холодные, - пожаловался певец, потирая кисти рук.

- Может чаю горячего тебе налить? – спросила Старкова.

- Нет, надо просто распеться, - отказался он.

- Ой! Да когда ж ты распевался! Всегда все с листа делали! – ухмыльнулся Ёся. – Я знаю, чего этому парню не хватает! – подмигнул он.

Я сделал вид, что не понимаю намека скрипача и отмотал пленку обратно. Убедившись, что все готовы, снова включил запись. Маша опять проиграла гитарное вступление, Ёсиф дунул в гармонику. Подошло время вступать голосу.

- Мечта сбывается!.. Мечта сбывается! – не в такт даже не пропел, а как-то проперхал Алеша. – Мечта сбывается!.. - Слова прозвучали так фальшиво, словно певец напрочь потерял не только голос, но и музыкальный слух.

Он в бешенстве швырнул микрофон в угол, отошел и сел на подоконник, засунув мерзнущие кисти рук подмышки. Алеша сидел, отвернувшись от нас, словно пристально разглядывал что-то в непроглядной темени за окном.

Пальцы Старковой вхолостую пробежали по струнам. Все мы молчали. Пленка в магнитофоне бесшумно и безрезультатно утекала, огибая магнитные головки.

- Алеша! Не мучай себя, тебе надо накатить! – заявил, наконец, опытный Ёся. – Я такое часто у артистов видел. Ну, где ж взять кураж, когда поешь на сухую? Давай, я мигом к таксистам слетаю, возьму бутылку «беленькой». Заведемся с «толкача»! Примем по чуть-чуть, и распоешься, как соловей! – обнадежил Ёсиф. Ему самому явно хотелось выпить.

Мне эта идея не нравилась, но другого пути вернуть Алеше необходимый кураж я не видел. Ведь в таком состоянии он петь не сможет. Это было видно невооруженным глазом. И я боялся худшего. Эти два дня Алеша вел себя так, словно у него внутри что-то сломалось. И где-то в глубине души я гнал испуг, что он уже никогда не сможет петь. Как будто вечная радость, которую он всегда испытывал, когда голос свободно лился у него из глотки, навсегда покинула Алешу Козырного.

- Я не стану пить, - не отрываясь от окна, похоронным тоном ответил Алеша. – Вообще, думаю завязать навсегда.

- Тебе надо научиться петь трезвому, - вздохнула Старкова.

Я остановил магнитофон, чтобы не тратить зря пленку. Все стеснялись смотреть на Алешу.

- Я трезвый никогда не пел, - признался Алеша. – Просто не знаю, как это делается. Простите, подвел вас… Ты, Серега, не думай, это не каприз, - всхлипнул Алеша, упорно не отрываясь от окна.

- Ну, тогда пойду хоть чайку поставлю, - пожал плечами разочарованный Ёся, и отправился на кухню.

 Я сидел перед готовым к работе, но таким бесполезным сейчас магнитофоном. Не представляя, как вернуть голос Алеше. Я сумел собрать магнитофон. Когда-то прежде был способен раздобыть денег, чтобы организовать запись. Но вдохнуть божью искру обратно в этого человека было выше моих сил. Как ни странно я даже не злился на него. Нисколько. Совсем не так, как бывало раньше.

Даже наоборот. Возможно, сегодня был последний день, когда я мог смотреть в глаза Алеше Козырному без стыда. Еще не чувствуя себя предателем.

- У тебя же талант, Алеша, - только и сказал я.

- Знаешь, Серега! – простонал он. - Талант – он как волк из русской сказки. Оседлал его, и он послушно везет, и выручает. Но его надо кормить. Помнишь сказку? Когда волк поворачивает голову, Иван-царевич, должен кинуть кусок мяса. И когда говядина кончается, приходится Ваньке отхватывать кусок своей ляжки и кидать волку в пасть. Иначе чудес больше не будет.

Он с трудом подбирал слова. Может быть, именно об этом думал, все эти дни, глядя в потолок?

- И вот эти-то куски для волка – самые сладкие. Помнишь? Вот и талант, как волк, долго выручает. Носит, где попало, вытаскивает из передряг. Но за это кормить его требует! Ломтями своей души. Скармливать ее по кусочкам. И в какой-то момент уже мясо ободрано до костей. И взять его негде – все истратил почем зря, все по мелочам раньше скормил. И чудеса кончились…

Я сел рядом на подоконник. Не зная, что ответить, просто обнял его за плечи. Старкова отложила гитару и подошла к нам. Вплотную, как в Москве.

- Ну, что у тебя не так? Руки мерзнут? – спросила Старкова Алешу. – Хочешь, погрею? Ты не бойся, это у тебя временно. Если в горле связки целы – значит, голос будет. Это у тебя в голове тормоза, это пройдет.

Но Алеша только судорожно отдернул руку, засунув ее обратно подмышку.

- Давайте хоть что-нибудь запишем? – предложил Ёсиф, вернувшийся с горячим чайником. – А то аппаратура попусту простаивает – он кивнул на тихо гудящий в центре комнаты магнитофон. – Давай, Маша тебя, что ли запишем? Спой хотя бы вполголоса? Пусть останется для истории?

Мысль была хорошая. Мы еще немного поуговаривали Машу, и она согласилась. Взяла гитару, и пошла настраиваться потихоньку спеть. А Ёся налаживал ей что-то самодельное вместо стойки для микрофона. И пока они всем этим занимались, я сказал потихоньку, чтобы они не слышали.

- Это ничего, что сейчас не пошло. Ты прости, что я не смог все толком организовать, что нет оркестра, нет зрителей, аккордеона – и того нет! Просто другой возможности у нас не будет. Эта – последняя. Но ты не думай, я не давлю на тебя. Посиди с нами и все. А потом попробуем еще, когда будешь готов?

Он кивнул. А я пошел к магнитофону и начал отстраивать уровень под негромкий голос Старковой. Она потихоньку распевалась на пробу.

- Что стоишь, качая-ась, то-онкая рябина! Головой склонилась до самого тына!..

Я уже почти настроил звук, когда Алеша спрыгнул с подоконника.

- Спою! «Тонкую рябину» и спою! – объявил он.

- Так это же женский репертуар? – опешил Ёсиф.

- Какая разница? – пожал плечами Алеша. – Пел же я по пьяни: «И вот я проститутка! Я фея из бара»? И ничего!

Он уже подошел к микрофону.

- Уверен, что уже нормально? – поинтересовался я. – Подожди минуту, я еще раз звук настрою.

Он переминался с ноги на ногу перед микрофоном, все еще пытаясь отогреть зябнущие руки. Старкова отложила гитару подошла к певцу, не спрашивая, взяла его руку в свои ладони.

- А ты спой, как будто Витя сейчас с нами. Он ведь тоже ждал этой записи, хотел услышать. Спой для него? – кротко предложила Маша. – Представь, что он сидит тут на подоконнике, невидимый?..

- Вот, как мы сделаем, - решил Алеша. – Серега включай запись и тоже подойди, возьми меня за руку. Мы все будем петь, аккомпанемента никакого не надо. Просто споем хором, в несколько голосов, - попросил он.

- Да я вообще петь не умею, ни слуха, ни голоса, - опешил я. – Все вам испорчу!

Старкова только зыркнула на меня гневными глазами.

- Иди сюда! Вставай с той стороны! – приказала она. - Мы подальше от микрофона, получится бэк-вокал, второй голос. Просто подтягивай за Алешей, не вздумай его перекрикивать. Мы – только фон…

Пришлось мне встать. Я взял протянутую руку Алеши и ужаснулся. Только сейчас поняв, что его ладонь действительно холодна, как ледышка.

- Я сам вступление скажу, как обычно! – предупредил Алеша.

Ёсиф дотянулся и нажал кнопку «запись», бобины магнитофона в очередной раз начали вращение. 

- Тут, в Питере и Одессе кто-то распускает слухи, будто все – кончился Алеша Козырный! – с неподражаемой интонацией, (как на корабле историю про Челентано) начал Алеша свое представление. – Так я скажу назло врагам – не дождетесь! И сегодня для одного прекрасного человека, которого уже нет с нами Алеша Козырный с друзьями исполнит свой самый козырный концерт. Такого вы еще никогда не слышали, и не ждали от меня. Потому что это «Концерт на крови». Слушай сюда, Витек! Говорят, у вас там, в райских кущах ангелы поют. А я вот не ангел, и меня туда не пустят. Так что мы тебе отсюда споем. А ангелам ты вели часок помолчать – нас послушай!

 

 

 

28.

 

Мы записывали альбом двое суток. В первый день – до трех часов ночи. Потом с восьми утра и снова до полуночи. Почти не спали, утром как-то не сговариваясь, все разом поднялись, и снова принялись за работу.

На пятисотметровую бобину с двух сторон вошло в итоге почти тридцать песен. Концерт действительно получился акустическим. Первая песня «Тонкая рябина» - только вокал, она заняла две с половиной минуты. Дальше уже записывались под аккомпанемент двух гитар и губной гармоники, а мне иногда поручали отбивать ритм, на чем попало. Один раз я даже хлопал по подушке специальной решеткой для выбивания пыли.

