17 Mar 2013
         В этот апрельский день со мной творилось что-то невообразимое. Такое переплетенье ощущений, чувств, настроений, каких я не испытывал ещё никогда в своей жизни. Уезжаю!!! Долгие годы я думал об  этом дне, мечтал о нём, представлял себе его во всех деталях, в лицах. Это был целый спектакль, игравшийся все эти долгие годы в моём воображении. И вот,  этот день настал.

         Кавалькада машин моих друзей, провожавших меня и я сам, будучи за рулём своей машины, с которой я не мог расстаться до последнего дня и которую очень любил, тронулась в путь. Возле дома меня никто из соседей не провожал, да и я мало кого знал в этом доме, в котором я жил совсем недавно. Помню только соседка с первого этажа, сидевшая на скамейке возле подъезда, махнула рукой очень незаметно, как-то по детски и не понятно было, что  этот жест означал: толи – прощай, толи - катись, катись. Но я тогда об этом не думал. Десять лет, проведённые в отказе, изменившие всю мою жизнь, убившие мою мать, оттолкнувшие от меня жену или меня от неё, лишившие меня многих друзей, уехавших тогда, в семидесятых, не только не отвернули меня от мысли об отъезде, но и укрепили в ней. Меня ничего не пугало и не могло изменить моего решения. Наоборот, за все эти десять лет, проведённые в отказе, и испытав на самом себе все прелести своего положения, я чувствовал всё, что меня окружало, костью в горле, это был какой-то сон и я твёрдо знал, что когда нибудь проснусь. Обо всём этом я не думал тогда, в день отъезда. Я уезжал! Наконец, уезжал из страны, которую любил, как мать и которая была мне мачехой, уезжал от всего того, с чем я мирился всю свою жизнь и с чем  так и не смог примириться до конца. Я ехал по знакомым мне с детства улицам города, который я любил и люблю сейчас, города, подарившего мне жизнь, полуголодное детство, первую любовь, много счастливых и горестных минут и, самое главное, память, которая навсегда останется в моём сердце, в самом тёплом его уголке. Память – это то, что нельзя отнять ни у кого, память – это та маленькая страна, куда мы убегаем от горестей, невзгод и обид, чтоб окунуться опять в те минуты жизни, которые нам были дороги, снова ощутить материнскую ласку, почувствовать себя ребёнком, пуститься в детские игры и вспомнить то, давно забытое ощущение, ощущение радости жизни, какого-то огромного, неописуемого счастья, которое мы, становясь старше, ощущаем с годами всё меньше и меньше, где мы храним всё самое дорогое, что было у нас в жизни. С годами забываются обиды, новые заботы сглаживают из памяти горести давно прошедших лет. Так устроен человек, что в его памяти отчётливо остаётся только хорошее. И не потому что мы не помним плохое, - мы не хотим его помнить. Память… Сколько ты хранишь тёплого, дорогого, сокровенного!
         Киев! Мой родной город! Как грустно было расставаться с ним. А он, по весеннему оделся в зелень и, казалось, тоже понимая торжественность этого дня, одел свои лучшие одежды, чтобы проводить меня, как друга, в далёкий путь. Красоту Киева так и не смогли испортить ни Днепровская ГЭС, ни Чернобыль, ни какие либо научные внедрения. Киев был великолепен. Проезжая через Подол, где я родился и вырос, я смотрел на знакомые мне с детства улочки, дома и от этого у меня болезненно сжималось сердце. Вернусь я когда-нибудь или нет? Увижу ли ещё раз эти родные, до боли знакомые мне с детства места?!
         Мы подъезжали к железнодорожному вокзалу. Я, на всякий случай, нащупал в кармане билет на поезд и документы на выезд. Всё было на месте. Шумной толпой мы все вышли из машин, шутя, смеясь, стараясь скрыть то волнение, охватившее меня и всех, кто меня провожал, волнение, предшествующее долгой разлуке, может быть вечной. Сколько друзей я проводил за эти  годы, всегда волновался, но никогда не думал, что самому уезжать, так трудно. Я смотрел на всех с любопытством, стараясь понять их чувства и настроение.
         - Ну, Валерка, принимай аппарат! - С показным равнодушием я отдал ключи от моего старенького жигуля Валерке, которому я продал его ещё два месяца назад с договором, ездить до последнего дня. Всё! Квартиру  сдал, машину отдал. Теперь в этой стране мне больше ничего не принадлежит, я свободен, передо мной весь мир и я гражданин этого мира. Только часть моей души останется здесь с теми, кого я покидал, быть может, навсегда.
         Приблизительно с такими чувствами, в сопровождении друзей, с тележками, появившимися, как из под земли и нагруженными чемоданами,  я двинулся в помещение вокзала. На пероне, возле поезда  ждала огромная толпа людей, желающих проводить меня. Я даже не мог представить себе, что столько людей придут меня провожать. Здесь были и друзья, которых осталось уже очень мало, и родственники, которых видишь лишь раз в году, и приятели, и, просто знакомые, но главное, главное для меня, здесь были «мои дети»! Все, от мала, до велика.
  

