17 Mar 2013

         Зал взорвался оглушительными аплодисментами, как только я спел первую строчку «отказников», с которой я и решил начать концерт. Вспышки фотоаппаратов и жужжание кинокамер, расположенных слева и справа от сцены ( позвольте я буду так называть то место, где мы выступали ), слепили, не давали сосредоточиться. Но я мужественно допел до конца, получив свою долю оваций и даже успел, разглядеть зал.
         В первом ряду сидела верхушка местного Joint(a). Рядом с ними Лориса из Сохнута, кто-то из городских властей Ладисполя. Второй ряд занимали израильтяне, - молодые ребята, волонтёры, присланные из Израиля и Америки для работы с иммигрантами в школе, в клубе и в быту. Далее всё было, как обычно: - большинство отказников, в основном знакомые лица и какая-то часть незнакомых, видимо приехавших недавно, с интересом рассматривающих и меня, и людей вокруг. Как всегда, люди сидели в проходах, на окнах, в пролёте лестницы. Словом всё было, как обычно. Только две кинокамеры и рядом с ними операторы в наушниках, нарушали обычную картину концерта.
         На этот концерт я подключил все лучшие силы, лучшие номера из того, что было сделано к тому времени. Я выдал на гора все свои песни: как я уже писал выше, «отказников», те две злые песенки, которые я уже однажды исполнял, а также свою новую песню «Осень», которую к тому времени уже закончил, написав и текст, тоже вынес на суд публики. Как всегда Марина спела все свои две песни и дуэт с Рикки.. Как всегда блистал Валера Ломсадзе, сыпал остротами наш домашний Жванецкий – Миша. Итальянцы, израильтяне, американцы, ничего не понимающие по русски, при каждом взрыве смеха в зале, тоже покатывались от хохота, хотя ни бельмеса не понимали, о чём идёт речь. Выступал мой детский ансамбль. Лиля блестяще вела концерт, расказав также два смешных монолога, исполненных ею с большим мастерством. Ребята – музыканты играли слажено и на подъёме.  Словом, концерт действительно получился каким-то очень ярким, не похожим на все предыдущие.
         В конце концерта, когда я исполнял Хава нагилу, все: израильтяне, американцы и даже итальянцы, встали и, взявшись за руки, образовали круг, оставив меня в центре этого круга, танцевали Хаву с таким задором, что если бы не теснота в зале, то вскочили бы танцевать все присутствующие.
         Затем, когда Лиля объявила конец концерта и зал закончил стоя аплодировать, ко мне поочереди подошли все «высокие» гости. Кто жал руку, кто даже целовал. Говорили на иврите, по английски, по итальянски, но всё было понятно без переводчика. Я понял, что им всё очень понравилось.
         - Всё это хорошо, - думал я, - но если бы всё это помогло бы нам, отказникам, в нашей проблеме и ускорило, хоть как-то, наш отъезд и встречу с близкими, я бы мог считать, что не зря делал своё дело, хотя многие и говорили, что благодаря нашим концертам, смогли пережить это тяжёлое время.
         Придя домой, я сразу разделся и лёг в постель. Меня всего колотило. Нервы мои были настолько истощены, что я чувствовал, что могу не выдержать, сойти с ума или, что ещё хуже...

  •          Нет, нельзя так расслабляться! Господи, дай мне силы! Помоги!

         И, как бы в ответ на мою мольбу, на меня вдруг нахлынуло непонятное чувство. Нервы мои, до зтой минуты натянутыее, как  тетива, вдруг расслабились, обмякли, но это было не безразличие, не покорность судьбе, а как бы открылся какой-то шлюз, который выпустил всю воду накопившуюся в нём и, вот-вот готовую перелиться через край. Я плакал. Мне не стыдно признаться в этом. Умный читатель меня поймёт, а другие... не важно. Если они не поймут этого, то они вовсе не поняли о чём я хотел рассказать. Правда, может быть я плохой рассказчик, но об этом судить не мне, а вам, мой читатель.
         И так, я плакал. Но слёзы эти были уже не слёзы обиды и отчаяния. Это были слёзы, как бы обновления, очищения от скверны, это были благодатные слёзы. Я просто плакал. Слезаы мои выливались из глаз, как будто чистый родник вдруг ударил где-то внутри меня и, казалось не будет конца этим слезам.
         Не помню как и когда я уснул, но проснулся я довольно поздно, проспав не менее десяти часов. На подушке ещё были видны следы не высохнувших слёз ( видно я плакал и во сне ), но на душе, впервые за долгое время, было легче, спокойнее. Я ощущал, что прошедшая ночь очистила меня, добавила мне сил и по новму вселило в меня надежду.  Я чувствовал, что полон сил и готов выдержать ещё много испытаний. А главное, что я почувствовал перемену не только в себе, но в окружающем меня мире. Я иначе смотрел на всё, как бы зная наверняка, что всё плохое уже позади и что вот теперь всё будет по другому, иначе. Как иначе, я ещё не знал, но, почему-то появилась уверенность в будушем, появилась вера в то,что очень скоро всё должно закончиться.
  