Мы совсем не делали дублей. А если песня «не шла» просто стирали ее и пели другую. Каждый раз Алеша решал, что же он хочет исполнить. В основном набрались народные лирические песни, романсы, кое-что из «белогвардейского» цикла, и совсем немного избранных вещей из эстрадного репертуара. И даже одна песня была исполнена на стихи Витьки Зяблицкого. Текст его стихотворения (довольно наивного) «Ненаглядная моя певица», изобретательный Ёся подсказал положить на музыку популярной песни «Листья желтые над городом кружатся». И текст лег вполне удачно.

Вообще, работа буквально горела, мы не замечали времени, и спохватывались, только когда у Маши сводило пальцы, отбитые о гитарные струны, или когда от дыма дешевых сигарет в комнате становилось невозможно продохнуть. Ёся за спиной у Алеши время от времени поднимал вверх большой палец искалеченной правой руки, демонстрируя, что все у нас получается. А во время перекуров с восторгом сообщал, что: «Такого Козырного никто не ждет! Это будет фурор! Кобзону с Пугачевой пора заканчивать карьеру!»

Маша была сдержаннее, но и у нее время от времени прорывался восторг – несколько раз она буквально заслушивалась, как пел в эти дни Алеша. И у меня внутри то и дело растекалось ликование. Так, что трудно было усидеть на месте за пультом магнитофона. Я знал, что надо будет еще переслушать все на чистую голову – чтобы составить более-менее объективную оценку. Знал, что первое впечатление обманчиво. Но казалось, что буквально все тридцать песен получились на высоком уровне, а две-три как минимум, могли стать шедеврами. То как Алеша спел «Разлуку», изображая стиль Вертинского или «Русское поле» из кинофильма про «Неуловимых мстителей» было неописуемо. Но, честно говоря, от «Тонкой рябины» которую мы спели все вместе, первой, аж мороз по коже пробегал. И уж, как минимум, это было ни на что не похоже. Ни на советской эстраде, ни в подпольных записях коллекционеров, такого не было никогда.

Поэтому, когда мы за полночь свернули работу и усаживались за стол ужинать, по-моему, в каждом из нас гудел восторг, и в груди теплилось удивительное ощущение только что совершенного чуда.    

Старкова, мурлыкая про себя «Думы окаянные», раскладывала по тарелкам сваренную горячую картошку. Ёська открыл форточку, чтобы выветривалось курево, и притащил из холодильника единственное, что в нем хранилось – трехлитровую банку соленых огурцов, уже наполовину опустошенную.

- Надо бы выпить под такое дело?! – заявил он. – Отпраздновать успех?

- Ах, Ёсиф, Ёсиф, старый добрый Ёсиф!.. А что, может правда накатить последний раз, а потом завяжу? – поддержал культяпого скрипача Алеша.

Улыбка не сходила с его лица. С того момента, когда Алеша понял, что снова способен петь, он буквально сиял счастьем и работал самозабвенно и остервенело, пока магнитная пленка не кончилась.

- Нет уж! Решил завязать – не делай себе поблажек, - попросил я.

То, что Алеше снова хочется выпить, было очень хорошо заметно. И Старкова не спускала с него озабоченных глаз.

Ёся недовольно крякнул, но ничего не сказал. Принялся наливать себе чаю с явной неохотой, а потом полез вилкой в банку.

- Ну как такой продукт без водки употреблять? – посетовал он, рассматривая, наколотый на вилку аппетитный огурчик.

- Обыкновенно! – отрезала Маша.

- А может и правда, взять по-маленькой? Не грех ведь, когда такую работу закончили? – мечтательно представил себе Алеша. Однако увидев выражение наших лиц, даже рассмеялся: - Да ладно, что вы на меня так уставились? Все в порядке будет. Я вот даже думаю - надо, наверное, в клинику сдаться. Ведь делают же врачи что-то, бросают же люди пить?

- Ты лучше представь, какие перспективы перед тобой откроются, если ты с выпивкой завяжешь? – подбодрил я, торопясь сменить опасную тему. – Сейчас, после этого концерта все же поймут, что ты можешь спеть что угодно. И надо искать выходы на нормальную эстраду. Там тоже должны быть где-нибудь нормальные люди? Попробуй сам пойти, поговорить с какими-нибудь директорами филармоний, им же тоже штаты надо укомплектовывать, а такие голоса на дороге не валяются.

- И начнется: «Выступает артист Ленинградской филармонии!» - громогласно паясничал Ёся. – Помнишь, как ты всегда любил объявлять.

Алеша смешно улыбался до ушей набитым картошкой ртом.

- Когда будешь писать мемуары, не забудь нас упомянуть, как этот альбом записывали, - напутствовала Старкова. – А то забудешь все,  а потом напечатают «только благодаря моему гениальному таланту»!

Алеша так смеялся, что даже поперхнулся.

- Ладно, пойду ванну наберу, полежу, отмокну. А то, что-то голова от недосыпа болит, - признался он.

- Там полотенце большое я положила! – крикнула вслед Маша.

И мы остались за столом втроем.

- Как ты распространять все это думаешь, Сережа? – спросила Маша, вытаскивая сигарету из пачки.

- Еще толком не знаю, - признался я. – Это уже следующий этап. Главное - мы сделали то, что хотели. А насчет распространения есть у меня одна идея, только она еще сыровата. Вот представьте, сделать двадцать копий пленки, пойти на вокзалы и раздать в поездах дальнего следования, - начал рассказывать я. - Там же поездные бригады крутят день и ночь свое радио. Ставят, что попало, без цензуры. И через несколько недель наши песни станут известны по всей стране: от Москвы до Владивостока. И можно в конце пленки назвать телефон – типа по вопросам приобретения – обращайтесь…

- Неплохо придумано, - оценил Ёсиф.

- И потом по этому телефону на тебя выйдут или милиция, или уголовники. Хороша идейка! – не одобрила Старкова.

- Тут есть фактор времени, - пожал я плечами. – Пока они сориентируются, дело уже закрутится. Впрочем, я потому и говорю, что идея сырая – там надо еще подумать.

- Лишь бы только этот Бес не узнал, что мы альбом записали, - пробормотала Старкова. – Что ты улыбашься, и молчишь? – насторожилась она.  

- Он все уже знает, - проговорился я.

- Нас кто-то опять заложил?! – вскрикнула Маша.

- Я это сделал, - признался я.

- Зачем? – не понял Ёсиф.

Я не ответил, и какое-то время мы сидели за столом, молча.

- Ёся, дорогой, там, на кухне что-то пригорает, сходи, проверь, - не своим голосом пробормотала Старкова.

Недоумевающий скрипач поднялся и вышел на кухню.

- Я могу тебя уговорить, этого не делать? – спросила Старкова. -   Уехать, забыть – этот гад найдет свою погибель и без тебя… Он же просто мразь, которая не понимает, что творит. Мстить ему - то же самое, что пристрелить животное, которое напало на твоего друга. Как ты не понимаешь?..

Она умоляла. В глазах ее стояли слезы.

- Машенька, - как можно нежнее ответил я. – Бес уже от меня никогда не отстанет. Не стоит обманываться. Тут вничью сыграть не получится. Он точно не успокоится, пока меня не достанет. Так уж сложилось, что двоим нам не жить на свете.

- Ты погибнешь, ты ведь не убийца. Он – убийца. Ты обречен, если попытаешься напасть на него… - с ужасом вбирая воздух, представила она.

- У меня есть план. Все не так плохо. Я не собираюсь затевать с ним дуэль на ножах. Я очень хорошо подготовлюсь, - пообещал я.

Она уже не уговаривала, а пристально смотрела на меня сквозь слезы.

- Я так тебя люблю, что если с тобой что-нибудь случится, я не выживу – умру с тоски, - призналась Старкова.

Я только обнял ее в ответ. Потом мы стояли, обнявшись перед окном. Прижимаясь к моей груди лицом, мокрым от слез и слюней, Старкова безнадежно промочила мою рубашку.

- Страшная стала, да? – всхлипнула она, немного успокоившись. – Умыться надо. Я так тебя хочу! Каждой клеточкой! Сейчас пойду, умоюсь, выгоню Алешку из ванной, что-то долго он там отмокает…

Я разжал объятия. Старкова постучала в дверь ванной комнаты.

- Алеша! Открывай! Мне умыться надо!

- Так он уж с полчаса как затих там, - подал голос с кухни Ёсиф. – Пока вы там обжимаетесь.

- Как так затих?! – встревожилась Старкова.

- Заснул, может? Он любит в ванне спать, везде соседей топит, - вспомнил я.

Я стучал в двери ванной сначала костяшками пальцев, потом наотмашь кулаком. Даже если бы Алеша спал беспробудным сном – он должен был подскочить от таких звуков.

- Высаживай дверь! – согласился Ёся.

Хлипкий шпингалет, на который запиралась дверь в ванную, со звоном отлетел куда-то в стенку. И горячая вода, обретя свободу, хлынула нам на ноги. Она уже давно переливалась через край ванны.

Алеша лежал голый в ванне, скорчившись. Причем кисть левой руки он держал над водой как-то неестественно, судорожно выгнув ее. Виском его голова лежала на бортике ванны. И один глаз был дико, неестественно выпучен. И выпиравший огромный глазной белок заполнило красным кровоизлияние.

- Господи! – вскрикнула Старкова. – У него удар, инсульт, наверное!

На раковине рядом с ванной стояла пустая рюмка. А под раковиной пряталась початая бутылка водки.