responsive

  
         Читатель спросит, о каких детях идёт речь и, понятно, я должен немного отступить и вернуться назад, чтоб объяснить, что я не отец-герой, как могут подумать некоторые, а просто много лет проработал в Доме пионеров. Для тех, кто уже не помнит тех времён, я объясню. Дом пионеров - это был, как мы-бы сказали сейчас, детский клуб, или клуб детского творчества, где дети с первого по десятый класс проводили свободное от учёбы время, занимаясь своими любимыми делами. Тут был и хор, и оркестр, и детский театр, и кружок моделирования, и  танцевальный кружок, и многое, многое другое, что интересно детям и то. что они любят. И скажу по правде, это было то, немногое, что сделала и чем могла по праву гордиться советская власть, это была моя любимая работа, это было то, чего мне не хватает до сих пор и то, за чем я буду скучать до конца моих дней. Я вёл детский вокально-инструментальный ансамбль, жанр, который был в то время и, я думаю, будет всегда в моде. Большое количество детей прошло через моё сердце на протяжении тех лет, в течении которых я работал в Доме пионеров. И вот они здесь, на вокзале.
         Вообще, я подозревал, что мои дети ко мне хорошо относятся, но то, что я увидел на вокзале, поразило меня. Их было человек двадцать, не меньше! Маленькие, большие, те, кто уже не учился у меня, закончив школу и те, кто только первый год ходил ко мне в ансамбль. И это было ещё в то время, когда от тех, кто уезжал, шарахались, как от прокажённых. Не зря, подумал я, прожил свои 36 лет, не зря что-то делал и, наверное, оставляю память о себе, добрую память в сердцах  этих маленьких людей, которым я отдал часть своей жизни, своего тепла, своей любви. И если из кого-то из них получится большой учёный, артист, музыкант или, просто хороший человек, то в этом есть немного и моей заслуги.
         Поборов свои чувства, нахлынувшие на меня и справившись с комком в горле, предательски подступившем, я расцеловал всех детей, что-то каждому сказав на прощанье. Некоторые из них плакали, просили писать. Ко мне на шею кинулась девочка, вернее сказать – девушка. Танечка – была моя ученица на протяжении шести лет. И хотя ей было уже восемнадцать,  она училась в музыкальном училище и работала на сцене, для меня она была маленькой девочкой, которую я опекал все эти годы, учил музыке, относился, как к дочери. Её слёзы обожгли меня и, на какое-то мгновение, даже отняли у меня мужество. Мне показалось, что я виноват перед этими маленькими людьми,  что с моим отъездом, я отнимаю у них что-то дорогое, сокровенное, забираю кусочек их детства. Они, как будто, все внезапно повзрослели и в то-же время стояли передо мной такие беспомощные и какие-то обречённые. Передо мной стояла часть моей жизни и далеко, не самая худшая её часть. Ни в одном взгляде я не увидел осуждение, только грусть, безысходная грусть, блестевшая в глазах детей, застывшей слезой, не давала мне сойти с места. Я понял, что не смогу забыть их никогда в жизни.
         Но, как бы я не любил моих детей, я должен был успеть попрощаться со многими другими, кто пришёл меня проводить и отдать дань своей любви и своего уважения мне. Всё было, как в тумане. Лица, поцелуи, просьбы, наказы и т.п.
         Я отыскал взглядом моего сына. Это была самая большая боль, которую я увозил с собой, боль беспощадная, ноющая, не дававшая мне покоя последние месяцы перед отъездом. Единственное, что меня успокаивало, это то, что он с мамой, (моей первой женой) собирался тоже скоро уезжать. Но когда и куда, я тогда не знал и это было самым большим для меня испытанием. Я подошёл к нему. Мы обнялись. Я думаю, почему-то, что он тогда переживал теже чувства, что и я. Я не мог найти слов, которые я, наверное, должен был сказать ему.
 – Папа, - сказал он, - не переживай и не думай ни о чём, мы скоро увидимся. - Промямлив несколько фраз, таких глупых и избитых, как – Слушай маму - , я смахнул предательскую слезу ещё раз поцеловал его и пошёл прощаться дальше с отцом и сестрой. Я оставлял всех самых дорогих и близких мне людей, без твёрдой уверенности в то, что мы когда нибудь ещё встретимся. И хотя я всех ободрял, успокаивал,  пытался шутить, на душе у меня было мерзко. Отец, который давно не жил с нами, но которого я любил и люблю, вызывал у меня серьёзные опасения, так как часто жаловался на боли в сердце, я боялся за сестру, которую я обожал и которую я старался опекать даже тогда, когда  она уже была и замужем. Тут же, рядом стоял Володя – самый близкий мой друг, преданность которого я испытал за все эти годы не раз и никогда мы  не могли упрекнуть друг друга ни в чём. Я отдавал себе отчёт в том, что оставлял всё то, из чего складывалась до сих пор вся моя жизнь. Оставлял могилу матери и ещё много могил, близких мне людей. Но выбор был сделан и сделан давно. Несколько прощальных фраз, слёзы, снова обьятья, поцелуи и лица, лица, любимые, встревоженные, заплаканые лица, только их я помню в этом хаосе прощания.