responsive

  
         И, как бы в подтверждение моих чувств, в этот вечер, на перекличке, куда я, как и все отказники, ходил по инерции, как бы для очистки совести, произошло чудо. – Семей двадцать отказников, бывших в отказе долгие месяцы, получили «добро» и «транспорт». Это вызвало целую бурю в среде отказников, наполнило всех надеждой и, даже несколько отказов, которые также пришли в зтот вечер, не смогли омрачить настроение всей массы отказников, которые в этот вечер как-то ободрились, воспряли духом. Они загадочно улыбались, собираясь кучками о чём-то шепчась, многозначительно подмигивая  друг другу.
         - Я же говорил! – слышалось то тут, то там. – А мне сказали!... – говорили другие. Но что-то новое было в голосах людей. В них чувствовалась надежда, которая теперь витала в воздухе, наполняя собой души людей, потерявших её, казалось, навсегда.
         И действительно, произошла перемена. И хотя отказы продолжались, но их становилось всё меньше. Всё больше отказников, потерявших всякую надежду на положительный исход, проведших многие месяцы, а кто и годы в отказе, стали получать «добро». Чувствовалось, что начался отсчёт времени уже в обратную сторону.
         Много ходило слухов. Одни говорили, что в следующем году в Италии состоится чемпионат мира по футболу и Италию должны очистить от иммигрантов, что было, несомненно, правдой, но не только это было причиной. Чувствовалось, что сломался какой-то механизм отказов, стёрлась какая-то шестерёнка и стала проскакивать. Слишком много стали говорить о нас в средствах массовой информации. Конечно сыграло свою роль и активное движение отказников: - это и голодовки, и демонстрации, и письма общественным деятелям, и, может быть в этом была и моя частичка. Я тоже боролся с отказами со сцены, ходил на демонстрации. Давал интервью журналистам.
          Теперь в голове у меня вертелась одна и таже фраза: - Грядут перемены!
         - Грядут перемены! – Подсказывало что-то внутри. - Грядут перемены! – Кричал внутренний голос. - Грядут перемены! – Чирикали воробьи на крышах домов. И даже шум дождя напоминал монотонный голос, шепчущий мне - Грядут перемены! Грядут перемены!
         И перемены чувствовались во всём: в лицах людей, в их настроении, в их, наполненных надеждой глазах на перекличках. Солнце, которое всё реже показывалось из-за туч, казалось стало теплее и ярче. И даже итальянцы, смотревшие на нас всегда с какой-то не-то неприязнью, не-то с сожалением, теперь как-то смотрели иначе, с пониманием.
         На следующий день, возвращаясь из школы, где я провёл очередное занятие с девочками и которые, как всегда, провожали меня до дома, я услышал слова, которые поразили меня и взволновали до глубины души. Одна из девочек ( имя её я уже не помню ), вдруг взяла меня за руку и, посмотрев на меня грустными глазами, в которых стояли слёзы, произнесла срывающимся от волнения голосом:
         - А мы получили «добро» и, наверное, скоро уедем.
         - Глупенькая, радоваться надо – воскликнул я, - это же здорово!
         - А я не хочу расставаться с вами, не хочу! – сказала она с грустью, прижавшись к моей руке мокрой от внезапных слёз щёчкой. На вид ей было лет одиннадцать – двенадцать. Она подняла на меня свои чёрные глазёнки, из которых ручьём катились слёзы:
         - Мы едем в Чикаго, - сказала она – но я вас всё равно найду, всё равно и буду вашей женой!
         Я остановился, как вкопанный. Для меня это было не редкостью и мне не раз доводилось слышать признание в любви от своих учениц, многие из которых были и постарше. Я всегда мог найти правильные слова, утешить, объяснить, перевести разговор на другую тему. Но перед этим ребёнком я стоял и не находил слов от необъятной какой-то нежности, в её взгляде, силы и уверенности в её голосе, от неподдельного детского горя, звучавшего в её словах.
         Девочки, шедшие с нами, тихонько захихикали, но смех их тут же смолк. Она резко к ним повернулась и взглянула на них таким взглядом, что даже мне стало не по себе.
         - Всё равно! Всё равно! – упрямо повторила она и, как-то внезапно сникла. Её плечики опустились, она только тесней прижалась к моей руке и мы пошли дальше. Она была похожа на маленькую старушку, немного сгорбленную и несчастную. Я тоже не мог вымолвить ни слова, так как в горле у меня стоял комок. Мне редко доводилось видеть такое неподдельное детское горе, сквозившее в каждом движении этого ребёнка.
         - Неужели, - думал я – за эти два – три месяца, я смог внушить ей такую привязанность, силу которой я только что ощутил.
         - Что я такого сделал для этих детей, кроме того, что разучивал с ними песни, брал их на свои концерты, словом, проводил с ними какую- то часть своей жизни?
         - А, может быть, как раз этого и не хватало этой девочке. Может быть она была обделена именно этим. Может быть в семье у неё не хватало именно тепла, хорошего отношения, ласки. Может быть именно это она и нашла здесь, со мной и не хотела потерять это вновь.
         До самого дома мы больше не проронили ни слова. Только когда мы уже прощались, она с силой сжала мою руку, которую не выпускала до конца пути своей ручонкой и ещё раз посмотрела на меня тем взглядом, который я помню до сих пор.


 

Быстрый переход по главам книги:

0 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28