- Слишком легко согласился, что пить не стоит, - понял Ёся. – Мою заначку нашел. Хотел в ванне потихоньку от всех жахнуть, чтобы не наругали…

Алеша дернул рукой и что-то нечленораздельно промычал. На губах у него выступила пена. Он был ужасно худой.

- «Скорую» надо, - пробормотала Старкова, не двигаясь с места. – И воду закрыть… Беда у нас.

 

 

 

29.

 

Бог избавил Алешу от жалкой участи лежать парализованным «овощем» и ходить под себя. Певец умер через сутки в больнице, так и не приходя в сознание. Для самого Алеши все людские заботы,  тревоги и несбывшиеся надежды остались позади. Однако, этого нельзя было сказать о тех, кто еще оставался по горло в земной жизни.

Даже сам господь оказался не в силах оградить певца от потока фальши и лицемерия, который люди обрушили на Алешу Козырного после его смерти, начиная уже с похорон. У нищенствовавшего певца откуда-то взялась целая туча почитателей и чуть ли не покровителей. Какой-то партийный чин, как намекали - из близкого окружения Романова - якобы, поспособствовал выделению земли для могилы на престижном кладбище.

Деньги на пышные похороны возникли из другого авторитетного источника. Поговаривали, будто питерская братва выделила из общака огромную сумму, на упокой души любимого исполнителя «Мурки» и «Таганки». И такое сумасшедшее количество людей уже выразило намерение побывать на похоронах, что в пору было звать конную милицию, предотвращать эксцессы и давку. Ведь сколько еще людей присоединятся к процессии в последний момент, по зову души, не мог знать никто.

Все эти подробности я узнал буквально за одну минуту, утром в день похорон, в квартире Василича. Его обширная жилплощадь стала местом прощания с Алешей. По комнатам слонялись какие-то люди: женщины в темных платьях и мужчины в цивильных костюмах. Звучали приглушенные голоса, и выражения лиц у всех были по возможности скорбными. А воздух в помещении мгновенно стал затхлым.

Растерянный Василич с порога вывалил мне все свои страхи, слегка потряхивая щеками. Если кавалькада машин выстроиться через весь Невский проспект – что вполне могло случиться - это могут счесть за политическую демонстрацию недовольных. Он бормотал, что сбился со счета: пятьсот человек будет, тысяча или две…

Но уже через секунду я узнал, что среди этих двух тысяч не должно быть только двух людей – меня и Старковой.

- Что здесь делают эти убийцы?! – раздался знакомый голосок с нотками трагической хрипотцы. – Они уже сделали свое дело – загнали Алешку в гроб. Всю кровь высосали. Как они вообще посмели здесь появиться? – из соседней комнаты показалась Ева Томашевская.

Выглядела она безупречно. В узком черном платье, почти в пол (я не разбираюсь в таких вещах, но даже мне было ясно, что это траурный наряд от каких-нибудь французских модельеров). Рыжие пряди волос были забраны назад, причем в заколке поблескивали мелкие драгоценные камни. На пальце у нее посверкивал камень покрупнее.

- Ни стыда, ни совести! – продолжала наступать Ева, подбоченясь, как иногда позволяют себе рыночные торговки. – Теперь они заявились сюда, поглумиться над семьей покойного, над самыми близкими его людьми!

- Кто эта женщина? – недоуменно спросила Старкова, державшаяся чуть сзади меня.

- Эта женщина, между прочим, вдова покойного! – неожиданно взревела Ева, взяв самую сильную свою ноту.

- Какая вдова? Разве у Алеши была жена? – пожал я плечами, переводя взгляд на Василича.

- Какая жена? – со всхлипом простонала Томашевская – Законная!

С этими словами она откуда-то мгновенно извлекла паспорт, и принялась показывать тот разворот, где ставится штамп о вступлении в брак. Такой штамп в ее паспорте виднелся. Причем Ева демонстрировала документ не столько мне, сколько подсовывала его под нос Маше Старковой.

- Этих людей не должно быть на похоронах. Они его погубили, и я не потерплю такого кощунства…

- Разобраться с ними? – предложил угрюмый тип, вышедший из той же комнаты. Я сразу узнал одного из подручных Беса. Дело принимало поганый оборот.

Ева молча, картинно развернулась и пошла обратно в комнату, промакая глаза платком. Бандит, не понимая, что ему делать, двинулся за ней.

- Беса нет, - успел шепнуть мне Василич. – Я бы иначе тебя не позвал.

Но, было ясно, что в комнату, где стоял гроб, хозяин квартиры все равно не пустит, не взирая, на расположение к нам. Там как раз начиналось прощание с Алешей.

- Его незаурядный талант мог бы открыть новую страницу в культурной истории города на Неве! Не даром, партийные руководители внимательно присматривались к творчеству Алексея Даниловича…

Я поразился, узнав Валета, произносившего над гробом эту ложь, хорошо поставленным голосом. В руках он держал пышный траурный венок, весь увитый лентами с золотым тиснением. Валет всегда мечтал перескочить из райкома комсомола на любую должностешку в Смольный. Значит, у него получилось? А заодно подтверждался слух, что кто-то из партийных бонз, оказался поклонником песен Алеши – Валет сейчас явно выполнял поручение своего начальства.

Впрочем, долго наблюдать это мерзкое зрелище мне не дали. Василич, пользуясь моментом, что мы остались одни, подвинулся ближе и зашептал вполголоса.

- Так вы успели с Алешей записать альбом, о котором ты говорил? Какой-то особенный? – поинтересовался он. – Дашь послушать? – страсть меломана брала свое. – Алешина смерть всех всколыхнула. У него сейчас будет посмертный всплеск популярности. Народ бросится его записи покупать. За несколько дней гору пленок продать можно. А если появится новая, неизвестная прежде запись – ей цены не будет, - со значением намекнул продюсер.

- Это, правда, что Евка говорит? – ушел я от ответа.

- Все так, - энергично закивал головой Василич. – А вы не знали? Известная история. Года два назад, по пьяни заспорили, что Алеше слабо на Евке жениться. Он тут же и женился. Так что она теперь безутешная вдова и законная наследница… - вздохнул Василич.

- Слышь, - позвал меня угрюмый блатной. – Зайди, тут с тобой поговорить хотят. Базар есть. 

В соседней комнате, Ева Томашевская повернулась ко мне, подошла вплотную и даже взяла пальчиками за лацкан пиджака.

- Я хочу помочь разрулить твои проблемы с Бесом, - вкрадчиво заговорила она, поглядывая снизу вверх поблескивающими, влажными глазами (Старкова рассказывала про женский приемчик - если капнуть немного глицерина, глаза выглядят так, будто на слезах.) – Я могу договориться, и он отстанет от тебя.

- Каким это образом? – усмехнулся я.

- Ты должен кое-что сделать. Попросить у Беса прощения. И перед Алешей, покойным… За то, что заездили его. Сделать это надо при всех, чтобы все видели. Ну, и только извинений на словах, конечно, теперь уже не достаточно. Ты еще должен…

- Руку ему поцеловать? Или ногу? – поинтересовался я.

Внутри закипала ярость. Ведь эта сука сидела в машине, когда Бес зарезал Зяблика!

- Просто верни пленку, которую с Алешей только что записали, - как ни  в чем не бывало, сообщила Томашевская. - Бес вообще хочет прекратить это безобразие, когда записями Алеши торгуют все кому не лень. Он хочет, чтобы все сначала разрешения спрашивали, а потом – отстегивали процент семье покойного. Это же справедливо? А он проконтролирует, чтобы никто не жульничал. Поэтому он считает, что ты должен семье покойного. А это же святой долг. И если ты его отдашь – с ним можно договориться…

- А, по-моему, он не станет договариваться, - еле сдерживаясь, возразил я. - Он меня прирежет сразу. Помнишь, как он Витьку зарезал в Гатчине?.. Или забыла?

- На могиле Алеши ему будет легче тебя простить. Воры любят красивые жесты, – рассуждала Ева, никак не отреагировав на упоминание Витки. – А потом, ты все-таки недооцениваешь и степень моего влияния. А я - гораздо больший твой друг, чем ты думаешь.

Пользуясь тем, что на нас никто не смотрел, она ладошкой, которой все время теребила лацкан пиджака, скользнула по моему боку, затем вниз по животу и крепко, ощутимо взяла меня за промежность. Я даже вздрогнул, не ожидая от себя такой реакции. Все-таки Евка была конченой стервой.

- Если я принесу запись, то смогу пройти на похороны? – понял я.

Она кивнула, с явной неохотой отпуская то, за что держалась. Но в комнату уже зашел Василич с какими-то людьми. 

- Все решено, прощание до обеда, а в четыре – уже на кладбище, - объявил он. – Оркестр приедет к двум…

- Никакого оркестра! – возмутилась Томашевская, возвращаясь к роли безутешной вдовы. – Пусть звучат песни самого Алеши. Лучшее из его блатного репертуара! Колонки установим на крыше машины.

- Алеша этого всегда боялся – что у него на похоронах будет блатняк играть! – ужаснулся я. – Он «Лебединое озеро» хотел, - вспомнился мне наш летний разговор у пивнушки.
  

responsive

 
                - Это не обсуждается! – отрезала Ева категорически. –  Авторитетные люди попросили…   

- Кто платит, тот и заказывает музыку, - пробормотал я.

Томашевкая обернулась ко мне уже с совершенно иным выражением глаз.