         Теперь я должен остановиться на тех, с кем я уезжал, кто должен был быть мне опорой в нелёгком пути и кому должен был стать опорой я, с кем рассчитывал преодолеть все трудности иммиграции и испытания, которые должны будут выпасть на мою долю и на долю тех, кто уезжал вместе со мной.
         Женю я называл женой. Хотя мы с ней и небыли рассписаны, я считал её женой, а её сын Артур называл меня папой, чем я очень гордился. Артуру было тогда семь лет. Но официально я был женат совершенно на другой женщине, которая ехала вместе с нами, а её муж, – был женат на Жене. Постойте, скажите Вы, что за неразбериха с мужьями и жёнами, чертовщина какая–то. Нет, всё предельно просто, только вначале я должен сделать некоторые пояснения и опять вернуться на несколько месяцев назад.
         Таня и Володя были нашими близкими друзьями. Они мечтали уехать уже давно, но возможности у них небыло, так-как они были украинцами по национальности. Поскольку все тогда уезжали по израильским вызовам, якобы в Израиль, то естественно, шансов выехать у них небыло. Даже имея вызов, (как у всех, липовый вызов) глупо было придти в АВИР с такой фамилией и с такой внешностью чтобы сказать, что мы хотим уехать к тёте в Израиль за которой мы очень соскучились и без которой мы не можем жить. Это сейчас всё гораздо легче, а тогда, в 88м - 89м – это было довольно проблематично. Как–то сидя у нас на кухне, (в то время – место посиделок во многих домах), мы говорили об отъезде, о том, что сейчас появилась возможность уехать, так как начали выпускать отказников. Помню, Володя глубоко вздохнул, как бы давая этим понять, – счастливые– мол, можете уехать. И тут моя Женя сказала фразу, которую я боялся произнести вслух. Слишком большая ответственность была заключена в этих словах. Толи она не подумала хорошо, толи это был сердечный порыв, желание помочь друзьям, но было сказано следующее: – «Давайте сделаем фиктивный брак и уедем вместе!». Фраза, как видите, небольшая, но цена этой фразы, что стоит за ней, сколько проблем и трудностей, какой риск, об этом мало кто догадывается. К примеру скажу, что за пол – года до этого мне предлагали сделать фиктивный брак и давали за это 30 тысяч рублей(!!!), что по тем временам, были огромнейшие деньги. Поразмыслив над этим, я отказался, боясь всего того, что могло произойти в связи с этим. Я боялся за семью, за то, что может раскрыться обман и мы можем не выехать вообще, боялся всего того, что может быть впереди из-за такого шага. И тут, –  эта фраза! Можно было перекрутить её иначе, перевести в шутку, словом, выкрутиться, но перед близкими друзьями я не имел права делать это, слишком велика была цена этих слов, тем более моя жена, сказав это, показала, что готова ради друзей пойти этим нелёгким путём, чтобы помочь им. Отступать было некуда. Сказано – сделано! Я не буду утомлять Вас рассказом о том, как технически это всё делалось, сколько инстанций пришлось пройти, сколько взяток дать, сколько раз унизиться… Короче, в день отъезда я был женат на Тане, я также был записан отцом её грудного ребёнка и, соответственно, Женя была женой Володи. Вот в таком виде и в таком статусе уезжала вся наша четвёрка. Я был очень горд тем, что помогаю моим друзьям осуществить их давнюю, казалось неосуществимую мечту. Да и сам я думал, что с блзкими друзьями легче преодолеть всё. Вот такие счастливые и гордые от содеяного, с полными чемоданами матрёшек, фотоаппаратов и другой разной дряни, которую везли с собой тогда все, каждая уезжающая семья, мы прощались на вокзале с родными и близкими, не зная, увидимся ли мы опять, не имея представления, что ждёт нас впереди и готовые к любым испытаниям.
         Вообще наш перекрёстный брак вызвал немало толков и пересудов, как в Киеве, так и потом в Италии, и  Америке. Я даже много раз потом слышал мою собственную историю в разных вариантах. Рассказывали, что этот грудной ребёнок был, действительно, моим, что Володя отбил у меня Женю, что мне заплатили сумасшедшие деньги за это, я даже один раз слышал от одной «всезнающей» бабушки, что вывезли, оказалось, меня, что якобы я не еврей, а в грудном ребёнке я провёз бриллианты! Вариаций была масса. Чтобы понять, почему о нас так много говорили, хотя, я знаю, что таких браков, притом за деньги, было много, нужно набраться чуть-чуть терпения, так-как об этом вы узнаете из дальнейшего повествования.
 


 

Быстрый переход по главам книги:

0 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28