- Верни пленку, солнце мое, – стальным тоном, посоветовала она. - Верни и всем хорошо будет…

Разговор был закончен. И я поспешил покинуть квартиру. Старкова ждала меня на лестничной клетке, тоже, очевидно, ни секунды не желая оставаться в этом угрюмом помещении. Но отойти далеко от подъезда нам не удалось.

- Какие люди! – вместо приветствия, радушно улыбнулся поджидавший во дворе Валет. – А я тебя заметил краем глаза… Правда, что вы с покойным Алешей успели какой-то особенный концерт записать?..

«Ну, откуда этот-то знает?» - опешил я. Казалось бы, никто не мог знать, что мы творили, закрывшись в нищем мирке квартиры Ёсифа. Однако, получалось, что слухи уже вовсю гуляли по городу. И все заинтересованные стороны уже знали – что к чему.

- Ты, гляжу, на повышение пошел? – тоже без особых церемоний спросил я.

- Переведен в идеологический отдел обкома партии! Должностешка мелкая, зато какой круг общения, связи! - Валет не без гордости продемонстрировал свое расстегнутое, «обкомовского» покроя пальто, прежде чем заправить поглубже модный шелковый шарф. - Начальство мое нынешнее – даже не полубоги, а настоящие боги! Нет такого, чего они не могут себе позволить! Представляешь? Они могут все! Перспективы для меня открываются сумасшедшие, надо только завоевать доверие... Слушай старик, очень кстати мы встретились…

Он с каким-то оценивающим интересом посмотрел на меня. «Слетелись стервятники, дня не прошло», - поневоле подумал я. Не трудно было угадать, что требуется от меня этому так называемому другу.

- Шеф мой всегда неровно дышал к песням этого вашего Алеши Козырного. У него пленок, штук двадцать хранится в задней комнате при кабинете, - со смешком поведал Валет. - Я вот что хочу предложить. Ты ведь все равно сам распространять этот альбом не сможешь. Тут такие люди и такие интересы вокруг этого завертелись – тебя сразу в бараний рог скрутят, и не заработаешь ничего. А мой шеф счастлив будет такую пленку заполучить. Я предлагаю к моему шефу под крыло попроситься? Сам Дато у него на побегушках.

- А с Бесом твой шеф тоже справится? – поинтересовался я. – А то ведь он тоже свои права предъявляет.

- Везде этот уголовник лезет, - искренно сморщился Валет. – Всем он надоел, всем напакостить успел… Кстати, могу подсказать и поспособствовать, как от него избавиться, - понизил голос Валет. – Есть кое-какие любопытные документики на него. Если их блатным показать – Бес покойник сразу. Кстати, Дато, тоже на похоронах быть обещал…  Мой шеф может эти документы запросить, как только ты ему пленочку подгонишь?

- Меня без пленки на похороны не пустят, - буркнул я. – Да и твой Дато перед Бесом дрейфит. Я это уже видел один раз.

Больше разговаривать с этим начинающим партийным лизоблюдом было не о чем, да и не хотелось.

- Какие они все сволочи! – потихоньку сказала Старкова.

- Подумай! Только быстро, - Валет сделал вид, что не расслышал ее замечания и попрощался небрежным жестом.

Мы с Машей поспешили выбраться на набережную Невы. Но словно по заказу вышли там, где на другом берегу реки виднелись знаменитые «Кресты». Следственный изолятор №1 всесоюзной системы исправительно-трудовых учреждений. Я отвел глаза в сторону.

А может быть, и не стоило? Ведь если бы не опасность нарваться на нож Беса, и не угроза сесть уже через пару недель за эту самую красную кирпичную стену «Крестов» - о чем бы я думал? О двух лучших друзьях, которых я потерял одного за другим в считанные дни. (Я старался думать, что потерял их, а не угробил собственными руками.) Ведь если бы летом я не затеял эту канитель с записью – наверное, все были бы сейчас живы? Я еще раз вспомнил, как мы в июне стояли с Алешей перед пивным ларьком. Он в перепачканном белом костюме сдувал тополиный пух с краешка пивной кружки и улыбался. И сердце так заныло! Это ведь происходило где-то здесь, в нескольких кварталах? Как же это могло все так случиться? Разменять две жизни на моток магнитной пленки с двумя десятками песен. Не стоило оно того…

Я еще раз искоса бросил взгляд на Старкову. На своего последнего друга, который остался у меня от этих бешено промчавшихся дней. Какая она все-таки красивая! И она бросится отговаривать, чтобы я не делал то, что решил. Между тем, присутствие на похоронах Дато и его молодчиков могло помочь одолеть Беса. Но даже с учетом этого обстоятельства, в моем плане было слишком много слабых мест. В этом я не обманывался.

Но, ситуация упрощалась тем, что времени на колебания у меня не оставалось. Его было ровно столько, сколько шагов до ближайшего телефона-автомата.

Сняв трубку, я набрал номер КГБ, который давал мне отец.

- Это Климцов. Помните, я говорил, что подпишу ваши бумаги, если получу документы на Беса? Я точно знаю, такие документы есть.

С той стороны какое-то время длилось молчание.

- Видишь ли, Сережа, - выговорил, наконец, Соколов. – Ситуация изменилась. Объект, который нас интересовал в первую очередь – умер. И, соответственно, цена сотрудничества с тобой упала.

- Бес слишком многим надоел, всем напакостить успел, - повторил я тезисы Валета. – При таких делах, вряд ли он долго проживет. Вам скоро не с кем будет работать…

Я даже удивился собственной наглости.

- Такие решения все равно требуют согласования с руководством, - ответил чекист.

- Мне эти документы нужны сегодня в четыре часа, на похоронах Алеши Козырного, - поставил я свое условие.

- Мои люди будут присутствовать на этом мероприятии. И я там буду. Сможем поговорить, - кгбшник повесил трубку, дав понять, что последнее слово в любом случае остается за ним.

- Что так смотришь? – повернулся я к стоявшей рядом и слышавшей разговор Старковой. – Осуждаешь?

Может я даже и хотел, чтобы она отвернулась и ушла. С этой минуту одному мне будет легче.

- Уж точно не восхищаюсь, - пожала плечами Маша.

- Я же тебе обещал, что не пойду на Беса в рукопашную, - напомнил я. – Пусть бандиты сами с ним разберутся. Другого случая уже не будет. А запись нашего концерта для них будет приманкой…

- Что-то я не знаю ни одного человека, которого бы осчастливило сотрудничество с КГБ, - покачала головой Старкова, но не ушла.

А время начало последний отсчет. Я уже знал, какой сюрприз устрою с пленкой. Нести ее в руки Бесу я не собирался. Пусть меня убьют, но последний концерт Алеши не достанется подонкам. Поэтому надо было успеть подготовить фальшак – переписать начало, первую песню на пустую бобину. Она станет пропуском на похороны. Даже если захотят проверить и начнут прослушивать – не сразу поймут, что я дал пустышку.

 На раздумья и колебания не было времени. Как только мы добрались до квартиры Есифа, пока делалась короткая перезапись, я тайком обшарил ящик с инструментами, стоявший в прихожей. Там у бывшего скрипача для каких-то домашних надобностей, валялся увесистый молоток с длинной рукояткой. Я стащил его, и приладил себе в рукав. К сожалению, вероятность, что все пойдет не так, как я рассчитываю, была слишком велика. Тогда эта железяка станет последним средством на крайний случай. Вряд ли она поможет спастись, но, по крайней мере, она даст мне шанс на один хороший удар. Впрочем, если честно – я знал, что шансов у меня нет вовсе. А потому лихорадочно придумывал предлог, как бы спровадить Машу. Чтобы ее не оказалось рядом, когда все начнется. Но пока ничего не приходило в голову. 

А еще надо было оставить подлинную пленку в надежном месте. И где будет это место, я уже для себя решил.

- Ты, что, правда, решил отдать кому-то наш концерт навсегда? Ты псих! – поразилась Старкова.

– Два моих друга уже погибли из-за этой записи. А оно того стоило?.. За этой пленкой уже началась охота, - объяснил я. - Не хочу, чтобы кто-то еще пострадал. Пусть она просто исчезнет. Похоронить ее надо вместе с Алешей.

В этот момент, Старкова как раз держала в руках оригинал концерта. Бобину со сверхтонкой «тасмовской» лентой, купив которую мы так радовались, всего несколько дней назад. Только что она собиралась упаковать бобину обратно в целлофановый кулечек. А теперь смотрела на нее, недоумевая. Эта пленка вдруг стала в ее глазах трупом.

- И что ты с ней собираешься делать? – поникшим голосом спросила она. – Порезать на куски? Сжечь?.. А ты имеешь, такое право? Представь, что бы Алеша сказал?

- Резать – это варварство, - замер Ёся.

- Да не собираюсь я ее резать, - возразил я, забирая несчастную бобину у Старковой из рук. – Просто отдам одним хорошим людям. Никто не заподозрит, что пленка у них. Кстати, почему по телевизору весь день сплошное «Лебединое озеро»?..

- Так Брежнев же умер! Вы что, не слышали? – опешил Ёсиф. – Ну, вы даете! Сегодня в Москве похороны дорогого Леонида Ильича. Траур по всей стране. Уходит эпоха…

Надо было спешить. Фальшивый дубликат пленки с единственной, песней «посмертного» альбома Алеши, был уже упакован в яркую импортную коробочку. Получилось вполне похоже на оригинал, который коллекционеры всегда хранят, как зеницу ока. Молоток на длинной ручке болтался в рукаве, но мне удавалось поворачиваться так, чтобы друзья не заметили этой подозрительной детали.   

- Ну, ждите меня здесь. Часам к восьми буду, - пообещал я, как можно увереннее, собирался шагнуть за порог, забрав обе пленки.

- Так ты, что ли один идти собрался? – поняла Старкова. – Даже и не думай!

Она накинула на голову платок и бросилась энергично надевать пальто.  

- Маша! – простонал я.

Спорить с ней совсем не оставалось времени. Через час похоронный кортеж уже двинется в сторону кладбища. Идти надо было далеко и очень быстро. Я был зол, и демонстративно не смотрел на Машу, которая поторапливалась рядом, сначала поправляя на голове сбивающийся платок, а потом и вовсе сдернув его с головы. Она все время старалась идти в ногу, но не успевала, то и дело припуская короткими перебежками. И всем своим видом давала понять, что не оставит меня одного, чего бы ей это не стоило.

А я злился на то, какой дурацкой парочкой мы смотримся со стороны: молодой парень, все время ускоряющий шаг, и эта женщина, упорно старающаяся за мной угнаться. Это мешало сосредоточиться, и хоть немного просчитать: как все сложится там, на похоронах, когда я окажусь лицом к лицу с Бесом? А ведь, если бы удалось хоть немного предугадать ситуацию – это повысило бы мои шансы остаться в живых. Но в этот раз Старкова упрямо ничего не понимала, стараясь только не отстать.

- Ну, что? Довольна? – выдохнул я ей прямо в лицо, когда мы, наконец, остановились у подъезда дома, где я собирался оставить пленку. – Здесь стой. Тебе внутрь заходить незачем.

Раскрасневшаяся от быстрой ходьбы Старкова полезла в сумочку за сигаретами. Да еще поправила волосы, прилипшие к вспотевшей шее.

- Алешка был бы против! – выпалила она. – Он не для того песни записывал, чтобы ты их от людей прятал! А его голос всем принадлежит. Он народный певец. А кто тебе дал право распоряжаешься, как своей собственностью? Не нам это решать…

Но я уже шагнул в подъезд, и на первой же лестничной площадке тоже остановился и полез за сигаретами. Требовалось еще собрать в кулак всю смелость, если такая у меня была.

В этом подъезде, на четвертом этаже жили Витькины родители. Я знал, что его самого похоронили четыре дня назад. Я даже не попрощался с другом. Потому что в этот момент все случилось с Алешей. И потому что не мог решиться увидеть своего друга в гробу.

Я не сделал для Витьки даже этой малости, которую должен был. Искупить вину перед ним для меня уже было невозможно. Но я все-таки собирался отдать его родителям пленку. Ту самую запись, ради которой Витек отдал свою жизнь. Они, по-моему, были единственными людьми на земле, кто имел право ее хранить. Имели право знать – что делал их сын, когда погиб. И к тому же, я был уверен, что никто никогда не догадается, что пленка у них. А, значит, я не подвергаю их опасности.

Только требовалось набраться мужества. Я не имел права здесь трусить. Поэтому, спрятал обратно в пачку, так и не зажженную сигарету. Вздохнул поглубже, и пошел вверх по лестнице. Каждую ступеньку этого подъезда я знал наизусть с самого детства. Каждую неделю, да что там неделю – порой по нескольку раз в день мы бегали домой к Витьке в гости. В его семье меня в те годы даже в шутку называли «усыновленным»… И вот теперь, мне ужасно не хотелось, чтобы эти ступени кончались, чтобы можно было идти по ним вверх хоть до бесконечности, лишь бы только не стучаться в знакомую с детства, когда-то такую гостеприимную дверь.

Последний раз я перевел дух уже стоя перед квартирой №34. За дверями различался шум работающего телевизора. И это не оставляло мне надежды, что никого не окажется дома. Я нажал кнопку звонка и затаил дыхание, только машинально вертя в руках коробочку с «тасмовской» пленкой.

Двери открыла Витькина младшая сестра-подросток. Она была в школьной форме – видимо, только что вернулась с уроков. Я не помнил – в шестом или в седьмом классе она учится.

- Па-ап!.. – позвала девочка, обескуражено глядя на меня.

В прихожей показался Витькин отец.

- Здравствуйте, Константин Филиппович! – выпалил я первую фразу. Но все остальные кое-как заготовленные слова застряли в горле. Я только, молча, протянул ему пленку.

- Что это? – недоуменно и равнодушно поинтересовался он. Всегда щеголеватый и слегка молодящийся Витькин отец выглядел ужасно. В какой-то синей поношенной спортивной олимпийке с отвисшими локтями. Клоки волос с сильной проседью скатались неухоженными патлами. 

Витькина сестра предпочла поскорее скрыться в комнате. А в прихожей показалась мать Витьки – Анастасия Михайловна. Она была полной, как обычно, только лицо ее странно распухло. Отец все продолжал крутить в пальцах магнитофонную пленку.

- Мы записывали это с Витей… - кое-как выговорил я очевидную ерунду, и сразу попытался поправиться. – Собирались записать. Он магнитофон готовил, когда на него напали… Здравствуйте, Анастасия Миха… - попробовал поздороваться я.

Однако, Витькина мама, не дождавшись приветствия, сразу влепила мне пощечину. Не больную. Так, шлепнула по щеке полной рукой. Тем не менее, я почему-то мигом схватился за лицо.

- Ты втравил его, поганец, - всхлипнула она. – Без тебя он этой спекуляцией никогда бы не… - Но тут голос ее пресекся. Несчастная женщина схватилась за сердце и отступила обратно в квартиру.

- Я не успел его спасти. Вите запись посвятили, - проговорил я, не в силах поднять глаза на Витькиного отца. Глядя вниз на квадратики двухцветной кафельной плитки, которой был выложен пол на лестничной площадке.

В ответ он на удивление четко и спокойно проговорил:

- Будь ты проклят, Сергей Климцов! Чтоб тебе сгнить в зоне, куда ты со своими делами обязательно попадешь…

Он просто швырнул магнитофонную бобину вниз, так что она покатилась по лестнице, гулко стукаясь о ступеньки. И захлопнул дверь перед моим носом. Мне оставалось только самому чуть не кубарем спуститься следом. Подхватив с пола несчастную пленку с лучшей Алешиной записью.

Старкова даже не спросила, почему я вернулся обратно все с той же пленкой в руках. Она только посмотрела в лицо, выбросила недокуренную сигарету и опять пошла рядом. Не говоря ни слова, мы прошагали до канала Грибоедова. Коробка с пленкой в руках изводила меня. Я не знал – куда ее деть, и как забыть весь этот страшный сон.

И наконец, поблескивающая чернотой, стылая ноябрьская вода канала подсказала выход. Я шагнул к перилам и замахнулся, чтобы бросить коробку в воду. Но Старкова повисла у меня на руке, всеми силами вцепившись в предплечье.

- Не смей! – тоненько прокричала она и закашлялась, видимо опять сорвав голос. – Не вздумай, - прошипела она, отнимая у меня пленку и кое-как запихивая бобину к себе в тесную дамскую сумочку дрожащими пальцами. – У меня побудет, пока ты беситься не перестанешь!

И я тогда подумал: «Ну и черт с ней!» Я был так зол на эту упрямую женщину, не желавшую слушаться, что решил плюнуть – если хочет подвергать себя опасности, таская в сумочке последний алешин концерт – пусть таскает. У меня через полчаса предстояло главное дело, которое я не имел права провалить. Между тем, Старкова, пока боролась со мной – почувствовала неладное.

- Что это у тебя? – спросила она, похлопывая по рукаву.

- Молоток, - признался я.

- Так значит все-таки сам? – поняла она.

- Как получится, - огрызнулся я. – А ты не лезь!

Впервые в моей интонации прозвучало столько злости, что Маша не стала перечить. Нам важно было успеть, пока похоронный кортеж не выехал из двора Василича. Но двор был уже пуст. И о том, что здесь только что происходило, можно было судить только по распахнутым настежь дверям подъезда, да по валявшимся кое-где ошметкам траурных гвоздик. 

Мы опоздали. Поэтому о событиях, которые сделали похороны Алеши Козырного легендарными, я знаю только с чужих слов.

 

 

 

30.

 

Говорят, все было жутко и пышно. Рядом с гробом в трауре стояли члены семьи – то есть Ева Томашевская, Василич, и кое-кто из музыкантов, особенно часто игравших с покойным. Говорят, что Бес тоже флегматично простоял неподалеку все три часа прощания.

Все говорили, что Алеша в гробу выглядел очень спокойным и каким-то маленьким. А мимо него шла вереница людей. Причем большая часть лиц в этой веренице была никому не знакома. Частично приезжие – делегации одесситов и москвичей. Представителей криминалитета тоже набралось немало. Они подходили группами. С пышными венками. Подолгу держали ручки безутешной вдовы. Говорят, Ева идеально справилась с этой ролью. На лице ее была написана такая скорбь, будто и правда скончался человек, которого она отчаянно любила.

Когда прощание закончилось - во дворе стояла тысячная толпа. А все проезды к зданию были заставлены автомобилями. Гроб с Алешиным телом аккуратно вынесли на плечах и поставили в катафалк – специально оборудованную фургоном черную «Волгу». И с этого момента началось зрелище, так поразившее в тот день ленинградцев.

Вслед за катафалком начали пристраиваться «Вольво» и «Мерседесы» авторитетных воров. Уже этого было достаточно, чтобы на процессию обратили внимание горожане, привыкшие оглядываться, стоило в уличном потоке советских машин мелькнуть незнакомым контурам редкой иномарки. Затем следовали черные «Волги», на которых ездила партийная номенклатура. Колонна машин растянулась метров на двести. И ехала еле-еле, блокируя движение остального городского транспорта и непрерывно сигналя.

Опасения Василича сбывались. Главный инцидент произошел, когда процессия выехала на Невский. Светофор сменил цвет, но траурная кавалькада, проехавшая перекресток едва ли на четверть, и не думала останавливаться. Предупредительно сигналя, на проспект выворачивали все новые и новые автомобили, а светофор впустую зажигал свои красные и зеленые лампочки. Движение по Невскому бессильно замерло, пропуская процессию. И это было шоком для многих горожан, понимавших, что едет не правительственный кортеж, а авторитеты совсем другого свойства. Поэтому о похоронах Алеши так много шептались в городе, и с тех пор о них ходят легенды.

Но ничего этого я тогда не увидел. Потому что, пока процессия ехала к кладбищу очень медленно, мы гнали туда же окружным путем, по свободным улицам на такси. Мне было важно опередить всех.

И мы успели. Когда такси затормозило перед воротами кладбища, там стояло всего насколько милицейских машин с мигалками на крышах. А чуть в стороне припарковалась серая «Волга». Тщетно стараясь остаться незаметной, гбшная машина только сильнее бросалась в глаза. Рядом с ней отиралось несколько оперативников, мерзнущих на разгулявшемся ноябрьском ветру. Я сразу обратил внимание – какая диковинная аппаратура стояла прямо на багажнике «Волги». Тогда я еще не видел ручных видеокамер, снимающих сразу на кассету, но понял, что это она и есть. В другой ситуации я бы не поленился рассмотреть технику в деталях. Но сейчас для меня было гораздо важнее, что в кабине «Волги» неприметно сидел майор госбезопасности Соколов.

Он заметил меня и слегка кивнул. Я открыл заднюю дверцу и спасся в кабине машины от пронизывающего холода. На коленях у Александра Николаевича лежала обычная картонная папочка «Дело № ___».

- Гангстеры едут. Наш Питер еще такого не видел, - поморщился Соколов. – Скоро кортеж будет здесь.

Мне резануло ухо, как идейный чекист запросто употребляет не официальное имя города Ленина, а жаргонное «Питер», как в среде диссидентствующей интеллигенции.  Но я не мог отвести глаз от папки у него на коленях.

- У вас есть для меня документы? – спросил я.

- Сначала твоя подпись, - отставил в сторону свои размышления чекист.

Он открыл папочку. И я с разочарованием обнаружил внутри ее картонных корочек, единственный лист бумаги с машинописным текстом. Не имеющий ничего общего с пухлым, видавшим виды досье на матерого уголовника. Чекист передал мне папочку в   раскрытом виде.

«Я (ФИО) обязуюсь сотрудничать… - пробежал я глазами текст. – Оперативный псевдоним «Упорный»… Предупрежден об уголовной ответственности за разглашение… Куратор – майор госбезопасности…»

Соколов протягивал мне авторучку.

- Сначала вписываете своей рукой фамилию, имя, отчество, внизу ставите подпись, - велел он.

- А где досье на Беса? – спросил я.

- Сначала подпись, - отрезал он.

Я поколебался еще минуту и взял протянутую мне ручку. Я даже начал выводить первое слово, когда почувствовал, как майор на мгновение задержал дыхание и внимательно следит, дожидается момента, когда я все подпишу. И я понял – нет у него никаких документов, он и не собирался их мне отдавать.

- Сначала дайте посмотреть документы на Беса, - попросил я, откладывая ручку и не подписанное заявление.

- В понедельник, - вздохнул Соколов. – Начальство вызвали в Москву, усиленный режим охраны похорон генерального секретаря. В понедельник согласуем…

Я все-таки не поверил своим ушам. И пару секунд еще сидел, переводя дух. Потом открыл дверцу машины.

- Ты очень меня разочаровал, Сергей! Теперь пеняй на себя! – еще успел крикнуть мне вслед майор.

Но я уже выскочил из «Волги», как ошпаренный. Задыхался, хватая ртом порывы холодного ветра. Все мои планы и заготовки пошли прахом. В голове не осталось ни единой зацепки, как поступить, когда Бес появится здесь. Я просто шел к воротам кладбища и старался дышать ровнее.

- Ну как? – Старкова снова оказалась рядом, стараясь заглядывать в глаза. – Что тебе сказали?

Траурный кортеж показался в глубине улицы. Колонна приближалась.

- Тебе ничем не помогут, - упавшим голосом пробормотала, догадавшаяся Старкова.

Стараясь не встречаться с ней взглядом, я вытянул сигарету из пачки. Хотелось успеть покурить, прежде чем все начнется. Еще я незаметно проверил, как держится в рукаве молоток – мое оружие «последнего удара». Страха я не ощущал совершенно. Наоборот, вместо страха откуда-то взялась бодрость. Еще никогда моя жизнь не была настолько в опасности. А я совершенно этого не ощущал. Просто знал, что вот сейчас все решится. Знал, что предстоит действовать. А значит, больше не придется изводиться ожиданиями и мучиться колебаниями. Пришло настоящее спокойствие – будь, что будет. Только хотелось, чтобы все началось и закончилось поскорее.

- Господи, тебя же убьют! – всхлипнула Старкова. – Зарежут как мальчишку.

- Не каркай! – оборвал я ее.

Но глядя, как Маша отшатнулась в ужасе даже от собственных слов, мне стало совестно.

- Все будет нормально, - соврал я. – В такой толпе народа никто мне ничего не сделает. Свидетели кругом…

- Бесу наплевать на свидетелей! – зло вскрикнула Старкова. – Какой же ты все-таки!.. – она не договорила, с досадой мотнув головой.

Катафалк притормозил у ворот кладбища. На его крыше были закреплены две мощные колонки. Из которых громко звучал голос Алеши Козырного, распевающего блатную песню.

- Я поставил фрайера на гоп! Фрайер оказался жирный клоп! - разносилось на всю округу.

У меня аж мороз по коже пошел. Они все-таки устроили это надругательство, и не собирались его прекращать.

Остальные машины должны были остаться здесь – дальше процессия пойдет пешком. Рядом с нами остановилась длинная «Чайка». Не самая новая модификация – шестидесятых годов, но блеск хромовой решетки радиатора и неповторимые остроконечные обводы фар только подчеркивали классический шик советского лимузина для партийных бонз. Задняя дверца распахнулась, и оттуда показался грузинский вор в законе Дато Южный. Без шапки, не взирая на морозец, в расстегнутой дубленке, он бросил короткий любующийся взгляд на роскошный автомобиль, по-видимому, свое недавнее приобретение.

- Здравствуй, дорогой! Горе-то какое! – поравнявшись со мной, воскликнул Дато с грузинским акцентом. – Слезы на глаза наворачиваются, когда вспоминаю дорогого покойника. Как он пел! Даже по-итальянски мог не хуже ихнего Челентано!..

Площадка перед входом быстро заполнялась машинами. Я кусал губы, не представляя, как заставить замолчать эти колонки, в которые заточили голос Алеши. Техника звукозаписи заставляла мертвого певца против его последней воли делать то, что живьем от него никто не смог бы добиться. И кроме меня это некому было остановить.

Я старался разглядеть в толпе Беса. Мне важно было увидеть его первым. Но обзор перегородил старенький автобус. На таком на похороны обычно подвозят бедных родственников и соседей по подъезду.

И в этот момент меня тронули за локоть. Резко развернувшись, я вдруг обнаружил, что рядом Валет. Он явно нервничал, как заговорщик озирался по сторонам, и чтобы подойти ко мне, выбрал момент, когда автобус загородил нас от лишних глаз.

- Я все-таки принес тебе справочку, что Бес – стукач, - торопливо сообщил Валет, придерживая под полой «обкомовского» пальто, точно такую же картонную папочку, какую недавно я видел в машине у чекиста. – Все как обещал. Мой шеф как услышал про шедевральный посмертный концерт Алеши – быстренько документы запросил. В единственном экземпляре существует. За такой дефицит Бес что хочешь отдаст, лишь бы только от расписочки избавиться и чтобы никто не узнал, - недобро ухмыльнулся Валет, не переставая оглядываться. – Ну, что, давай мне пленку?.. А я папочку отдам прямо Дато.

Он протянул руку.

- Нет у меня пленки, - буркнул я.

- А это что? – ткнул пальцем Валет. Из моего кармана выглядывал уголок яркой коробочки, с записью-пустышкой.

- Долго объяснять. Нет у меня сейчас пленки, - огрызнулся я. – Эту я Бесу отдам. Меня без нее не пустят на кладбище. А я должен там быть. Они блат поставили, который Алеша ненавидел. Сил нет это слышать. Я должен это остановить…

- Да тебе вообще туда ходить не надо, - втолковывал Валет. – Отдадим папочку Дато - урки между собой сами разберутся. А насчет Дато, ты зря сомневаешься. Его грузины с собой стволы взяли. Так что Бес ничего не намахает своим ножичком. Че пленку-то зажал? Не доверяешь мне что ли?

- А что ты так стараешься? Достали вы меня уже со своими папочками! Строители коммунизма! Если ты друг – сам мне поверь! – вспылил я. - Сначала ты справку отдай. А когда все кончится – поговорим насчет пленки. Сейчас не могу все объяснить. Мне туда надо! 

- Не-ет, просто так отдать справку не могу – это же моего начальства документ особой отчетности, мне за него надо пленку предоставить, - протянул Валет.

– Вечно ты прикрываешься своим начальством! Нет никакого начальства, сказки одни, ты сам хочешь денег заработать… Ты же ничего Дато не отдашь, я ведь, по-твоему – уже покойник, правда?.. – вдруг понял я.

В этот момент я заметил Беса. Бандит смотрел на видеокамеру. Трое чекистов в штатском, не скрываясь, снимали, фиксируя на пленку лица всех, кто заходил на кладбище в траурной процессии.

– Ты упрямый кретин! – взвился Валет. - Не хочешь договариваться, хрен тебе – с другими договорюсь. По-любому пленка моя будет!  

Не дожидаясь, пока Бес заметит нас вместе, он запахнул пальто, и энергично направился на кладбище, вслед за толпой.

- Ты отказался! – ахнула слышавшая разговор Маша Старкова. – Отказался! – губы ее затряслись, а в измученных глазах промелькнуло что-то вроде ненависти.

Мне сейчас требовалось отдать Бесу фальшивую пленку. Бандит тоже заметил меня и повелительно кивнул. Короткое знакомство с Евой Томашевской не прошло для Беса бесследно. Уголовник был одет прилично и подобающе для похорон. Воротник длинного кожаного плаща прикрывал шею, чтобы не бросались в глаза татуировка со змеиным жалом. Шляпа была надвинута на глаза.

Но его кивок не укрылся от глаз Старковой.

- Не пущу! – страшным громким шепотом, завыла она, и вцепилась в мой рукав мертвой хваткой. – Сережа, миленький! Не ходи туда! Он же убьет тебя-а!..

Понимая, что удержать меня у нее не хватит сил, Маша умоляла меня глазами, не отпуская рукав.

- Маша, не позорь меня! – попросил я, пытаясь оторвать ее пальцы от моего рукава.

Она только мотнула головой, стиснула зубы и вцепилась сильнее. Мне ничего не оставалось кроме как ударить ее. И я хлопнул Старкову по щеке. Несильно. Она охнула, ее голова мотнулась в сторону. Но мой рукав Старкова не выпустила. Старушки, которые в большом количестве выбрались из пенсионерского автобуса, глядели на эту потеху во все глаза и готовы были уже поднять гомон. А Маша стискивала мой рукав.

Поэтому я отвесил ей пощечину уже с другой стороны и посильнее. Ее руки разжались.

- Прости, - бросил я и, вытащив из кармана, яркую коробку магнитной ленты, двинулся через толпу к Бесу.

Обезумевшая Старкова бросилась к ближайшей милицейской машине.

- Товарищи милиционеры! Арестуйте этого человека! – кричала она, указывая на меня. – Его нельзя туда пускать! Я дам показания, он замешан в деле с убийством!

К счастью, автобус загораживал нас от основной толпы. А ленивые менты, принимая наш конфликт за бытовую ссору, и не думали выходить из теплой машины на мороз. Маша ошиблась, обратившись не в то ведомство. Впрочем, и группа КГБшников была слишком занята съемкой на видеокамеру людей проходящих на кладбище. А раз никаких указаний насчет меня им не поступало, вряд ли они станут отвлекаться от основного задания по несущественному поводу.

- Остановите его! Арестуйте! – еще слышалось сзади, как Старкова в отчаянии пыталась спасти меня любой ценой.

Я испытывал облегчение, на какое-то время, избавившись от Маши, и торопился оторваться от нее.

Все вокруг уже было неважно. Я шел навстречу Бесу.

- Принес пленку? – с подленькой ухмылкой поинтересовался бандит, бросив взгляд из-под надвинутой на глаза шляпы. Мы вместе завернули в ворота кладбища, слившись с людьми, бредущими за катафалком. Бес постарался отвернуться от объектива видеокамеры КГБ, мимо которого нельзя было не пройти.

Я, молча, продемонстрировал коробку, которую держал в руках.

- Это и есть последняя Алешина запись? – спросила Ева Томашевская, которая шла под ручку с Бесом. Глаза ее заинтересованно блеснули из-под черной вуали.

- Ну и что ты мне показываешь? – не поверил Бес. – Фуфло подсунуть хочешь? – он, как будто инстинктивно чувствовал подвох. - Я тебя насквозь вижу, фрайер… Третий раз тебе от меня не уйти. Бежать отсюда некуда, – шепнул мне уголовник.

- Блатные песни выключи… Хватит над Алешей измываться, - вполголоса попросил я.

Хотя именно сейчас бодрые скрипочки веселых хулиганских песен заглушил грохот работающего отбойного молотка и оглушительные выдохи компрессора. Место для Алешиной могилы было отведено на престижном участке, возле старой кладбищенской стены. Но кладбище активно расширялось, и рядом шли работы. Бригада строителей долбила старую стену отбойным молотком, разбирая кладку на кирпичи.

Катафалк остановился. Люди постепенно подходили к разрытой могиле и обступали ее со всех сторон.

- Дорогие мои! Не могу описать тяжесть потери… -  это Василич, стоя без шапки, начал произносить надгробную речь, воспользовавшись тем, что рабочие, дробившие стену, устроили перекур и отбойный молоток замолк.

- Убери блатные песни! – снова выдавил я из себя, чувствуя, как начинаю дрожать от бешеной ненависти.

- Давай, что ты там принес, - протянул руку Бес. – Сейчас проверим.

Я подал пленку. Он бросил ее кому-то из своих шестерок. И тот сделал шаг к «Волге», и поднял заднюю дверь фургона, там, где работал магнитофон. Песня прервалась. «Шестерка» быстро накрутил на бобину новую пленку.

- …это «Концерт на крови». Слушай сюда, Витек! Говорят, у вас там, в райских кущах ангелы поют. А я вот не ангел, и меня туда не пустят… – Алешин голос, произносящий вступление, громко разнесся по всему кладбищу.

Присутствующие вздрогнули и обернулись. Василич осекся на полуслове. На мгновение показалось, будто Алеша устроил очередную шуточку – разыграл всех, а вовсе не умер. И вот-вот появится откуда-то, чтобы насладиться впечатлением, которое произвел его номер на публику. Люди машинально начали оглядываться.

А Бес поглядывал на меня и многообещающе улыбался. Он жаждал расправы и ему была безразлична обстановка похорон.

Голос Алеши запел «Тонкую рябину». У многих на глаза навернулись слезы. И я знал, что песня длится две с половиной минуты, а дальше Бес начнет меня резать. Бить надо было прямо сейчас, пока он стоит близко. Мне требовался один неожиданный, точный удар. Пытаясь незаметно выпростать молоток из рукава, я замер.

Но тут между нами откуда-то вклинились и засуетились женщины, скорбно раздававшие конфеты в фантиках, которыми полагалось закусывать водку, которую, тут же наливали по небольшим стопкам. И мне тоже сунули в руку стопочку. Пришлось глотнуть горькую жидкость, не спуская глаз с виска Беса.

А в следующий момент он уже сдвинулся в сторону. Бес отошел к Валету, который отозвал бандита, стоя немного в стороне. Но стоило сделать шаг вслед за Бесом, как меня оттеснили двое его подручных, не спускавшие глаз с моих рук. Я похолодел, понимая, что момент упущен.

Между тем, бобины крутились. Песня «Тонкая рябина» заканчивалась. Еще полминуты, и на пленке загудит пустота…

А Бес все еще тихо разговаривал с Валетом, который из-под полы демонстрировал ему свою картонную папочку.

Песня заканчивалась. Но как только замер последний отзвук алешиного голоса, бандит вдруг скомандовал:

- Выключай! Давай ее сюда… - обернулся Бес. Ему подали красную коробочку, он держал ее в руках. – А теперь снова музыка! – осклабился бандит. – «Мурку» заводи, да погромче! Покойный всегда для меня ее пел! Только прикажу: «Мурку давай!» - тут же бежит на полусогнутых к микрофону! Певец! Талант настоящий!

Он лгал громко, чтобы слышали все присутствующие. Чтобы здесь на публике утвердить свою власть. В магнитофон снова заряжали катушку блатных песен. Оцепенев, я опять упустил момент броситься и ударить! Даже набрал воздуха в легкие, чтобы ринуться напролом. Но Бес отошел обратно, к Валету. Не привлекая внимания, они обменялись: передали из рук в руки пленку и папочку. При этом бандит воровато оглянулся и заметил мой взгляд.

- Пленка хорошая, хвалю, - немедленно переключился он на меня. - Но это не все, Студент. Извинись перед покойным. Иди, встань на колени перед ямой, и говори: «Падла я дешевая. Прости Алеша, что загнал тебя в могилу». А потом землю ешь. И мы квиты…

Ева с хрипотцой хохотнула из-под вуали, как будто она была в восторге от шутки.

Он слишком далеко стоял. Туда мне было не дотянуться. А рядом, над самым ухом магнитофон снова надрывался алешиным голосом:

- В темном переулке! Где гуляют урки!..

Я еще раз оглянулся направо и налево. И впервые на миг разглядел лицо Алеши в открытом гробу. Он словно сморщился от боли в этом шабаше среди врагов, и стал почти неузнаваем.

- Какие дела?! – нервно дернул локтями Бес. – Живо на колени вставай, а то передумаю прощать!

Сделав шаг к могиле, я нагнулся, как бы подхватывая ком земли. На самом деле вытряхивая из рукава молоток. Он скользнул вниз. И как только пальцы крепко ухватила рукоятку, я бросился к магнитофону, и ударил молотком, что было сил по лентопротяжке. Механизм с треском разлетелся. Пленка беззвучно заструилась на землю. Так я освободил мертвого друга от этого кощунственного пения. Оно пресеклось на полуслове.

Следующим движением я ринулся на Беса, но на моих руках немедленно повисли его «шестерки».  Я успел махнуть своим оружием рядом с его головой. Но бандит легко уклонился от удара, всего лишь уронив элегантную шляпу. А меня свалили на землю, ткнув лицом в комья мерзлой глины, которую сюда добросили землекопы.

Через мгновение меня поставили на ноги и крепко держали. А Бес уже был рядом, из его кулака торчало лезвие.

- Такое удовольствие, резать человека обломком ножа, – шепнул он вполголоса. – Помню, как твой дружок визжал и трепыхался… Ты тоже будешь визжать. Я специально перо сломаю, когда тебя резать начну…

Многочисленные блатные, не сговариваясь, встали между нами и толпой, загородив обзор для простых людей, уже попрощавшихся с Алешей и понемногу уходивших с кладбища. Впрочем, никто и не жаждал разглядывать начавшуюся разборку. Люди, наоборот, торопились отвести глаза, чтобы не привлечь к себе опасного внимания.

Рядом с нами оказался Дато.

- Западло! – сказал грузинский авторитет Бесу. – Не по понятиям! Похороны – святое. А ты здесь разборку затеял.

- Да какие там понятия! – раздался истеричный женский крик.

Это Маша Старкова, внезапно оттолкнув загораживавших сцену уголовников, бросилась ко мне.

- Какие понятия! – кричала она, неожиданно вцепившись в руку Беса с ножом. – Он стукач! Вон тот принес папку, там все написано, как он стучал…

Она вытолкнула папку,  которая была зажата у Беса подмышкой. Картонные корочки раскрылись. Из них выпорхнули два листочка канцелярской бумаги. Бес, зверски оттолкнув Машу, успел подхватить на лету один листик, не глядя, разорвал, сунул половинки в рот и начал яростно пережевывать.  Маша упала на землю, сильно ударившись затылком.

Дато кивнул своим грузинам. И один из них приставил что-то к спине Беса, пока сам Дато быстро нагнулся, поднял второй листик и впился в него взглядом.

Бес лихорадочно заметался. Но его шестерки были уже оттерты в сторону. Грузинов оказалось явно больше, они стояли полукругом.

- Ты семью покойного оскорбляешь, Дато! – еще пытался вывернуться Бес.

Однако Ева Томашевская, мгновенно сообразив, на чьей стороне сила, торопливо отшатнулась от него.

 - Тварь! – взвизгнул Бес.

Лезвие блеснуло в его руке. Но вокруг него было уже слишком много врагов. В тесноте, он успел дотянуться только до того, кто стоял ближе. А ближе всех оказалась Ева. Черная вуаль вспорхнула вслед за лезвием. Ева схватилась за лицо. На снег брызнула кровь. А ее вскрик потонул в оглушительной дроби отбойного молотка и гуле компрессора. Рабочие закончили перекур, как только над могилой перестали говорить надгробные речи, а вереница людей потянулась мимо, бросая в яму горсти земли.

Грузины Дато крепко держали Беса.

- Пошли, - велел Дато.

- Где же понятия?! - Крикнул Бес. – Нельзя же друг друга на похоронах мочить…

- А ты не в понятиях, ссученый! – с заметным акцентом произнес Дато. – Ты пес мусорской. Вот протокол. – Он держал в руках листок из папочки. – Хочешь, прочитаю братве, как ты авторитета Мишу Веселого закладывал?

- Беспредельное время идет!.. – еще крикнул Бес.

Но его поволокли за стену. Через пролом, как по заказу сделанный кладбищенскими рабочими. Которые с привычной невозмутимостью, не обращали внимания на происходящее.

- Евочка, что с тобой?! – подбежал Василич. – Что сделали эти изверги?

Томашевская стояла, опершись на машину. По ее перчатке струилась кровь.

- Он лицо певице порезал, зверь! Изуродовал, - обомлев, пробормотал Василич. – Скорее в машину, в больницу поедем, зашивать…

В этот момент что-то произошло неподалеку за кладбищенской стеной. Оглушительно колотил отбойный молоток, и какой звук там раздался - невозможно было различить. Но с ближайших деревьев разом взлетела стая ворон. Черные птицы, перекликаясь, начали кружить в воздухе.

Через пару минут возле Алешиной могилы остались только несколько кладбищенских рабочих, невозмутимо забрасывавших ее землей. Рядом со следами уехавших автомобилей валялся нож Беса. Кругом были расставлены погребальные венки. А еще, оставленные в снегу, лежали несколько пустых бутылок из-под водки и забытые стопочки.

Я не верил, что действительно остался жив, и зачем-то все еще сжимал в руке молоток. Сделал шаг к Старковой. Она ринулась мне навстречу. Налетела и обхватила руками.

Но уже быстрым шагом к нам возвращался Дато.

- Уходить надо! – предупредил вор. – Беса здесь валить пришлось. Менты вокруг. Машина там ждет, - он кивнул в сторону пролома. 

Я покачал головой.

- Ну, как знаешь, - нахмурил брови Дато и перевел взгляд на Валета, тоже замершего неподалеку с яркой коробкой магнитной пленки в руках.

- Ну, все в порядке?.. – засуетился Валет, съежившись под этим взглядом. – Все при своем. Предателя наказали. А я пленку забираю, шефу моему, как договаривались…

- Дай сюда! – велел Дато, отбирая у него коробку с пленкой. – Это тебя наказать надо, красноперый. Бога благодари, что с твоим уважаемым начальником у нас дела общие. Рви отсюда, пока я тебе уши не отрезал!..

Валет не заставил повторять. Он развернулся и побежал рысцой, колченого спотыкаясь, когда путался в полах своего «обкомовского» пальто.

– А пленку я заберу… - как ни в чем не бывало, сообщил Дато, пряча коробочку под дубленку. – Все как надо сделаем. Распорядимся по-честному. Последний Алешин концерт. Большая слава дорогого покойника ждет. В натуре - наш Челентано!.. Вах!

Он повернулся, шагнул в пролом, и через минуту его тоже не было.

- Украл пленку! – сквозь слезы подняла на меня счастливые глаза Маша. – Вор, одно слово! И не знает, что настоящий оригинал у меня в су… В сумочке!

Она принялась икать, захлебываясь от счастливых слез.

- Ну, все! Все кончилось. Пошли отсюда скорее, - обнял я ее за плечи, и повел к выходу с кладбища.

Сам я еще не мог поверить, что все действительно кончилось. Я не видел, как убивали Беса, поэтому никак не мог свыкнуться с мыслью, что мучителя моих друзей больше нет на свете. Видимо, не могла поверить и Старкова.

- Все? – спросила она. – Ты их всех победил?..

Вместо ответа я только поцеловал ее мокрые от слез глаза.

Над кладбищем по-прежнему летали и каркали вспугнутые вороны. Перед входом не оставалось больше машин. На удивление быстро они успели разъехаться.

Но не все. ГБшная «Волга» стояла на том же месте. Рядом – единственный милицейский «бобик». Трое оперативников в штатском шагнули навстречу нам. Видеокамеру они уже успели спрятать в багажник. Теперь у них была другая задача. Я понял это с первого взгляда.

- Сергей Климцов? – обратился ко мне один из оперативников. – Вы арестованы за мошенничество и соучастие в убийстве.

- Зря ты меня не послушал, - вкрадчиво, но со значением предупредил майор Соколов, защелкивая наручники мне на запястьях.

Прежде чем шагнуть в заднюю дверцу милицейского «УАЗика» я оглянулся на Старкову. Маша стояла, закаменев, но словно ждала этот мой взгляд.

- Господи! Что я наделала!!! – дико взвыла она.

В этот момент меня толкнули головой внутрь машины. Железная дверь гулко захлопнулась за спиной.

Когда «УАЗик» тронулся, я прильнул к маленькому зарешеченному оконцу, оставленному в задней двери.  Поэтому видел, как Старкова, побежала следом. Она торопилась изо всех сил, как будто могла не отстать от автомобиля. Но поскользнулась, и упала, пролетев по инерции еще пару метров на животе. Сумочка с драгоценной бобиной отлетела куда-то в сторону. Старкова не обратила на это внимание, потому что, не спуская глаз, до конца смотрела вслед увозившей меня машине, пока она не завернула за угол.

 


«Шансон - Портал» основан 3 сентября 2000 года.
Свои замечания и предложения направляйте администратору «Шансон - Портала» на e-mail:
Мнение авторов публикаций может не совпадать с мнением создателей наших сайтов. При использовании текстовых, звуковых,
фото и видео материалов «Шансон - Портала» - гиперссылка на www.shanson.org обязательна.
© 2000 - 2024 www.shanson.org «Шансон - Портал»

QR code

Designed by Shanson Portal
rss